е  схватился,  но Бекешина  его  самочувствие
волновало в последнюю очередь. Он толчком распахнул дверцу и
мягко,  по-кошачьи, выпрыгнул на усеянный  желтыми  листьями
асфальт, на ходу вытаскивая из-за пояса револьвер.
     - Жорик? - с трудом шевеля синеватыми губами, удивленно
спросил старик. - Господи, нельзя же так! Что случилось?
      Бекешин  молча подскочил к нему, сгреб левой рукой  за
лацкан  пиджака,  рывком притянул к себе и  сунул  вороненый
ствол  револьвера в дряблые складки кожи под гладко выбритым
черепашьим подбородком.
      -  Это  я  у тебя спрашиваю, что случилось, -  яростно
прошипел  он,  вдавливая  ствол  в  податливую  стариковскую
плоть.  -  Не ожидал меня увидеть, а? Представь  себе,  твой
хваленый профессионал опять промазал - совсем чуть-чуть,  но
промазал. А я не промажу, можешь быть спокоен.
      -  О  чем  ты, Жорик? - прохрипел старик,  всем  телом
подаваясь  назад. Бекешин держал его крепко,  чувствуя,  как
слабо,  будто полудохлый зверек, шевелится возле  его  ребер
прижатая к левой половине груди рука Горечаева. - Он стрелял
мимо,  как мы с тобой договорились... Осторожнее.., пусти...
Мне нужно.., нужно принять лекарство.
      - Сейчас я тебе пропишу лекарство! - пообещал Бекешин.
-  Свинцовую пилюлю в стальной облатке по фирменному рецепту
доктора Ругера! Избавиться от меня решил, да? Укокошить, как
тех  работяг?  Не  на такого напал! Говори,  где  этот  твой
кривоносый ублюдок! Чем он сейчас занят?
      -  Жорик,  не  надо.., сердце, - хрипел старик,  слабо
отталкивая Бекешина свободной рукой. - Опомнись, Жорик... Мы
же вместе.., как родного сына.., наследник...
       -  Бабушке  своей  расскажи,  -  презрительно  бросил
Бекешин. - Ты же упырь, ты без крови не можешь. Ты даже меня
заразил.  Ты  ведь не успокоишься. Замочим Филатова,  и  кто
тогда  будет  первым на очереди? Кто тебе помогал,  кто  про
тебя все знает? Я, я один остался! Остальных ты уже отправил
'%,+n  парить. Только я не дамся, даже не мечтай.  Уж  лучше
возьму грех на душу.
      Старик не отвечал. Лицо его стало совсем серым,  глаза
закатились  под лоб, и из-под полуопущенных век на  Бекешина
жутковато   смотрели   синеватые   белки.   Голова    Андрея
Михайловича  бессильно  упала,  так  что  ствол   револьвера
целиком  погрузился  в  складки отставшей  кожи  под  нижней
челюстью, и старик всей тяжестью повис на руке Бекешина.
     - Хватит лепить горбатого! - сказал ему Бекешин, слегка
растерявшись.  - Я тебе не следователь, нечего  передо  мной
обмороки разыгрывать... И перестань на мне виснуть,  я  тебе
не подставка! Говори, где Палач!
      -  Да  здесь  я,  здесь, - послышался откуда-то  слева
слегка  гнусавый из-за сломанного носа голос. Бекешин  резко
обернулся  всем телом, инстинктивно прикрывшись  Горечаевым,
как  щитом,  и  сразу понял, что поступил  правильно:  Палач
стоял  по  щиколотку  в густой траве немного  в  стороне  от
дорожки,  на  плечах  у  него, как  эполеты,  лежали  желтые
листья,  а зажатый в руке пистолет смотрел Бекешину прямо  в
лоб.  -  Что,  фрайерок,  - насмешливо  продолжал  Палач,  -
нервишки сдали? Зря ты на старикана наехал, зря. Если бы я в
тебя,  дурака, по-настоящему стрелял, ты бы сейчас здесь  не
отсвечивал. Поверь, стрелять я умею. Хочешь, докажу?
      Бекешин  втянул  голову  в плечи,  стараясь  полностью
укрыться  за Горечаевым и жалея только об одном: что  старик
на поверку оказался таким щуплым и низкорослым.
      -  Положи ствол, горилла, - сказал он Палачу, - и вали
отсюда,  пока  я не вышиб старику мозги. Кто тебе  заплатит,
если этот мешок с дерьмом откинет копыта? Ты ведь, насколько
мне известно, даром не стреляешь.
      Палач  вдруг засмеялся - без малейшей натуги, легко  и
естественно.  Направленный на Бекешина ствол  пистолета  при
этом даже не шелохнулся.
      -  Что  тут смешного? - настороженно спросил  Бекешин,
начиная  потихонечку пятиться к машине и держа  перед  собой
старика как щит. Пистолет плавно следовал за ним.
      - Смешного, если хочешь знать, навалом, - доверительно
сказал  ему  Палач. - Одно хорошо: старик  заплатил  мне  за
этого твоего приятеля вперед, и заплатил неплохо. Теперь его
можно  оставить в покое, но, поскольку деньги уплачены,  мне
ничто не мешает замочить тебя. Так что стрелять даром мне не
придется.
      - Не пудри мне мозги, - сказал Бекешин, который ничего
не  понял  из этого туманного заявления. - Брось пистолет  и
уходи, иначе я разнесу старику череп. Считаю до трех. Раз...
     - Уймись, дурак, - сказал Палач. - Ты еще можешь спасти
свою  задницу, если предложишь мне за нее хороший  выкуп.  И
отпусти старика. Тяжело же, наверное, держать... Ты что,  не
видишь, что он давно помер?
      -  Вранье, - сказал Бекешин и в то же мгновение понял,
что  киллер  прав:  тело Горечаева висело  у  него  на  руке
мертвой свинцовой тяжестью, и с каждой секундой эта тяжесть,
казалось,  удваивалась. Он на мгновение  оторвал  взгляд  от
Палача  с  его пистолетом и взглянул старику  в  лицо.  -  О
$lo".+, - прошептал он.
      Выражение лица Андрея Михайловича изменилось. Вставные
челюсти были оскалены в мучительной гримасе, а глаза  широко
распахнулись  и  равнодушно  смотрели  куда-то  в   сторону.
Бекешин  прижимал к себе медленно холодеющий труп - прижимал
так   тесно,   что  со  стороны  они,  наверное,  напоминали
целующихся  гомиков. Его едва не вывернуло наизнанку,  когда
он  осознал это, и руки сами собой оттолкнули труп,  который
мягко повалился на асфальт, застыв в неестественной позе.
      -  Вот  и  все, - сказал Палач, и Бекешин с опозданием
понял,  какую  совершил ошибку, бросив тело и  подставившись
под  выстрел.  -  Насчет  выкупа - это  я  пошутил.  Свобода
дороже,  а  ты  - единственный свидетель. Шантаж  -  не  моя
специальность. Не обижайся.
      Бекешин  торопливо вскинул "ругер", отлично понимая  и
то,  что  на  таком расстоянии эта игрушка вряд ли  способна
нанести    противнику   серьезный   вред,    и    то,    что
профессиональный киллер стреляет быстрее и  точнее,  и  даже
то,  что  все,  вся его жизнь с самого начала была  сплошной
ошибкой...  Он  нажал  на спуск и осознал  еще  одну,  самую
последнюю свою ошибку: курок револьвера не был взведен.
       Испугаться  он  не  успел.  Раздался  выстрел,   звук
которого, как ему показалось, долетел откуда-то со  стороны.
Бекешин  закрыл  глаза и торопливо вдохнул - напоследок,  на
прощание...
      Боли  не было. Стало темно и тихо. "Хорошо-то  как,  -
промелькнула в угасающем сознании ленивая мысль.  -  Хорошо,
спокойно... А я, дурак, боялся..."
      Потом  он  почувствовал, что ему не  хватает  воздуха,
шумно  перевел дыхание и открыл глаза. Все было на месте:  и
парк,  и небо, и дорожка, и похожее на сломанную куклу  тело
Горечаева на асфальте, и еще одно тело - поодаль,  в  траве.
"А  это  еще кто? - подумал он растерянно. - Ба!  Да  это  ж
Палач!  Вот  оригинал - .попугал, попугал  и  застрелился...
Странно как-то... С чего бы это вдруг?"
      Восхитительное  чувство освобождения от  всех  проблем
нахлынуло на него прозрачной бодрящей волной и тут  же  ушло
как  вода в песок. Испуг прошел, и к нему стала возвращаться
способность  соображать. Что-то было не  так,  о  чем-то  он
впопыхах позабыл...
      Бекешин завертел головой во все стороны и почти  сразу
увидел  Филатова,  который стоял у него  за  спиной,  устало
облокотившись  о  крыло джипа. В руке у него  был  пистолет,
дымящийся  ствол которого смотрел в землю, - Фил,  -  сказал
Бекешин,  -  старик! Господи, как я рад!  Как  будто  заново
родился,  ей-Богу... Да я же тебе по гроб жизни  должен,  ты
мне теперь как брат...
      - Не думаю, - сказал Филатов. Голос его звучал странно
-  как-то  чересчур сухо и устало. Не было в этом голосе  ни
радости,  ни гордости по поводу удачного выстрела -  ничего,
кроме сухой усталости и какой-то непонятной горечи. - Боюсь,
что  отдать мне долги ты уже не успеешь. Я больше не работаю
на  тебя. Охранять твое тело больше не от кого, да и не хочу
я его больше охранять, если честно...
      - Ну, не хочешь и не надо, - горячо сказал Бекешин.  -
Найдем тебе другую работу, поспокойнее... Да ерунда это все!
Скажи  лучше,  откуда ты тут взялся? Как  с  неба  свалился,
честное слово. Знаешь, как в древнегреческой пьесе - бог  из
машины.
     - Бог из машины?
     - Ну да. У них был такой прием: когда автор по недоумию
своему   загонял   своего  героя  в  абсолютно   безвыходное
положение,  с неба спускался на веревке этакий раззолоченный
болван  с  деревянной молнией в кулаке  и  разом  решал  все
проблемы. Бог из машины.
      -  Из машины... - повторил Филатов. - Вот именно -  из
машины. Из багажного отсека.
      - Не понял, - сказал Бекешин, начиная чувствовать, что
события  еще  далеко не закончились. Он словно бы  невзначай
завел  руку  с  револьвером за спину и взвел  курок  большим
пальцем. Поближе, подумал, он, надо подойти поближе...
      - Экий ты, брат, непонятливый, - сказал Филатов. - Это
все  очень  просто. Приходишь в семь утра на стоянку,  даешь
сторожу сто баксов, чтобы отвернулся, забираешься в багажный
отсек  и  ждешь.  Водишь ты неважно, Гошка.  Слишком  сильно
газуешь, сцепление жжешь.
     - Поумнел, значит, - медленно сказал Бекешин, делая шаг
вперед. - Все слышал, все понял, во всем убедился...
      -  Вот  именно,  - сказал Филатов. - Только  в  другом
порядке: сначала понял, потом поумнел, а уже потом услышал и
убедился.
      -  Да  ни  хрена ты не понял! - воскликнул  Бекешин  и
сделал  еще один шаг вперед. Теперь до машины, возле которой
стоял Филатов, оставалось метра полтора. - Я сейчас тебе все
объясню...
      -  А  вот  этого  не  надо, - сказал  Юрий  твердо.  -
Объясняться будешь в прокуратуре. Или на том свете. Выбор за
тобой. Как говорится, третьего не дано.
      - Я оптимист, - сказал Бекешин, резко вскидывая руку с
револьвером. Он стоял уже у самой машины, упираясь коленом в
бампер,  и ствол револьвера почти коснулся лица Филатова.  -
Выход есть всегда, Фил.
      -  Ты думаешь, что это выход? - спросил Юрий, даже  не
взглянув  на револьвер. - Ну, давай, попробуй. Один  раз  ты
уже  попытался сделать это собственноручно. Доведи  дело  до
конца!  Только имей в виду, что со вчерашнего дня  в  городе
появились  еще два свидетеля, которые знают про  ЛЭП  и  про
твою роль в этом деле. Ты готов застрелить и их тоже?
      -  Вранье, - сказал Бекешин и спустил курок. Револьвер
выстрелил,  но  за долю секунды до этого Филатов  неуловимым
движением ударил Бекешина снизу по руке, и пуля ушла в небо.
Револьвер, кувыркаясь, полетел следом. Бекешин проводил  его
задумчивым взглядом, баюкая ушибленную кисть.
      -  Да, - сказал он. - На этом мои аргументы исчерпаны.
Где твои наручники? А может, договоримся?
     - Даю тебе сутки, - сказал Юрий. - В завтрашнем выпуске
"Новостей"  должна быть информация о том, что ты добровольно
сдался   властям.  Если  ты  сдашься,  информация   появится
.!o' b%+l-. - это же сенсация, черт бы ее побрал. Обо мне ни
слова, понял?
      Все-таки он был полным идиотом. У Бекешина даже слегка
закружилась  голова,  как будто мир и впрямь  пытался  стать
вверх  тормашками. "Черта с два, - подумал Георгий. - Мир  -
штука  устойчивая,  ее  так запросто не  перевернешь.  Ну  и
кретин!"
     - Ты мне предлагаешь самому пойти в ментовку? - не веря
собственным  ушам, спросил он. - Так, что ли? А  если  я  не
пойду?
      -  Тогда  я  тебя  из-под земли  достану,  -  пообещал
Филатов.  - И убью. Будь здоров. И помни - сутки!  Считая  с
этого момента.
      Он  выщелкнул  из своего пистолета обойму,  протер  ее
полой пиджака и зашвырнул в кусты. Пистолет полетел в другую
сторону.  Больше не глядя на Бекешина, Филатов повернулся  к
нему спиной и напрямик зашагал к ближайшему выходу из парка.
       Бекешин  проводил  его  взглядом,  удивленно  покачал
головой, тяжело забрался в машину, хлопнул дверцей  и  завел
двигатель.
      "Он  просто больной, - думал Бекешин, ведя  машину  по
шумным   улицам.  -  Просто  больной,  вот  и  все.  Никакое
воспитание  не  может служить оправданием  такому  дикому  с
любой  точки  зрения  поступку.  Такое  встретишь  только  в
рыцарских  романах, да и то не во всех.  Это  же  додуматься
надо  до такого изуверства: в наше время предложить человеку
явиться в прокуратуру и добровольно повесить себе на шею три
десятка трупов!"
      "Сутки, - думал он, поднимаясь в лифте на свой этаж. -
Сутки, старина Фил, это двадцать четыре часа. Знаешь, где  в
наше время можно оказаться за двадцать четыре часа? Особенно
если ты при деньгах... А я при деньгах. Я при таких деньгах,
каких  ты,  сэр  рыцарь, сроду не видел.  Всю  жизнь  будешь
искать  и  ни хрена не найдешь. Вот так-то, Айвенго  ты  мой
обдристанный. Зря ты меня отпустил. Ох, зря!"
      На площадке, в двух шагах от его двери, стоял какой-то
коренастый  мужик  в  рабочей куртке и,  распахнув  жестяную
дверцу  распределительного щитка, копался в нем, насвистывая
сквозь  зубы. У Бекешина екнуло сердце. Похоже, старина  Фил
все-таки  подстраховался и накапал, сучий потрох,  ментам...
"Не  дамся,  -  подумал  Бекешин и  засунул  руку  в  карман
пиджака, где лежал подобранный в парке "ругер". Замочу. Всех
замочу к чертовой матери, мне терять нечего..."
      Человек  в  рабочей  куртке обернулся,  и  у  Бекешина
немного  отлегло  от  сердца.  Эта  красная,  задубевшая   и
обветренная  рожа,  обрамленная черной, без  единого  седого
волоска бородой, просто не могла принадлежать ни следователю
прокуратуры,  ни  оперативнику из  МУРа,  ни  даже  обычному
постовому менту, - Кто вы такой? - резко спросил он. Он  жил
в  элитном  доме  и не понимал, почему вокруг  его  квартиры
сшиваются  какие-то  краснорожие  алкаши.  -  Что  вы  здесь
делаете?
      -  Электрик я, - извиняющимся тоном просипел  бородач,
густо дыша перегаром. - Замыкание тут у вас.
      -  Черт  знает что, - проворчал Бекешин,  нащупывая  в
кармане ключи. - Шляются тут...
      - Да я уже все, - забормотал электрик. - Кончаю я уже,
минуточку только...
      Бекешин  перестал его слушать. Его мысли  вернулись  к
Филатову и назначенному им сроку. Сутки... За сутки, дружок,
я  найму армию стрелков, которые насверлят в тебе дырок, как
в  дуршлаге...  Найму, заплачу и уеду за  бугор  -  отдохну,
расслаблюсь и понаблюдаю за ходом событий со стороны. Вот  и
славно, вот и решено...
      Он  вынул  из  кармана ключ, вставил  его  в  замочную
скважину и ощутил ослепляюще сильный удар по пальцам - прямо
по нервным окончаниям, по живому, со страшной, нечеловечески
жестокой  силой. Он хотел закричать, но новый  удар  заткнул
ему   рот.   Удары  следовали  один  за  другим  с  частотой
переменного  тока.  Чернобородый  электрик  выглянул   из-за
жестяной    дверцы   распределительного   щитка,   пошевелил
мохнатыми бровями, крякнул и чем-то щелкнул. Переменный  ток
сменился  убийственным постоянным, тело Бекешина напряглось,
выгнулось  дугой,  глаза  выкатились,  из  ноздрей  и   ушей
показался синеватый дымок.
     Раздался новый щелчок, едва слышное гудение постоянного
тока прекратилось. Бородатый электрик открыл сумку, побросал
туда   инструменты,   провода  и  небольшой   трансформатор,
задернул  "молнию"  и  вызвал  лифт.  Когда  створки   лифта
распахнулись перед ним, он бросил на тело Бекешина последний
взгляд.
      -  Привет  тебе, сучара, из далекой Сибири,  -  сказал
Петрович, плюнул на труп и вошел в лифт.
      Он  тоже считал, что его приятель Юрий Филатов немного
не  от  мира  сего, но не очень огорчался по  этому  поводу:
главное, что человек хороший. А хорошему человеку не грех  и
помочь.
      Миновав  вестибюль со столиком, под которым лежал  все
еще  не  пришедший в себя охранник, Петрович вышел на улицу,
пешком  прогулялся  до  метро и через  сорок  две  минуты  в
последний   раз  посмотрел  на  медленно  уплывающие   назад
окраинные  микрорайоны Москвы. Электричка загудела,  набирая
скорость,  и  пошла  барабанить колесами  по  стыкам  -  все
быстрее  И  быстрее,  пока  отдельные  удары  не  слились  в
сплошную  барабанную  дробь. Потом  она  миновала  последнюю
стрелку,  и  стук прекратился. Петрович поерзал, устраиваясь
поудобнее на обшитой дерматином скамье, привалился плечом  к
раме  окна  и умиротворенно закрыл глаза. Он ехал  домой,  в
Монино,  прикидывая  в  уме, как  лучше  поступить:  сманить
соседку  Понти Филата Марию к себе, соблазнив ее  садиком  и
огородом, или плюнуть на эту кучу бурьяна да и перебраться в
столицу,  тем  более  что дверь в дверь  с  ним  будет  жить
готовый  собутыльник, с которым есть о чем поболтать  и  что
вспомнить.
      А  Юрка-то,  небось, ходит вокруг телевизора  как  кот
вокруг  сала - ждет, покажут его дружка в "Новостях" или  не
покажут.  Покажут, не беспокойся! Только интервью давать  он
не  сможет, вот ведь беда какая. Эх, жалко, нельзя будет  на
^ркину  рожу  поглядеть,  когда  он  новость-то  услышит!  И
хорошо,  что  нельзя.  Силища у него дурная,  сгоряча  может
пополам перешибить, потом ни в какой больнице не склеят...
      Петрович  ухмыльнулся  в  бороду,  надвинул  на  глаза
козырек  матерчатой  кепчонки и через  минуту  издал  первый
заливистый  всхрап,  заставив  вздрогнуть  свою  соседку   -
нервную дачницу лет шестидесяти с небольшим.



      Андрей ВОРОНИН
      ОДИН ШАГ МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ


                            Анонс

      Он вооружен и сидит на деньгах, но деньги чужие, и  он
не  "мент",  он - инкассатор. У него могло быть  героическое
прошлое,  и  его  комиссовали из-за боевых ранений.  В  цепи
якобы  случайных  событий,  он снова  в  форме,  вооружен  и
охраняет,   только  теперь  не  границы  Родины,   а   чужое
богатство.  Конечно, бандитское нападение на  инкассаторскую
машину,  и  он  снова на коне, он побеждает, но  в  случайно
разорванном банковском мешке, он видит не деньги, а  резаную
бумагу.  Конечно,  его  подставили под  замес  и  он  должен
умереть.  Теперь  он  в  бегах, ему  нужно  найти  деньги  и
восстановить  честное  имя. Его приговаривают  к  смерти  по
ложному обвинению.

                           Глава 1

     Ветер дул третьи сутки подряд с тупым упорством, словно
поставил перед собой цель сдуть город с лица земли и занести
все,  что  от него останется, ровным слоем пыли. Задача  эта
была  ему явно не под силу, но ветер не сдавался и продолжал
дуть,  вылизывая  до нестерпимого блеска ярко-синее  небо  и
сиявшую посреди этой синевы надраенную бляху солнца. Он гнал
миниатюрные пылевые смерчи по тротуарам и газонам, он  играл
с   мелким  мусором,  ерошил  листья  на  деревьях,   хлопал
форточками  и,  незаметно подкравшись из-за утла,  выкидывал
хулиганские шутки с женскими подолами.
      В  узкой улочке неподалеку от центра было сравнительно
тихо. Улица шла перпендикулярно направлению ветра, и сюда, в
заросшее  поднявшимися до третьего этажа липами  и  березами
узкое  ущелье  между старыми девятиэтажными домами  залетали
лишь  отдельные слабенькие порывы. Их хватало только на  то,
чтобы  слегка  пошевелить кроны деревьев да испортить  кому-
нибудь  прическу,  но по сравнению с тем, что  творилось  на
основных  магистралях  и  площадях города,  это  были  сущие
пустяки.  Сидя в машине, их можно было вообще  не  заметить,
особенно    если   мысли   ваши   были   заняты   чем-нибудь
посущественнее метеорологии.
      Как водится в больших городах, по обеим сторонам улицы
стояли  бесконечные  ряды  припаркованных  автомобилей.  Эти
пестрые,  сверкающие стеклом и полированной краской вереницы
выглядели так, словно были неотъемлемым элементом  дороги  и
стояли здесь с того самого дня, как улицу заасфальтировали.
      Было  начало  шестого пополудни,  и  солнце  понемногу
клонилось  к западу, готовясь нырнуть за крыши