о  не  повернуться.  Здесь  сидело  пятеро
незнакомых Юрию мужчин, и Филатов поразился тому, как они  ухитрились  здесь
разместиться. На столе, под столом и на подоконнике стояли пустые  и  полные
водочные бутылки, перемежавшиеся с  пивными.  Служившая  главным  украшением
скудно  сервированного  стола  вместительная  пепельница  была   переполнена
окурками. Дым заполнял весь объем кухни от  пола  до  потолка  мутным  серым
облаком,  усиливая  сходство  помещения  с  печной  трубой.   Присутствующие
повернули к Юрию головы. Испытывая некоторую  неловкость,  он  поздоровался.
Некоторые  из  гостей  Валиева  просто  кивнули  в  ответ,  кто-то   сказал:
"Здравствуйте", а кто-то буркнул: "Привет".
   Валиев вошел в кухню следом за Юрием, неся перед собой стул. Он  поставил
стул позади Филатова и с трудом протиснулся мимо него к своему  месту.  Сидя
на табуретке спиной к газовой плите и лицом к столу,  он  мог,  не  вставая,
дотянуться до шкафчика с посудой или  до  мойки.  Отыскав  чистый  стакан  и
вилку, Валиев разместил их на столе и разлил водку.
   - Давайте за знакомство, - сказал он. - Это Юра. Он мой хороший  приятель
и, как выяснилось, с некоторых пор является нашим коллегой. Судя  по  всему,
он еще не успел вникнуть в суть дела, но очень скоро вникнет.
   - Куда ж он  денется,  -  поднимая  стакан,  проворчал  грузный  седеющий
мужчина в затемненных очках. Он один из всех присутствующих был при  пиджаке
и галстуке. - В наше время проблемы искать не надо,  они  сами  кого  хочешь
найдут. Добро пожаловать в клуб неудачников, приятель. Я Алексей Михайлович.
   - Как Романов, - не удержавшись, пробормотал Юрий.
   - А  я  и  есть  Романов,  -  внезапно  развеселившись,  сообщил  Алексей
Михайлович. - Батя у меня был  монархист.  Всю  жизнь  искал  доказательства
своего родства с царской фамилией. Ни хрена он, конечно, не  нашел,  зато  я
теперь полный тезка царя-батюшки. Слабое утешение, если учесть, что  батю  в
дурдоме сгноили...
   Остальные четверо тоже представились, чокаясь с Юрием. Он еще  не  совсем
понимал, что здесь происходит  и  кто  эти  люди,  но  чувствовал,  что  они
собрались не просто так, а по какому-то очень важному для  них  делу.  Слова
Валиева о том, что Юрий теперь их коллега, тоже были непонятны.  Кто  они  -
частные таксисты или, может быть,  просто  безработные?  Юрий  усмехнулся  и
залпом выпил водку.
   - Вот я и говорю, -  продолжил  прерванный  разговор  сутулый  очкарик  с
длинной лошадиной физиономией и почти карикатурными прядями волос над ушами.
Его лысина лоснилась, как бильярдный шар, но  в  отличие  от  шара  была  не
круглой, а какой-то  угловатой,  ребристой,  с  острым  гребнем  посередине,
похожим на ребро жесткости или гребень пожарной каски. - Профсоюз нам нужен,
господа извозчики. Ты, Михалыч, не кривись. Я не про те профсоюзы, которые у
нас раньше были. Это не профсоюзы, а так,  бабские  затычки...  А  настоящий
профсоюз - это сила. С налогами давно пора разбираться, и  вообще,  какой-то
официальный статус нам бы не помешал. А главное, если мы друг за друга будем
держаться, "звери" живо об нас зубы обломают.
   - Поешь ты, конечно, красиво, - вступил в разговор кряжистый черноволосый
мужик с грубыми руками работяги. Его пальцы, державшие  дымящуюся  сигарету,
были желто-коричневыми от никотина. - Заслушаться можно!  Вроде  все  так  и
есть, как ты говоришь. Только больно уж все гладко у тебя получается.  Народ
у нас сам знаешь какой. Может, и пойдут в твой профсоюз, чтобы  от  компании
не отбиваться, а как дойдет до дела - скажем,  чеченам  зубы  посчитать  или
хотя бы взносы уплатить, - сразу же в кусты. Сколько бы вы с Серегой,  -  он
ткнул сигаретой в сторону Валиева, - ни кричали, что надо держаться  вместе,
каждый все равно сам по себе. Это на собрании каком-нибудь  мы  вместе  или,
скажем, на стоянке, когда клиента  поджидаем,  а  баранку  каждый  крутит  в
одиночку, и домой возвращается сам по себе, и за семью  свою  сам  отвечает,
один, а не вместе с профсоюзом.
   - Ты еще скажи, что и умирает каждый в одиночку, - скривился очкарик.
   - А это, чтоб ты знал, самое первое, что мне в голову пришло, когда вы  с
Серегой агитацию начали, - угрюмо откликнулся черноволосый. - Просто не хочу
накаркать.
   - Да дело даже и не в этом,  -  слегка  раздраженно  вставил  Романов.  -
Конечно, каждый сам по себе, но это до поры. Когда прижмет, люди сами в кучу
собьются. Но, как я понял, вы хотите, чтобы все было по закону. Но  это  же,
черт подери, такая волокита! Вы хотя бы знаете, сколько порогов вам придется
обить и скольким чиновничьим рожам поклониться?  Как  представлю  себе  это,
просто мурашки по коже бегут. По мне чеченцы лучше.., да и дешевле, если  уж
на то пошло. И потом, кто будет этим  заниматься  -  всей  этой  беготней  и
стоянием в очередях?
   - Этим могу заняться я, - обронил до сих пор хранивший молчание Валиев.
   Сидевший в углу светловолосый парень  в  свитере  с  растянутым  воротом,
выглядевший самым молодым из присутствующих, повернулся к  хозяину.  Он  все
время щурился, словно сидел  за  рулем  едущей  навстречу  утреннему  солнцу
машины.
   - Ты, Русланыч, мужик деловой, - сказал он, - авторитетный и все такое. И
идея твоя мне нравится. Собраться в кучу и дать этим чуркам в репу! У  меня,
если честно, давно руки чешутся... Но вот  ты  говоришь:  я,  мол,  это  все
организую и пробью. Выходит, ты будешь по кабинетам бегать, зарабатывать  не
сможешь. Мы, как честные люди, станем помогать материально, потому как семью
кормить тебе все равно надо. Я не против, конечно. А только не получится  ли
так, что ты сам бюрократом заделаешься? Если есть  официальная  организация,
кто-то же должен заниматься всякими бумажками, планами,  отчетами...  Может,
тебе просто надоело баранку крутить? Может, ты хочешь, сидя в мягком кресле,
бумажки перекладывать, пока нас на улицах будут долбить -  "звери"  с  одной
стороны, а эти гниды из таксопарков - с другой? Если так, то я пас. Я потому
и пошел в извозчики, что не люблю над собой командиров. Я сам  себе  хозяин,
понятно? Мало мне кровососов, так теперь еще и профсоюз какой-то... Я считаю
так: надо наших собрать - чем больше, тем лучше. Сговориться всем  вместе  и
послать "зверей" подальше. А еще  лучше  просто  размазать  их,  козлов,  по
асфальту - всех, кого поймаем. Плевать, что у них оружие.  Оружие  нынче  не
проблема, были бы бабки. А профсоюзы эти всякие - фуфло совковое. Видали  мы
эти профсоюзы во всех видах. Слыхал, что на днях в Быково было?  Вот  так  и
надо действовать. Только подготовиться как следует, а не нахрапом...
   - Я там был, - сказал Юрий. На кухне сразу стало тихо.  Все  выжидательно
повернулись к нему. Обвинение в адрес Валиева было на время забыто. - Заехал
случайно, ну, и... Я, конечно,  человек  новый,  вы  меня  не  знаете,  и  в
проблемах ваших я пока не разбираюсь. Но в Быково я видел просто  озверевшую
толпу. А толпа без хорошей организации - это тело без  головы.  Знаете,  как
курица, которой башку оттяпали, а  она  по  двору  бегает.  Кровища  во  все
стороны, перья летят, пыль  столбом...  Вот  это  самое  в  Быково  и  было.
Попроламывали друг другу черепа, перекалечили машины,  а  теперь  в  кутузке
отдыхают. Кому от этого легче? А что касается  бумажек,  делопроизводства  и
прочей бюрократии, так этим любая женщина может заниматься. Наймите девочку,
дайте ей компьютер... Да и нанимать никого не надо. У вас же  жены  имеются,
насколько я понимаю. Бумажки - самое что ни на есть женское дело.  Только  я
никак  не  пойму,  зачем  такие  сложности.  Не  хочешь  отстегивать  -   не
отстегивай. Держи под рукой монтировку или, на крайний случай, пистолет себе
купи... Пугнешь разок, от тебя и отстанут.
   - Э, - разочарованно сказал тезка царя и махнул рукой, -  это  ты,  брат,
загнул. Я поначалу даже заслушался,  Ты  дельные  вещи  говорил,  правда.  А
насчет того, чтобы просто не платить... Ты что, с луны свалился?
   Черноволосый мужик, который представился  Володей,  криво  ухмыльнулся  и
закурил очередную сигарету.
   - Ты, я вижу, парень крепкий, - сказал он Юрию, - и морда у тебя, извини,
как у бронетранспортера. По глазам видно, что ни хрена  ты  не  боишься.  Но
скажи честно: ты с чеченцами хоть раз дело имел?
   - Имел, - сказал Юрий, - В Грозном.
   - Угу, - ничуть не смутившись,  кивнул  чернявый  Володя.  -  В  Грозном,
значит. Ну и где ты теперь? Скажи спасибо, что живой остался. Так там вокруг
тебя свои были, и все с оружием. А тут ты один как перст,  и  всем  на  тебя
начхать. Раздавят  как  букашку,  и  мокрого  места  не  останется.  Сначала
работать  не  дадут,  кислород  перекроют,  а  потом,  если  не  перестанешь
рыпаться...
   Он замолчал и сделал недвусмысленный жест, резко чиркнув ребром ладони по
горлу.
   - Да, - поддержал его до сих  пор  не  проронивший  ни  слова  мужчина  с
внешностью медленно спивающегося интеллигента. Юрий припомнил, что его зовут
Андреем Григорьевичем. - Это за ними не задержится. Нож под ребро или пуля в
голову, и концы в воду.
   - М-да, - сказал Юрий. - Запугали вы меня,  мужики,  просто  до  дрожи  в
коленях... А в милицию обращаться не пробовали?
   - Их даже ОБОП не трогает, - ответил ему Валиев.  -  Не  справляются.  Их
хватает только на то, чтобы контролировать торговлю оружием и наркотой, да и
то... А для настоящей боевой операции у них кишка тонка. Я сам видел: у  них
есть специальный журнал, в котором данные на всех  крупных  урок  в  городе.
Сидит долдон в погонах и прямо при мне напротив чьей-то  фамилии  жирно  так
выводит: "Убит".
   Юрий  рассеянно  принял  из  чьей-то  руки  открытую  бутылку  пива  и  с
удовольствием сделал несколько крупных глотков.
   - Не знаю, мужики, - сказал он. - Я вам не указ и лезть в  ваши  дела  не
собираюсь. Лично я уверен, что  могу  за  себя  постоять,  и  никому  ничего
отстегивать не буду. А вы, если  не  можете  драться  в  одиночку,  конечно,
организовывайте свой профсоюз или как он там у вас будет называться... Нужен
буду - зовите. Я-то, в отличие от вас, действительно  один  как  перст.  Мне
рисковать некем, кроме себя самого." Кстати, Серега, а где твои?
   - Где ж им быть, - ответил Валиев. - Жена  на  работе,  дочка  в  детском
саду.
   - Привет им, - вставая,  сказал  Юрий.  Он  поставил  на  стол  недопитую
бутылку пива и положил рядом с ней принесенную для дочери Валиева шоколадку.
   Валиев проводил его до дверей.
   - Ты извини, - сказал ему Юрий. - Я, наверное, немного нахамил. Просто не
хотелось на публике входить в детали. Секрет, известный хотя бы троим, - это
уже не секрет. Ты затеваешь опасное  дело,  Серега.  Если  вы  действительно
хотите схлестнуться с чеченцами, то это смертельно опасно. Будь осторожен и,
если что, зови меня на подмогу. Сразу же, понял? Обещаешь?
   Валиев серьезно кивнул. Они пожали друг другу руки и расстались.

Глава 7

   У нее были роскошные темные волосы и  огромные  карие  глаза,  в  которых
светился пытливый ум. Улыбка у  нее  была  ослепительная  и  полная  мягкого
очарования, которую невозможно подделать, но наедине с собой Таня  улыбалась
очень редко, а когда это все-таки происходило, ни шарма, ни очарования в  ее
улыбке не оставалось: это была улыбка  холодного  торжества.  Такой  улыбкой
могла улыбаться кобра, только что убившая огромного льва  одним-единственным
укусом. Таня была опаснее любой кобры, но укусы ее, в  отличие  от  змеиных,
были сладкими и убивали не сразу, а постепенно.
   Она отошла от зеркала и взяла  из  стоявшей  на  вычурном,  под  старину,
комоде серебряной шкатулки длинную сигарету.  Прикурив  от  изящной  золотой
зажигалки, она опустилась в глубокое кожаное кресло. Никотин плохо влиял  на
цвет зубов и лица, но отлично успокаивал нервы.  О  вреде,  который  курение
наносило здоровью, в Танином случае говорить было бы смешно.
   Она  сидела  в  кресле  и  рассеянно  разглядывала  знакомую  до  мелочей
роскошную и претенциозную  обстановку  гостиной.  Рядом  с  сигаретницей  на
комоде стояла фотография в безвкусной бронзовой  рамке.  На  фотографии  был
изображен полноватый мужчина с холеным  жирным  лицом  и  обширной  лысиной,
сидевший за заваленным бумагами письменным столом  на  фоне  книжных  полок.
Фотография была удачной -  человек,  который  делал  снимок,  был  настоящим
художником и вытянул из натуры все, что можно, - но его замысел  провалился:
изображенный на фотографии субъект все равно выглядел самодовольным идиотом,
кривляющимся на потеху публике. Не спасало ни значительное  выражение  лица,
ни золоченые корешки солидных томов на заднем плане:
   Гегель, Кант, Спиноза, Достоевский...  В  уголке  фотографии  красовалась
сделанная  золотым  "паркером"  дарственная  надпись,  на  таком  расстоянии
казавшаяся просто комбинацией бессмысленных черных закорючек, как  будто  на
поверхности фотографии завелись черви.
   Сравнение показалось Тане удачным. Вот именно  -  черви!  Они  уже  давно
поджидали ее благодетеля, облизываясь и предвкушая славную пирушку. От  этой
мысли становилось немного  легче,  хотя  в  последнее  время  у  Тани  часто
возникало  острое  желание  ускорить   процесс   с   помощью   какого-нибудь
простенького  приспособления  наподобие  кухонного  ножа  или  обыкновенного
молотка.
   Она смяла сигарету в хрустальной пепельнице. День только начинался, а  ей
уже смертельно хотелось выпить. И  не  просто  выпить,  а  напиться,  чтобы,
явившись сюда, благодетель  застал  не  изысканную  содержанку,  готовую  по
первому слову раздвинуть ножки, а заблеванное, пьяное до  бесчувствия  тело,
которому будет все равно, что с ним делают. Таня поморщилась. Она  понимала,
что "благодетеля" это не остановит. Ну и пусть. Только сначала нужно принять
свою таблетку, чтобы  не  случилось  чего-нибудь  неожиданного.  На  Таниной
совести и так было слишком много смертей. Зачем же убивать того, кто еще  не
родился?
   Противозачаточные таблетки лежали в  другой  шкатулке,  тоже  серебряной,
хранившейся в  верхнем  ящике  комода.  Здесь  же  лежала  упаковка  виагры.
Отодвигая ее в сторону, Таня снова гадливо поморщилась: с виагрой  или  без,
ее "спонсор" был жирным похотливым боровом  и  самовлюбленным  ничтожеством.
Никакие  препараты  не  могли  изменить  этого  обстоятельства,  и   никакие
препараты не могли спасти Таниному спонсору жизнь, потому что он  был  болен
СПИДом.
   Она запила таблетку глотком бренди и, держа высокий стакан в одной  руке,
а пузатую бутылку  в  другой,  вернулась  в  кресло.  Здесь  она  свернулась
калачиком  и  начала  неторопливо,   очень   методично   и   целенаправленно
напиваться. Ее блуждающий  взгляд  то  и  дело  натыкался  на  фотографию  в
бронзовой рамке. Разумеется, идея поместить здесь это фото  принадлежала  не
Тане. Спонсор сам приволок сюда это сомнительное украшение и полдня слонялся
по квартире, выбирая место, достойное того,  чтобы  на  нем  красовался  его
портрет. Разумеется, Таня принимала в процессе выбора места  для  фотографии
живейшее участие. Ей было не  привыкать  притворяться  и  изображать  бурный
восторг, переходящий в продолжительный и не менее бурный оргазм, в то  время
как на самом деле ей хотелось выть от тоски. Правда, имитировать оргазм было
проще, чем улыбаться и мило щебетать в ответ на извергаемый спонсором  поток
глупостей и отборной пошлятины. В постели можно было стонать и даже  кричать
от отвращения и злости - это сходило за проявление страсти.  Иногда  она  не
отказывала себе в удовольствии как следует исполосовать жирную  спину  этого
кривоногого  ублюдка  ногтями.   Правда,   подобные   выходки   спонсор   не
приветствовал, поскольку всякий раз  после  этого  ему  приходилось  подолгу
объясняться с женой. Но Тане он прощал все.
   "До поры, до времени",  -  напомнила  она  себе,  в  третий  раз  доверху
наполняя  стакан.  Пока  что  он  не  знает,  чем  его  наградила   красивая
содержанка. У него бычье здоровье,  и,  кроме  того,  он  работает  дома  за
письменным столом, так что  в  поликлинике  бывает  редко.  Но  когда-нибудь
болезнь, которая исподволь  разрушает  его  организм,  станет  заметной.  Он
побежит к врачу со своими недоумениями, и вот  тут-то  все  и  откроется.  А
может быть, все выйдет по-другому. Достаточно просто сдать кровь на анализ -
например, во время водительской медкомиссии. Он ведь водитель, вернее,  мнит
себя таковым. Машина у него роскошная, но водит он  из  рук  вон  плохо,  да
вдобавок пьет за рулем и балуется травкой. Таня подумала,  какая  это  будет
злая ирония судьбы, если ее спонсор расшибется  в  лепешку,  сидя  за  рулем
своего лимузина, так и не узнав, что болен самой страшной болезнью века.
   Она снова обвела взглядом обстановку, от которой ее уже тошнило. Нынешний
ее спонсор был щедр. И квартира, и обстановка принадлежали ей, но  она  была
готова в любой момент сняться с места и исчезнуть, прихватив с собой  только
наличные и драгоценности. Сменить  паспорт,  перекрасить  волосы,  уехать  в
другой город до тех пор, пока болезнь не доконает ее клиента. Без денег  она
не останется. Но она опасалась, что когда-нибудь просто  не  успеет  вовремя
унести ноги, и очередная ее жертва просто вышибет ей мозги. Но это сейчас ее
не волновало. Она давно считала себя живым трупом. Смерть расходилась от нее
широкими кругами, как от брошенного в  озеро  камня.  Иногда  Тане  начинало
казаться, что она безумна - ее  месть  была  слишком  жестокой  и  наверняка
погубила множество ни в чем не повинных людей. Она была красива,  и  мужчины
липли к ней как мухи. Ни один из тех,  кто  пытался  за  ней  ухаживать,  не
получил отказа, и ни с одним из них Таня не спала больше одного раза. Одного
раза было вполне достаточно. Потом она исчезала.  У  нее  была  превосходная
память на лица, и  до  сих  пор  ей  удавалось  избегать  встреч  со  своими
многочисленными  жертвами.  Она  жалела  только  об  одном:  больной  СПИДом
ублюдок, который изнасиловал ее в  семнадцать  лет  и  сделал  носительницей
вируса, наверняка уже умер и находился теперь вне пределов досягаемости. Она
не могла даже отыскать его могилу, чтобы плюнуть на нее.
   В течение нескольких лет ей  покровительствовал  уголовный  авторитет  по
кличке Граф. Он был старинным приятелем ее дяди, и болезнь Тани не была  для
него секретом. Одинокая война, которую Таня вела против всего мира, вызывала
в старом мерзавце что-то вроде сочувствия пополам с  холодным  любопытством.
Граф взял Таню под крыло, и некоторое время  она  ни  в  чем  не  нуждалась,
выполняя взамен кое-какие деликатные поручения. Лучше кого бы то ни было она
могла обеспечить компромат на  мешавших  Графу  людей,  оставшись  при  этом
неузнанной. Многие конкуренты Графа пускали себе пулю в лоб, обнаружив,  что
полная неземного наслаждения ночь  стоила  им  не  только  репутации,  но  и
здоровья, превратив их в носителей самой страшной из  известных  современной
медицине заразы. Таня  выведывала  секреты  и  сеяла  смерть,  не  испытывая
угрызений совести. Ее совесть умерла в тот  день,  когда  врачи  вынесли  ей
приговор. Тогда у семнадцатилетней  Тани  хватило  ума  исчезнуть.  Граф,  к
которому она в конце концов прибилась, помог ей окончательно замести следы.
   Между поручениями Графа у Тани оставалась бездна  свободного  времени,  и
она выходила на панель. Ей щедро платили,  потому  что  она  была  хороша  в
постели, но ее интересовали  не  деньги.  К  деньгам  она  была  равнодушна,
упиваясь местью.
   Потом Граф приказал долго жить, изрешеченный пулями из древнего "маузера"
в одной из комнат своего огромного дома. Таня немного жалела о том,  что  ее
не было поблизости, чтобы насладиться зрелищем того, как из старого мерзавца
делают дуршлаг. То, что одна из  этих  пуль  могла  достаться  ей,  Таню  не
беспокоило: это было бы логичным завершением ее биографии.  Думая  об  этом,
она посмотрела на нижний ящик комод