отложил его на край газеты и
снова  полез в сумку. Небрежно отодвинув в сторону две  пары
белья  и  пакет с туалетными принадлежностями,  он  вынул  и
разложил на столе все свои сокровища: орден Красной  Звезды,
две  медали,  мятые  полевые погоны  с  тремя  облупившимися
зелеными  звездочками и тощий конверт из черной пергаментной
!c, #(. Он открыл клапан конверта, и из него выскользнуло  с
десяток фотографий, сделанных кодаковской "мыльницей". Рыжая
земля,  серый  снег,  пыльные  развалины,  пятнистая  броня,
дымное   небо,  бронежилеты,  камуфляж,  молодые   смеющиеся
лица...   Стоп,   а  это  кто?  Вот  уже  и   имена   начали
забываться...  Как  погиб, помню, а  вот  как  его  звали  -
забыл...
     Он жадно курил, бережно перебирая фотографии. Среди них
была  фотография мамы, и он не стал класть  ее  отдельно  от
остальных.  Почти все эти люди уже умерли, а при  жизни  они
были  ему так же близки, как мама, хотя время его знакомства
с ними порой исчислялось даже не днями, а часами и минутами.
       Фотографии  его  последнего  взвода,  на  восемьдесят
процентов  состоявшего из новобранцев, здесь  не  было.  Они
просто  не успели сфотографироваться. Их привезли вечером  и
сразу же бросили в бой, в кровавое пыльное месиво кирпичного
завода, а наутро от взвода остались только командир, старший
лейтенант Филатов, да пара сержантов-старослужащих,  которые
на  себе  вытащили  его  из руин  -  один  тащил,  а  другой
прикрывал огнем. Какие уж тут фотографии...
      Окурок  обжег ему губы, и Юрий не глядя  сунул  его  в
пепельницу.  Смерть мамы была для него потрясением,  ею  она
как-то  блекла  по  сравнению с тем, что он  пережил  тогда,
глядя,  как  один  за  другим умирают  вчерашние  школьники,
которых  он  не  сумел сберечь. Наверное,  думать  так  было
грешно,  но  Юрий  нуждался во времени. Ему было  необходимо
немного отойти, оттаять, чтобы, кроме огромной вины, ощутить
еще и обыкновенное человеческое горе.
      ...Через месяц после того штурма, когда Юрий уже начал
вприпрыжку передвигаться по госпиталю, опираясь на  костыли,
в  провонявшем медикаментами коридоре ему вдруг  встретилось
смутно  знакомое  лицо.  Чуть выше  этого  лица  красовалась
марлевая  повязка, из фасона которой можно  было  заключить,
что  у  лица  повреждено  правое ухо,  а  ниже  имела  место
госпитальная  пижама  с  белоснежным  воротничком.  Все  эти
аксессуары  помешали  Юрию  узнать  обладателя  лица,  и  он
наверняка прошел бы мимо, если бы тот не окликнул его сам.
      -  О!  -  радостно,  но с оттенком  превосходства,  вы
дававшим   в   нем   старшего   офицера,   воскликнул   этот
полузнакомый человек. - Здорово, старлей! Жив?
      -  Здравия  желаю, - осторожно ответил  Юрий,  пытаясь
припомнить, кто это. - Жив.
      -  Ну вот, а ты боялся! - жизнерадостно воскликнул его
собеседник, и тогда Юрий вспомнил его.
      Была  ночь,  в развалинах что-то чадно горело,  дымное
небо  было  перечеркнуто светящимися пунктирами трассирующих
пуль,  время  от времени где-то совсем близко ухали  взрывы.
Вспышки  освещали  стальные полушария касок  и  запрокинутые
кверху полудетские лица с тревожно поблескивающими глазами и
приоткрытыми  от напряжения ртами. Они ловили  каждое  слово
происходившего  тогда разговора, который, собственно,  вовсе
не   был   разговором,  потому  что  господин   подполковник
разговаривать  не  желал - он желал орать,  распоряжаться  и
отдавать  приказы,  в  которых тупой  свинской  паники  было
#.`  '$. больше, чем здравого смысла. "Здесь командую  я!  -
орал подполковник, которого Юрий видел впервые в жизни. -  И
я не позволю вам прятаться за чужие спины, то-ва-рищ старший
лейтенант! Ни вам, ни вашим солдатам! Здесь нет новобранцев,
то-ва-рищ старший лейтенант, здесь есть взвод десантников, и
вы  выполните свой долг, даже если мне придется  расстрелять
вас  на месте! Это я решаю, что имеет смысл, а что не имеет!
Я! А не вы! Выполняйте приказание!"
     Половина взвода погибла сразу же, угодив под кинжальный
фланговый огонь. С другого фланга бил снайпер. У этого гада,
похоже,  был  инфракрасный прицел, потому что  он  почти  не
мазал,  а  потом они подтащили минометы, и идти было  нельзя
уже  не  только вперед, но и назад. Утром, когда его волокли
на плащ-палатке, Юрий все смотрел по сторонам, думая увидеть
тело  геройски  погибшего на боевом посту подполковника,  но
так и не увидел.
      -  Здравия  желаю,  товарищ подполковник,  -  медленно
сказал  он, почти не слыша собственного голоса из-за шума  в
ушах.  Звук был такой, словно Юрий поднес к каждому  уху  по
здоровенной  раковине,  чтобы,  как  в  детстве,  "послушать
море".   Дневной  свет  внезапно  начал  меркнуть,  и   Юрий
испугался,   что  вот-вот  потеряет  сознание,   но   ничего
подобного  с  ним не произошло: он по-прежнему  четко  видел
лицо подполковника, только словно бы в сумерках...
      -  Полковник,  старлей,  -  благожелательно  улыбаясь,
поправил его бывший подполковник. - Уже полковник.
       -  Виноват,  товарищ  полковник,  -  сказал  Юрий.  -
Поздравляю.
     - А ты еще не капитан?
      -  Нет,  -  ответил он, - ;: вряд ли  когда-нибудь  им
стану.
     - Что так?
      - Да так, - сказал Юрий, перенося вес на здоровую ногу
и  отставляя  к  стене правый костыль. Он не осознавал,  что
собирается    сделать,    и    немного    удивился,    когда
свежеиспеченный  полковник,  схватившись  обеими  руками  за
физиономию,  вдруг спиной вперед полетел по  коридору,  сшиб
каталку   с  разложенными  для  утреннего  приема   лекарств
таблетками  и  рухнул  на  пол, выплевывая  зубы  и  обильно
окропляя  все  вокруг кровью. Правый кулак у Юрия  почему-то
онемел, и, поднеся его к лицу, он с недоумением уставился на
свежие ссадины, украшавшие костяшки пальцев.
      Дело спустили на тормозах, хотя у полковника оказались
выбиты  три зуба и сломана челюсть. Юрий подозревал,  что  к
этому   приложил  руку  сам  командующий  группировкой,   но
выяснять  подробности он не стал: просто написал рапорт  под
диктовку  командира  полка,  получил  расчет  и  стал  ждать
выписки из госпиталя. А потом как гром с ясного неба  пришла
телеграмма. Он сделал невозможное, пытаясь успеть хотя бы на
похороны,  и  все  равно опоздал. И  вот  теперь  ему  нужно
решать,  как жить дальше. Старые фотографии не могли  ничего
посоветовать. Юрий отодвинул их и подошел к окну.
      За  окном  опять  мело, словно  зима  даже  не  думала
кончаться.  Был  конец  февраля,  и  до  перестрелки   возле
/.$.`" --.#. банковского броневика оставалось почти полгода.

                             ***

      По мере того как полные бутылки становились пустыми  и
одна за другой перекочевывали со стола в угол возле мусорной
корзины, разговор все более утрачивал деловое направление  и
вполне   естественным  путем  перешел   на   гораздо   более
интересные  темы.  Постепенно  участники  импровизированного
застолья  пришли к логичному выводу, что ничто  человеческое
им  не  чуждо,  и  немедленно  словно  сама  собой  родилась
блестящая  в своей простоте идея: позвонить девочкам.  "Пока
мы все тут не заснули на хрен", - резонно заметил кто-то,  и
все  расхохотались, потому что директор Мытищинского филиала
Володя  Воробейчик, оказывается, уже спал, уронив горбоносую
физиономию рядом с блюдом с закуской. Воробейчика  разогнули
и  положили  на  диван, но тут же вспомнили  про  девочек  и
перетащили выбывшего из игры директора филиала в  угол,  где
стояли  пустые  бутылки,  два раза  уронив  его  по  дороге.
Воробейчик при этом так и не проснулся, лишь промычал что-то
нечленораздельное: кажется, грозился всех уволить с  волчьим
билетом.   Это  вызвало  новый  взрыв  изрядно   подогретого
алкоголем  веселья, и Володю уронили в третий раз,  так  что
пустые  бутылки  с  грохотом и звоном раскатились  по  всему
кабинету.
      -  Какая потеря для молодого российского бизнеса, -  с
пьяной  грустью  сказал Арцыбашев, стоя над  Воробейником  с
полным  фужером  в  руке и обильно проливая  себе  на  брюки
кристально чистый "абсолют". - Дорогие россияне! -  внезапно
вдохновившись,  медленно  произнес  он  квакающим   голосом,
сильно  растягивая  гласные и старательно  тараща  глаза.  -
Сегодня   мы  провожаем  в  последний  путь  нашего  боевого
товарища  -  Владимира  Абрамовича Воробейчика,  который  на
протяжении  всей  своей биографии служил  эталоном  честного
российского  -  я  подчеркиваю: российского!  -  бизнесмена.
Побольше  бы  нам таких россиян... Понимаешь, -  добавил  он
после  короткой паузы, и все опять расхохотались. "Эталонный
россиянин" Владимир Абрамович пошлепал губами, повернулся на
бок,  звеня бутылками, обнял мусорную корзину и затих, мирно
посапывая.
      Арцыбашев отхлебнул из фужера и поставил его  на  край
стола. Он чувствовал, что пить ему больше не следует - если,
конечно,  он  не  хочет провести ночь на  полу  собственного
офиса  в обнимку с Воробейчиком. В сущности, это было бы  не
так  уж и плохо, но Евгений Арцыбашев знал, что сном на полу
рядом  с  мусорной корзиной дело вряд ли ограничится:  выпив
лишнего,  он  попадал  во власть какого-то  мелкого  демона,
гнездившегося в самом темном уголке его души. У  демона  был
скверный  характер  и  богатая  фантазия,  что  приводило  к
довольно печальным последствиям. Было время, когда Арцыбашев
всерьез собирался обратиться к психиатру, но в конце  концов
силы  разума возобладали, и он научился ограничивать себя  в
спиртном. Правда, в прочном сосуде его железной воли кое-где
имелись  незаметные глазу трещинки, сквозь которые время  от
"`%,%-( просачивалось немного "абсолюта", но по сравнению  с
тем, что случалось раньше, это были сущие пустяки.
      Он  поднес сигарету к губам и вдруг обнаружил,  что  в
руке  у  него  уже не сигарета, а трубка сотового  телефона.
Слева его толкали под локоть, а справа азартно шептали:  "Ну
давай, звони, чего ты! Номер забыл, что ли?"
      "Точно, - подумал Евгений, - на сегодня хватит. Я  уже
не в фокусе. Еще рюмка, и я ни за что не отвечаю".
     - Куда звонить? - переспросил он.
       -  Да  бабам  же,  куда  же  еще!  -  проскандировали
присутствующие чуть ли не хором.
      Арцыбашев аккуратно положил трубку на край стола рядом
со своим фужером и выпрямился.
      -  Не понял, - сказал он неприятным голосом. - За кого
меня  тут  держат?  Я вам что - уличный сутенер?  Швейцар  в
борделе?
      Все  заткнулись и как по команде уставились  на  него.
Веселья  как  не  бывало,  лишь  Мишенька  Бурляев,  который
соображал  медленнее  всех  и, по слухам,  был  бисексуалом,
неуверенно  улыбался,  надеясь, видимо,  что  хозяин  шутит.
"Несу, - подумал Арцыбашев. - Ох, несу! Зря я это. Тоже мне,
Наполеон недоделанный... Они, конечно, козлы, но мне с  ними
еще работать и работать".
      Улыбка  Бурляева подсказала ему выход.  Евгений  снова
взял со стола телефон и, тыча им в пространство перед собой,
обиженно заявил:
       -   Могли  бы  хоть  номер  набрать,  между   прочим!
Присутствующие  облегченно рассмеялись. Кто-то  настучал  на
клавиатуре  номер  и  вернул ему трубку. Арцыбашев  покрутил
головой,  изображая комичное негодование, и не спеша  поднес
трубку к уху.
      -  Алло, я слушаю, - произнес в трубке молодой женский
голос - видимо, уже не в первый раз.
      -  Здравствуй, лапа, - с ходу беря привычный  в  таких
случаях тон, проворковал Арцыбашев. - Нас тут шестеро, -  он
покосился  на Воробейчика, - пардон, пятеро мужиков,  и  все
изнывают без женской ласки. Нельзя ли нам как-нибудь помочь?
     - проспись, козел, - холодно посоветовал ему все тот же
голосок. - Это вокзал, а не бордель.
      Арцыбашев  уронил руку с трубкой вдоль  тела  и  обвел
укоризненным взором давящихся от хохота собутыльников.
      -  Девушка  велела передать, что вы козлы, -  печально
сказал  он.  Лицо  у  него  совсем  онемело,  а  язык   едва
ворочался. Он снова подумал, что пить больше не следует ни в
коем  случае  -  даже  из  женской  туфельки.  "Особенно  из
туфельки, - поправил он себя. - С этими тварями надо держать
ухо востро, иначе проснешься в чем мать родила".
      Кто-то  уже звонил по телефону, разыскивая девочек  по
вызову. Задача была довольно сложная ввиду позднего часа.  В
одном  месте  им сказали, что все девочки уже в  разгоне,  в
другом,  услышав,  что требуется пять  особ  женского  пола,
сразу  бросили трубку, вообразив, по всей видимости, невесть
что, и только четвертая по счету попытка увенчалась успехом.
      Девочки  прибыли через полчаса. Самой старшей  из  них
!k+.  никак не меньше тридцати пяти, а младшая на вид  едва-
едва дотягивала до шестнадцати. Все пятеро здорово смахивали
на  дешевых привокзальных шлюх, но цену заломили такую,  что
видавший виды Арцыбашев в некотором удивлении задрал  кверху
правую  бровь.  Впрочем, торговаться он не  стал,  поскольку
уважал  деловую хватку во всех ее проявлениях. Девицы  верно
оценили  ситуацию, сопоставив обстановку офиса с  состоянием
клиентов, и Евгений молча распахнул бумажник навстречу  этим
юным  (и  не  очень  юным) варваркам, проигнорировав  слабые
протесты  своих  коллег и собутыльников. За  это  коллеги  и
собутыльники уступили ему сомнительную честь воспользоваться
прелестями  самой  молодой  из  представительниц  древнейшей
профессии.  Арцыбашев  не ждал от нее  многого,  но  девочка
оказалась умелой, и он неожиданно для себя получил настоящее
удовольствие.
     Разошлись уже под утро, в третьем часу. Арцыбашев запер
офис вместе с дрыхнувшим в углу Воробейчиком, которого так и
не  удалось  растолкать, и последним спустился в  вестибюль.
Сонно  моргающий охранник выпустил его на улицу, в  душистую
предутреннюю прохладу майской ночи. Арцыбашев зажег сигарету
и немного постоял на крыльце, неторопливо покуривая и слегка
покачиваясь  от  усталости и хмеля. Ночной воздух  отчетливо
пах  молодой листвой, хот-догами и выхлопными газами, фасады
зданий  и  тротуар  были  залиты  мягким  розовато-оранжевым
светом   фонарей  повышенной  интенсивности  и  лихорадочным
разноцветьем реклам. Мимо проносились машины, по  выложенным
фигурной     плиткой     тротуарам,    шаркая     подошвами,
переговариваясь и смеясь, бродили какие-то люди, и Арцыбашев
снова,  в  который  уже  раз,  подумал,  что  Москва  сильно
изменилась в последние годы, а главное, совершенно перестала
спать.  Откуда-то  доносилась музыка,  и  даже  стоявшая  на
противоположной  стороне дороги патрульная  машина  казалась
просто лакированной игрушкой.
      Арцыбашев спустился с крыльца, стараясь ступать твердо
и  двигаться  строго  по  прямой -  не  потому,  что  боялся
милиции, а потому, что старался убедить себя самого  в  том,
что  не потерял способности передвигаться. Его "ягуар" стоял
чуть  поодаль,  хищно прижавшись к бровке  тротуара  и  сияя
отраженным светом фонарей.
      Евгений  опустился  на сиденье  и  позволил  обтянутой
натуральной  кожей пенистой резине заботливо  обхватить  его
сзади и с боков. Его неизменно забавляло это ощущение потери
веса,  возникавшее  всякий раз, когда  он  садился  за  руль
своего автомобиля.
      В  голове  у него все-таки основательно шумело,  перед
глазами плыло и даже, кажется, двоилось. Вызванная алкоголем
эйфория  стала  постепенно проходить, сменяясь  сухостью  во
рту,  легкой  тошнотой и пока что вполне  терпимой  головной
болью.  "Вот  именно,  пока что, - с  вялым  неудовольствием
подумал Арцыбашев. - Так это я еще пьяный. А вот что  будет,
когда  протрезвею...  Однако до дому мне  в  таком  виде  не
доехать, это факт".
      Приняв решение, он запустил двигатель и включил  фары.
Приборная  панель  загорелась  мягким  зеленоватым   светом.
Rрогаясь с места, Евгений ухитрился дважды заглушить  мотор,
слишком  резко бросив сцепление, а потом едва не угодил  под
огромный, размером с небольшой грузовик, "шевроле " - пикап,
который обогнул его, возмущенно рявкнув клаксоном. Арцыбашев
вяло  выматерился  ему вслед, но тут же  сокрушенно  покивал
головой: он был пьян.
      Стоянка  такси показалась через два квартала -  именно
там, где ей и положено было находиться. Евгений чуть было не
проехал мимо, находясь в полудремотном состоянии, но  как-то
ухитрился вовремя встрепенуться, свернуть к обочине  и  даже
довольно  ловко  пристроиться в хвост  последней  в  очереди
машине,  почти  ничего не разбив, если не  считать  передней
фары   своего  "ягуара"  и  заднего  фонаря  таксопарковской
"Волги".
      Таксист, разумеется, немедленно выскочил из  машины  и
устремился к виновнику происшествия, изливая свое  огорчение
в  потоках бессвязной брани. Спустя мгновение Евгений, резко
тряхнув  головой,  вернулся  к  реальности  и  с  удивлением
обнаружил,   что,  оказывается,  успел  задремать   и   даже
просмотреть коротенький сон про таксиста, который  на  самом
деле даже не думал бегать и браниться, а только-только начал
выбираться из своей машины. При этом он, казалось, никуда не
спешил  и  вообще  вел  себя довольно  нетипично:  Арцыбашев
почему-то   считал,  что  в  подобной  ситуации   московские
таксисты  - да и не только московские, пожалуй, -  поступают
немного иначе.
     Таксист, высокий и широкоплечий малый примерно одного с
Арцыбашевым  возраста,  неторопливо захлопнул  дверцу  своей
"Волги"  и так же неторопливо двинулся к сидевшему за  рулем
"ягуара"  Евгению. На ходу он слегка прихрамывал - возможно,
у  него  была  повреждена нога, а может быть, он  ее  просто
отсидел,  поджидая  пассажира.  Приблизившись  вплотную,  он
небрежно   облокотился  о  крышу  "ягуара",   наклонился   к
открытому  окну  и довольно миролюбиво, хотя  и  с  оттенком
раздражения, лаконично поинтересовался:
     - Ну?
      - Извини, командир, - неожиданно для себя самого глупо
хихикнув,  сказал Арцыбашев. - Нарезался до.., до  упора,  в
общем, нарезался. Домой не подбросишь?
      - Гм, - сказал таксист. Этот парень явно не заканчивал
курсов ораторского мастерства - даже краткосрочных.
      - Вот, - сказал Арцыбашев, протягивая в окно ком мятых
зеленых бумажек, - тут тебе и на ремонт хватит, и на  все...
Подбросишь?
      Таксист  расправил деньги на большой ладони, раздвинул
их   веером,  пересчитал,  повернувшись  к  свету,   положил
несколько купюр в карман, а остальное протянул обратно.
      -  Забери, - сказал он. - Проспишься - все  волосы  на
заднице  повыдергиваешь. На эти бабки  новую  "Волгу"  можно
купить. Давай, двигайся.
      - Вот и купил бы, - проворчал Арцыбашев, убирая деньги
в бумажник и с трудом переползая на пассажирское место. - На
запчасти.  Я  тут  частенько проезжаю...  Что  за  черт?  Не
машина, а медвежий капкан...
     - У тебя штанина за рычаг зацепилась, - сказал таксист,
терпеливо стоявший у открытой дверцы и наблюдавший за возней
Арцыбашева. В интонации, с которой он это произнес,  Евгению
почудилось  что-то смутно знакомое. Впрочем,  это  наверняка
была  навеянная парами алкоголя иллюзия - знакомых таксистов
у Арцыбашева сроду не водилось.
      -  Сам вижу, - буркнул он, сдергивая задравшуюся почти
до  колена  штанину  с рычага переключения  скоростей.  -  А
хорошо,  что  мы не пауки какие-нибудь! У нас  всего  четыре
конечности,  и то за все подряд цепляемся, а у них  -  целых
шесть...
      - Восемь, - поправил таксист, садясь за руль и подавая
машину  назад.  "Ягуар" с негромким скрежетом  отцепился  от
заднего бампера "Волги", звякнуло потревоженное стекло.
      -  Ну  восемь.., - не стал спорить Арцыбашев. -  А  ты
откуда такой грамотный?
      -  Из  сто двадцать третьей средней школы, - рассеянно
ответил таксист, переключая передачу и выезжая со стоянки.
      - Чего?! Так я же тоже из сто двадцать третьей! Почему
тогда ты про паука знаешь, а я нет?
      Таксист  неопределенно хрюкнул, пожал одним  плечом  и
сказал:
     - Потому, что я на зоологии уша