Пождала недельку да и сорвала ее от
греха  подальше.  А  когда они опять явились  -  участковый,
значит, и из жилконторы один, лысоватый такой, с папочкой, -
сказала,  что  ты вернулся, только дома тебя  нету.  Ну,  за
квартиру,  натурально,  пришлось  платить.  За  коммунальные
ca+c#(  опять  же... Они походили-походили да и успокоились.
Им  ведь  главное, чтобы квартплата шла, а жив  человек  или
помер давно - им без разницы.
      -  Ну,  тетя Маша, - повторил Юрий. - А если  бы  я  и
вправду погиб, тогда как же?
      -  Вот  еще, - фыркнула соседка. - С чего бы это  тебе
погибать? В Чечне уцелел, а тут погиб? Мать твоя, покойница,
знаешь  как говорила, когда от тебя подолгу писем  не  было?
Пока,  говорит, человека кто-то ждет, он помереть  никак  не
может.  Возьми ключ-то, чего дверь ломаешь? Забыл,  что  ли,
где у тебя ключ запасной?
       -  Забыл,  -  сказал  Юрий,  предварительно  сглотнув
застрявший в горле тугой ком. - Представляете?
      -  Да  уж  представляю, - с неопределенной  интонацией
ответила соседка. - Где пропадал-то столько времени? Я уж  и
сомневаться начала потихонечку. Чего, думаю, дура старая,  в
историю влезла? А ну как он и вовсе не вернется? С квартирой-
то чего делать, квартирантов, что ли, пускать?
     - Так, - сказал Юрий, - носило по свету...
      -  Зато  на пользу пошло, - сказала тетя Маша, отдавая
ключ. - Вон костюмчик какой. Как в кино.
      -  Да уж, - вздохнул Юрий, - на пользу... Я вам деньги
должен, тетя Маша...
      -  Должен, должен, - кивнула та. - Я и отказываться не
стану.  Тяжеловато, знаешь, с одной пенсии за  две  квартиры
платить. Только это успеется. Гляди, друг-то твой уже совсем
устал, сейчас бутылки ронять начнет.
     - Факт, - слегка сдавленным голосом подтвердил Бекешин.
      - Может, зайдете, тетя Маша? - предложил Юрий, отпирая
дверь.
      - В другой раз, - ответила соседка. - Куда мне, старой
галоше,  с  молодыми за один стол? У вас свои  разговоры,  у
меня  свои... Да и не пью я это ваше заграничное.  Ты  меня,
коли  охота не пропадет, потом красненьким угостишь,  вот  и
ладно будет.
      -  Непременно, тетя Маша, - сказал Юрий. - Спасибо вам
огромное,  Он  пропустил изнемогающего под тяжестью  бутылок
Бекешина в прихожую, вошел сам и с облегчением захлопнул  за
собой  дверь.  Бекешин, мелко семеня ногами, как  будто  ему
приспичило  по  малой нужде, вбежал в комнату  и  с  громким
вздохом облегчения обрушил свою ношу на диван.
      -  Черт,  -  сказал он, - все руки  свело.  Думал,  не
донесу... Слушай, у тебя соседка сделана из чистого  золота.
Уступи,  а? Мне бы такая оч-чень не помешала. И дома,  и  на
работе. Особенно на работе.
      - А ты уверен? - спросил Юрий. - Может быть, как раз и
помешала бы?
     Бекешин на секунду помрачнел.
      -  М-да,  - сказал он, - пожалуй... Опять ты за  свое,
Фил.  Бизнес и честность - две вещи несовместимые... Господь
с  тобой,  оставайся при своей соседке. Тем более  что  один
блюститель чистоты нравов у меня уже появился.
      Юрий  слушал его и почти не слышал. Он пытался  как-то
совместить  все еще продолжавшееся внутри него стремительное
$"(&%-(%  с  застывшим  покоем этой  пыльной  малогабаритной
квартирки  с обшарпанными обоями и убогой, рассыпающейся  от
старости   мебелью.  Совмещение  никак  не  получалось,   он
чувствовал  себя  чужим  в  этих  стенах,  абсолютно  чужим,
случайно  заглянувшим  сюда зевакой,  и  это  было  страшно,
потому что эти стены видели, как он рос - день за днем,  год
за  годом...  Он знал, что если не полениться и выволочь  из
узкого  пространства между древним платяным шкафом и  стеной
десятилетиями  копившийся  там  хлам  наподобие  изгрызенных
молью  ковровых  дорожек и рогожных мешков  с  пришедшими  в
окончательную негодность носильными вещами и обувью,  то  на
обоях,  примерно  на  уровне пояса, обнаружится  здоровенная
дыра, которую расковырял семилетний Юра Филатов, стоя в углу
и  отбывая наказание за то, что украл из лежавшей  на  столе
пачки сигарету и тайком выкурил ее в туалете.
      Он  видел фотографии на стене и стоявшую на телевизоре
фарфоровую  статуэтку,  изображавшую  юного  Пушкина,  -  ту
самую, которую в юности выиграла на конкурсе чтецов мама,  -
но  все  это теперь существовало отдельно от него,  само  по
себе,  навсегда увязнув в прошлом, как муха  в  янтаре.  Это
были просто вещи - старые, мертвые, никому не нужные вещи. В
них не было отца и мамы, в них не было даже памяти об отце и
маме.  Память была внутри Юрия, только внутри него  и  нигде
больше,   и   это   открытие  почему-то   вызывало   печаль,
граничившую с физической болью.
      - Слушай, - сказал позади него Бекешин, - ну и конура!
Ты  меня,  конечно, извини, но это положение  надо  в  корне
менять.
      -  Менять,  - повторил Юрий. Слова Бекешина неожиданно
прозвучали  в унисон его собственным мыслям. - Менять...  От
этих  изменений, Гошка, на самом деле ничто не  меняется.  И
потом, бывали уже здесь такие, как ты.., реформаторы.
     - И что? - с огромным интересом спросил Бекешин. Он без
спроса   вынул   из-под  юного  Пушкина  вязаную   кружевную
салфетку, встряхнул ее, чихнув от взлетевшего облака пыли, и
принялся протирать ею запыленную поверхность стола.
     - Как видишь, - ответил Юрий.
      -  Странно, - заметил Бекешин, со стуком выставляя  на
стол   бутылки.   -   Хреновые  какие-то   тебе   попадались
реформаторы. Куда они все подевались-то?
     - Умерли, - просто ответил Юрий.
      Бекешин вздрогнул и на мгновение замер, держа на  весу
квадратную  бутылку "Кэнэдиан олд". "Черт, - подумал  он.  -
Это  еще  что  такое? Неужто намек? Неужто этот медведь  все
время  водил меня за нос, а теперь вот решил, что хватит?  А
что,  местечко подходящее. Квартира стоит запертой Бог знает
сколько  времени, квартплата поступает регулярно, хозяин  не
то жив, не то помер... Когда еще меня здесь найдут..."
     - Это что, намек? - осторожно спросил он.
      -  Что?  -  Филатов, казалось, проснулся. - Какой  еще
намек?  А,  ты  про  это... Да ну, какие, к  черту,  намеки!
Просто реформы, Гошка, - дело трудоемкое и опасное, ну их  к
дьяволу. За них всегда приходится отвечать. Перед потомками,
перед судом истории, а то и просто перед судом - районным, к
/`(,%`c, или городским... А бывают случаи, когда дело просто
не  успевает  дойти  до  суда. Леший с  ними,  с  реформами.
Слушай, а про закуску-то мы и не подумали! Жратвы-то в  доме
ни крошки!
      -  А  я  не  жрать сюда пришел, - борясь с  неприятным
осадком,  который  оставили в душе  рассуждения  Филатова  о
реформах  и реформаторах, провозгласил Бекешин. - Я  намерен
надраться до поросячьего визга, и я это сделаю. И  ты  тоже.
На этом я настаиваю как твой работодатель.
      Он  решительно скинул пиджак, ослабил узел галстука  и
закатал   рукава  сорочки,  чтобы  ненароком   не   вытереть
манжетами пыль с какой-нибудь непротертой плоскости.  Теперь
стало  видно, что из одного брючного кармана у  него  торчит
антенна  мобильника,  а  из  другого  -  изогнутая  рукоятка
"ругера". Добродушно выругавшись, Бекешин выгрузил  все  это
добро  на  диван  и  придвинул к столу скрипучий  полумягкий
стул.
      - Ну, - сказал он, энергично потирая ладони, - не ради
пьянки окаянной, а токмо здоровья для! Тащи рюмки, противник
реформ! Хватит болтать, пора браться за дело!
      И  они  взялись за дело. Начали они с "Кэнэдиан  олд",
продолжили  "Джонни Уокером", а когда очередь наконец  дошла
до обыкновенной водки, Бекешин донес рюмку до рта, посмотрел
на  нее  страдальческим взглядом, медленно  закрыл  глаза  и
вдруг без предупреждения, боком, как мешок, упал со стула на
пол,  продолжая  сжимать рюмку в кулаке.  Стул  опрокинулся,
водка потекла по щелястому полу.
      - Да здравствуют реформы! - лежа на полу, провозгласил
Бекешин.  - Позвони девочкам, - добавил он ясным,  абсолютно
трезвым голосом и немедленно захрапел.
      Юрий  удивленно задрал брови и встал. Стул у  него  за
спиной  с  громким  стуком упал на пол, и  Юрий  понял,  что
намеченная   Бекешиным  перед  началом  застолья   программа
выполнена  на  сто  процентов.  Может  быть,  даже  на   сто
двадцать,  потому что ни о каком поросячьем визге теперь  не
могло быть и речи: судя по доносившемуся из-под стола храпу,
Бекешин спал каменным сном мертвецки пьяного человека.
     Он обошел стол, инстинктивно стараясь держаться от него
подальше, чтобы не опрокинуть стоявшие на нем бутылки -  как
пустые,  так  и  полные, - и, с трудом сохранив  равновесие,
опустился на корточки перед Бекешиным. Попытки привести  его
в чувство не дали никакого результата.
      Юрий  еще  немного  посидел  на  корточках,  с  пьяной
обстоятельностью размышляя о том, почему люди так упорно и с
таким  удовольствием убивают свое драгоценное время и гробят
свое  не менее драгоценное здоровье, добровольно накачиваясь
лошадиными дозами апробированных токсинов. Потом до него как-
то   вдруг  дошло,  что  горестными  размышлениями  делу  не
поможешь.   Тогда  он  подхватил  безвольно  обвисшее   тело
Бекешина под мышки и волоком препроводил своего работодателя
на диван.
      Здесь  вышла  заминка. Оказалось, что на диване  полно
посторонних  предметов: два пиджака, один  галстук,  дорогое
портмоне,  мобильник  и  даже  револьвер  двадцать   второго
*  +(!`  . Юрий прицелился из револьвера в экран старенького
черно-белого "Рекорда" и чуть было не выстрелил, но все-таки
передумал  и  положил револьвер в мамино  кресло.  Расчистив
место,   он  водрузил  Бекешина  на  диван,  разогнулся   и,
отдуваясь, слегка заплетающимся языком произнес:
      -  Лежи, - тело. Здесь ты будешь в полной сохранности.
Это я тебе как твой телохранитель говорю...
      Он  чувствовал,  что пьян весьма основательно,  но  не
очень  огорчался  по этому поводу. По крайней  мере,  теперь
исчезло ощущение стремительного полета, донимавшее его целый
день. Правда, пол под ногами все равно шевелился, как живой,
а  стены  все время норовили опрокинуться, но сам  Юрий  при
этом оставался на месте и, кажется, даже мог размышлять.
      Он  вернулся к столу, поднял свой опрокинутый  стул  и
уселся  на него верхом, потому что на диване храпел Бекешин,
а  в  кресле лежало бекешинское барахло. Он чувствовал,  что
теперь  настало  самое  время остановиться  и  подумать,  но
думать   оказалось  тяжело.  Бегать,  стрелять   и   угонять
грузовики  было  проще, чем пытаться что-то понять  во  всей
этой каше, продираясь сквозь вязкий алкогольный туман.
       Юрий   попробовал  восстановить  в   памяти   события
последовательно, шаг за шагом, выстроить  их  в  колонну  по
одному  и хотя бы таким образом попытаться отделить  причины
от  следствий  и  подозреваемых от жертв.  Как  и  следовало
ожидать,  из этого ровным счетом ничего не вышло.  В  голову
все  время  лезли какие-то посторонние подробности,  имевшие
очень   яркую   эмоциональную  окраску,  но   абсолютно   не
относящиеся  к  делу. Вспоминалась почему-то Татьянка  и  ее
манера  разговаривать глазами, неизменно приводившая Юрия  в
сильнейшее смущение. Вспоминался угрюмый Петрович, с утра до
вечера  с размеренностью промышленного полуавтомата коловший
во  дворе за сараем дрова и с ворчанием латавший сгнивший на
корню  забор вокруг Татьянкиного "имения". Как живой,  стоял
перед  глазами  вечно небритый и до самого конца  непонятный
капитан  Каляксин - как он встал из-за стола, нахлобучил  на
остроконечную  плешь  свою  засаленную  фуражку  и   сказал:
"Вернемся - допьем".
      Потом  откуда-то из наглухо запертых  подвалов  памяти
невесть  как  просочился, вырвался и уселся на  продавленный
диван  рядом с храпящим Бекешиным Женька Арцыбашев  -  Цыба,
друг   детства,   умница,  фантазер,  насмешник,   банкир..,
реформатор, черт бы его побрал! - уселся, забросил  ногу  на
ногу,  крестом раскинул руки по спинке дивана, посмотрел  на
Юрия,  насмешливо  выпятив нижнюю губу, и  сказал  почему-то
голосом  Бекешина:  "Деньги,  старина  Фил  -  это  страшная
сила..."  На  нем  был  просторный полосатый  халат,  из-под
которого выглядывали идеально отутюженные брюки и начищенные
до  немыслимого  блеска  кожаные туфли.  Юрий  разглядел  на
халате  большое  красное пятно, как  от  пролитого  вина,  с
аккуратным черным отверстием посередине, напрягся  изо  всех
сил и сделал так, что Арцыбашева не стало. "Во второй раз, -
подумал  он.  -  Во второй раз я сделал так,  чтобы  его  не
стало.  Только теперь мне для этого понадобилось всего  лишь
тряхнуть  головой, а тогда пришлось стрелять. Да,  деньги  -
ab`  h-  o сила... Интересно все-таки, кого эта сила сжевала
на сей раз?"
      Потом ему пришло в голову, что было бы не худо узнать,
как там Петрович. Как-никак, прошла уже целая неделя. За это
время  можно  было  решить,  остаться  на  этом  свете   или
отправиться на тот; Поговорить со старым пропойцей,  узнать,
как там его драгоценные кишки... Татьянке привет передать  и
вообще...
      Он  встал,  предусмотрительно поймав за  спинку  стул,
который  опять  вознамерился упасть. Его качнуло.  "Надрался
как сапожник, - подумал он. - Нашел время..."
      Телефон,  как  живой, вывернулся из его  руки  и  тоже
попытался  спрыгнуть на голые доски пола. Юрий  поймал  его,
погрозил  своенравному аппарату пальцем  и  снял  трубку.  В
трубке было тихо, как в могиле.
     - Ага, - сказал Юрий, - понятненько... Плату за телефон
тетя Маша просто не потянула... Мог бы и раньше догадаться.
     Он аккуратно положил трубку на рычаги и вдруг вспомнил,
что  в  кресле, погребенный под двумя скомканными пиджаками,
лежит мобильник Бекешина. Это была идея.
      -  Ничего,  -  копаясь в загромоздившей  кресло  груде
барахла,  пробормотал Юрий, адресуясь к заливисто  храпящему
Бекешину. - От одного звонка не обеднеешь...
      Уже  взяв  трубку в руку, он посмотрел  на  часы  и  с
некоторым трудом сообразил, что звонить в больницу в  первом
часу  ночи,  пожалуй,  все-таки не стоит.  Да  еще  в  таком
состоянии...  Дежурный врач пошлет его к чертовой  матери  и
будет  абсолютно  прав. "Завтра, - решил  он.  -  Проспимся,
примем  душ, съездим на АТС, оплатим все счета  и  тогда  уж
позвоним   -   трезвые,  свежие  и  на  абсолютно   законных
основаниях.  И  без этого храпуна за спиной,  между  прочим.
Храпеть-то он храпит, но вот спрашивается: чего  он  ко  мне
пристал  как  банный  лист? Сто лет без  меня  обходился,  а
теперь  ни  на  шаг.  Подставил я его, видите  ли...  Я  его
подставил, а он мне - костюмчик новый, денег полный  карман,
работу  непыльную плюс любовь до гроба и целое море  спирта.
Черт  его  разберет, что ему от меня надо.  У  богатых  свои
причуды.  Это как у классика: пусть нас минует  пуще  всяких
бед и барский гнев, и барская любовь".
     "Что-то я сегодня слишком подозрителен, - подумал он. -
Недобрый   я   сегодня  какой-то,  нехороший.  Это   потому,
наверное,  что  некстати вспомнился мне Цыба  с  его  широко
разрекламированной дружбой. Или наоборот? Может, это  Женька
пришел мне в голову как раз потому; что я сегодня в миноре и
никого  не люблю? Спать пора, Филарет, он же лейтенант  фил,
он же Понтя Филат. Утро вечера мудренее..."
     Он оглянулся, ища, куда бы сунуть телефон, чтобы завтра
поутру  Бекешин  его не забыл, и тут мобильник  в  его  руке
издал   мелодичную   трель.   Не   успев   подумать,    Юрий
автоматически нажал на кнопку и поднес трубку к уху.
      -  Не  спишь? - сказал в трубке совершенно  незнакомый
голос. - Молодец. Не время сейчас спать. Дружок твой где?  С
тобой, что ли?
      -  Д-да,  -  неуверенно ответил Юрий,  оглянувшись  на
e` /oi%#. Бекешина. Он никак не мог понять, кто ему звонит и
почему  звонит  не  к  соседке,  например,  а  на  мобильник
Бекешина.  Как  этот незнакомец мог узнать,  что  Бекешин  у
него?  И откуда ему могло стать известно, что трубку возьмет
именно Юрий?
      - Что ты мямлишь? - сердито спросил голос. - Он рядом,
да?
      -  М-м-м..,  да,  -  сказал Юрий,  мучительно  пытаясь
сообразить, что должна означать вся эта чертовщина.
      -  Хорошо,  -  сказал голос. - Это хорошо...  Судя  по
твоему  голосу,  вы  там  пьете. Это  правильно.  Только  не
перестарайся. Попытайся накачать его как следует и выяснить,
что  ему  известно. И будь осторожен. По-моему,  ты  сам  не
понимаешь,  насколько он опасен. У меня  тут  возникли  кое-
какие  соображения  по  этому поводу. Перезвони  мне  завтра
ближе к обеду. Необходимо встретиться и все обсудить.
     - Да, - сказал Юрий, но его собеседник уже дал отбой.
       Юрий  сложил  телефон  и  осторожно,  как  взведенную
гранату,  опустил  его  на край стола.  До  него  наконец-то
дошло, что звонок был адресован вовсе не ему, а Бекешину,  а
вот  разговор шел, похоже, именно о нем. Это его ведено было
держать  при себе, накачать как следует и выяснить, что  ему
известно.  Это его назвали опасным человеком... Или  не  его
все-таки?
      Юрий  посмотрел  на  Бекешина. Друг  Гошка  уже  успел
перевернуться  на  живот  и больше не  храпел.  Юрий  встал,
подошел к дивану и осторожно тряхнул Бекешина за плечо.  Тот
не отреагировал, и Юрий тряхнул его немного сильнее. Бекешин
повернулся на спину, пошлепал мокрыми губами и сказал:
     - Здравствуйте, девочки. Сегодня я плачу за все... Юрий
выпустил  его  плечо, вернулся к столу и налил  себе  водки.
Хмеля у него не осталось ни в одном глазу.

                          Глава 13

      Андрей  Михайлович Горечаев принял посетителя в  своем
скромном  кабинете,  расположенном  на  шестнадцатом   этаже
сверкающего    зеркальным   стеклом   небоскреба,    который
показывали  по  телевизору  всякий  раз,  когда   в   стране
возникали очередные проблемы с электроэнергией. Сидя  спиной
к  огромному,  от пола до потолка, забранному  вертикальными
жалюзи окну, Андрей Михайлович строго посмотрел на вошедшего
из-под нависающих седых бровей и жестом пригласил его сесть.
      Посетитель  с  некоторой опаской  ступил  на  пушистый
ковер, отодвинул от стола для заседаний легкий металлический
стул и опустился на самый его краешек, торчком пристроив  на
жирных коленях пухлую кожаную папку на "молнии".
     Он был грузен, гладок, далеко не стар, прекрасно одет и
при  иных обстоятельствах, наверное, весьма солиден  и  даже
величав.  Теперь же, однако, никаким величием от него  и  не
пахло.  Пахло  от него недоумением, легким испугом  и  тупой
трусливой решимостью врать до конца и до конца же валить все
на  других.  Что  именно  нужно валить  на  своих  коллег  и
подчиненных, этот индюк, похоже, еще не знал, и на мгновение
@ндрей  Михайлович даже проникся жалостью к этому заплывшему
жиром  ничтожеству. "Кой черт, - подумал он,  -  в  зародыше
давя  это неуместное чувство. За что его жалеть? Сам во всем
виноват.  Три  высших  образования! Обширный  и  безупречный
послужной  список!  Морда,  как у  министра,  голос,  как  у
диктора  Центрального телевидения, и при этом мозгов меньше,
чем  у  курицы. Любой торгаш из подземного перехода  на  его
месте  сразу  же сообразил бы, что дело пахнет керосином,  и
бежал  бы  от этой должности, как от бубонной чумы,  а  этот
жирный  павлин до сих пор уверен, что он - пуп  земли...  Да
нет,  -  поправил себя Горечаев, пристально и неодобрительно
разглядывая  сидевшего на дальнем конце стола для  заседаний
человека.  - Уверенности у него явно поубавилось. Что-то  он
начал чувствовать. Вот мы сейчас и узнаем, что именно..."
     - Слушаю вас, - сказал он холодно.
      - С-собственно, я... - с запинкой произнес посетитель.
-  Я,  видите  ли, не совсем представляю... Я  по  вызову..,
собственно.
      -  Да?  - подпустив в голос еще немного мороза, поднял
брови Горечаев. - Фамилия?
     - Моя?
     - Свою я знаю. Как ваша фамилия?
      -  С-сидо...  Простите.  Иванов.  Николай  Изяславович
Иванов.