- пообещал Юрий, по-прежнему безмятежно глядя  в  темное
небо, расчерченное летящими пятнами проносящихся над головой  фонарей.  -  Я
ведь вам, господин писатель, ни фамилии, ни даже имени своего не говорил. По
вашей же просьбе, между прочим. Вы мне тогда заявили, что все равно, мол, не
запомните, так что и стараться не стоит. Ну что, я выиграл конфетку?
   - И бесплатный круиз  по  магаданским  лагерям  в  придачу,  -  проворчал
Самойлов.
   Юрий приподнял голову и  покосился  на  него,  чтобы  посмотреть,  каково
Георгиевскому кавалеру в  западне,  в  которую  он  угодил.  Оказалось,  что
господин литератор чувствует себя вполне комфортно: развалившись  за  рулем,
он небрежно вел машину в неизвестном  направлении.  Губы  его  были  сложены
дудочкой, словно он собирался засвистеть, брови весело ходили вверх-вниз  по
плавно переходящему в затылок бледному лбу.
   - Экий ты... - сказал  наконец  Самойлов  и  снова  замолчал,  подыскивая
подходящее слово. - Экий ты медведь! Разве так можно? Человек тебя  выручил,
и не в первый раз, между прочим, а ты изловчился - и мордой  его,  родимого,
об стол! И чего ты добился? Думаешь, я сейчас расплачусь,  сопли  распущу  и
все тебе как на духу выложу? Черта с два! Не твоего ума дело, откуда  я  про
тебя узнал и через кого за тобой следил. Ты мне  нужен,  и,  судя  по  твоей
сегодняшней выходке, с тобой уже можно говорить о  деле.  А  людей  своих  я
никому не сдаю: ни ментовке, ни чеченцам, ни Господу Богу. А  тебе,  сопляку
бестолковому, и подавно не сдам. Поймал он меня!.. Да кому это  нужно  -  от
тебя прятаться? Ты на Казанском чего делал? Правильно, чеченам морды бил.  А
я тебе, дураку, что предлагаю? То же самое, мать  твою,  но  за  деньги!  За
доллары, ясно?
   - Да ясно, ясно, - проворчал Юрий. - Не надо так кипятиться. Просто я  не
люблю, когда меня за мальчика держат. Фляга ваша  с  вами?  Дайте  хлебнуть,
если не жалко.
   Самойлов полез за пазуху, вынул оттуда  посеребренную  плоскую  фляжку  и
протянул  ее  Юрию.  Лежа  на  откинутом  сиденье,  Юрий  медленно  отвинтил
колпачок, положил теплое горлышко  на  нижние  зубы  и  сделал  неторопливый
длинный глоток. Коньяк прошел как по маслу, и он с  удовольствием  отхлебнул
еще.
   - Поаккуратнее там, - забеспокоился  Самойлов.  -  Ишь,  присосался,  как
клоп! Оставь хоть пару глотков!
   - Оставлю, - пообещал Юрий, снова опрокидывая флягу.
   Самойлов указательным пальцем втолкнул кассету в приемную щель магнитолы,
отобрал  у  Юрия  флягу  и  сделал  богатырский  глоток.  Просторный   салон
наполнился  чистыми,  как  горный  хрусталь,  звуками  штраусовского  вальса
"Голубой Дунай".
   Огромный черный лимузин, сверкая фарами, мчался сквозь  озаренную  мутным
неоновым сиянием ночь, а  внутри  него,  пронизывая  каждую  клеточку  тела,
звучала музыка.

Глава 15

   Коньяк у Самойлова оказался на высоте. Юрий махнул на все рукой  и  решил
плыть по воле волн. В конце концов, Самойлов второй раз  вытащил  его  из-за
решетки вовсе не для того,  чтобы  завезти  в  какой-нибудь  темный  угол  и
придушить голыми руками или пристукнуть гаечным ключом...  Конечно,  уличать
лауреата и кавалера в неумелой лжи не стоило, но Юрию было глубоко наплевать
на уязвленное самолюбие литератора.  Кстати,  тот,  похоже,  не  очень-то  и
обиделся. Знаменитая прабабка Юрия говорила про таких, как Самойлов:  "Плюнь
дураку в глаза скажет: божья роса".
   Вспоминая прабабку, Юрий неторопливо потягивал коньяк, следя слипающимися
глазами за убаюкивающе-монотонным  мельканием  проносившихся  мимо  фонарей.
Как-то незаметно для себя самого он осушил фляжку до дна. Угрызения  совести
были сметены и отброшены в сторону тем простым  фактом,  что  он  все  равно
испортил дело своим необдуманным набегом на Казанский вокзал, и теперь нужно
было начинать с нуля.  "Если  вообще  стоит  начинать,  -  подумал  Юрий,  в
последний раз встряхивая пустую фляжку и ловя языком скатившуюся из горлышка
одинокую янтарную каплю. - Какого черта мне спокойно не живется? Опять  влез
в историю, из которой неизвестно, как вылезти. Валиева убили... Да разве его
одного? За всех ведь не отомстишь. И  кто  я  такой,  чтобы  вершить  суд  и
расправу? Нет, к черту, так я ничего не придумаю. Завтра. Завтра, на  свежую
голову, после кружечки пивка, после душа и бритья, после  плотного  завтрака
на серебре и фарфоре... А сегодня я беру тайм-аут. Хватит с меня на  сегодня
сложностей. Я спать хочу, черт бы вас всех побрал".
   И он действительно уснул под бесконечные звуки вальса, уронив  на  колени
пустую фляжку, с незакуренной сигаретой в углу рта.  Самойлов  покосился  на
него, хмыкнул и немного убавил громкость стереосистемы.
   Было уже три  часа  ночи,  когда  длинный  приземистый  "ЗиЛ",  прошуршав
покрышками  по  мокрому  асфальту,  остановился   перед   подъездом   заново
отделанного четырехэтажного дома с полукруглыми эркерами и  высокой  крышей,
покрытой зеленой металлочерепицей. Заглушив двигатель, Самойлов посмотрел на
часы и озадаченно поковырял в ухе оттопыренным мизинцем.  Время  было  самое
что ни на есть глухое. Конечно, хозяин он, и перечить ему никто  не  станет,
но дразнить гусей все-таки, пожалуй, не стоило. Ввались он в три  часа  ночи
один, и то, пожалуй, было бы не совсем удобно,  а  тут  еще  с  этим  пьяным
амбалом, у которого разбита морда и вся куртка в крови...
   Он задрал голову и отыскал четыре окна наверху, под  самой  крышей.  Окна
были темными. "Спит, - подумал Самойлов с  внезапным  раздражением,  хотя  в
том, что кто-то спал в три часа ночи, по идее, не было ничего  странного.  -
Нажралась моего коньяка.., совсем как этот.., и дрыхнет без задних ног. А  я
тут сиди и думай: разбудить мне ее или не разбудить?
   И это за мои же деньги!.."
   - Эй, - окликнул он Филатова и толкнул его в плечо, - вставай, приехали!
   - Убери руки, сволочь,  -  не  открывая  глаз,  но  очень  внятно  сказал
Филатов, - а то как приехал, так и уедешь. Мне и здесь неплохо.
   Произнеся эту коротенькую речь, он повернулся на бок, захрапел  и  больше
не реагировал ни на голос Самойлова, ни на  толчки.  Толчки,  впрочем,  были
довольно осторожными: Георгиевский кавалер основательно  побаивался  кулаков
своего  пассажира,  которые  тот  мог  спросонья  пустить  в  ход,  даже  не
удосужившись посмотреть, кто перед ним.
   - А, чтоб тебя! - выругался он наконец,  ощущая  полнейшее  бессилие.  Не
могло быть даже речи о том, чтобы в одиночку дотащить этого бугая хотя бы до
дверей подъезда. А уж поднять его на четвертый этаж, хотя бы даже и в лифте,
- нет, это было просто смешно. - Ну что за сволочь! Связался с тобой, как  с
фальшивой монетой!
   Он распахнул дверцу. Под потолком салона  автоматически  вспыхнул  мягкий
рассеянный свет. Спустив одну  ногу  на  асфальт,  Самойлов  снова  замер  в
нерешительности. Конечно, можно было вопреки своим  планам  и  данному  жене
обещанию заночевать здесь, в уютной квартирке, обставленной в соответствии с
его собственными представлениями о роскоши  и  к  тому  же  на  его  кровные
денежки. Можно было также сделать вид, что салон его машины пуст, загнать ее
в  гараж  и  провести   остаток   ночи   дома.   Этот   вариант   был   даже
предпочтительнее, но, как  и  первый,  имел  один  существенный  недостаток:
Филатова, этого непредсказуемого и опасного медведя,  пришлось  бы  оставить
без надзора до самого утра. Предоставленный самому  себе,  он  мог  спокойно
проспать до полудня, но с таким же успехом  мог  проснуться  через  полчаса,
завести  двигатель,  соединив  провода  напрямую,  и   укатить   на   поиски
приключений.., или просто хлопнуть дверцей и уйти, чеша  затылок  и  пытаясь
сообразить, как это его сюда занесло. Разыскать его будет,  конечно,  совсем
несложно,  но  такого  удобного  с  психологической  точки  зрения  момента,
возможно, придется ждать еще долгие месяцы...
   Где-то в глубине темного двора мягко хлопнула дверца автомобиля, и  через
несколько секунд  Самойлов  услышал  приближающиеся  шаги.  Он  вздрогнул  и
рефлекторным движением засунул  руку  за  лацкан  пальто.  Пальцы  сразу  же
нащупали нагревшуюся под мышкой рубчатую  рукоятку  пистолета,  и  литератор
немного успокоился. Ему пару раз приходилось демонстрировать висевшую у него
за пазухой штуковину охотникам за  чужими  бумажниками.  Вид  ее  действовал
безотказно, отбивая даже у самых отчаянных всякое желание испытать  на  себе
действие этой карманной мортиры, и Аркадий Игнатьевич  каждый  раз  невольно
сожалел о том, что грабители так и не дали ему возможности хоть раз спустить
курок. Стрелять по мишеням в тире или по пустым бутылкам на даче - совсем не
то, что всадить пулю сорок пятого калибра в брюхо живому подонку. Совершенно
не то.
   Спохватившись,  он  протянул  руку  и  перекинул  пластмассовый   рычажок
выключателя. Потолочный плафон в салоне "ЗиЛа" послушно потух.  Самойлов  на
ощупь отстегнул язычок открытой кобуры и наполовину вытащил из нее пистолет.
Его  большой  палец  уверенно  лег  на  предохранитель  и  бесшумно  сдвинул
металлический флажок  вниз,  освобождая  затвор.  Теперь  оставалось  только
взвести курок, и можно было выходить  один  на  один  хоть  с  самим  Джеком
Потрошителем.
   - Спокойно,  -  донеслось  из  темноты,  -  свои.  Самойлов  вгляделся  в
подошедшего человека и с трудом рассмотрел длинное костистое  лицо,  скрытое
широкими полями мягкой фетровой шляпы, и просторный  кожаный  плащ,  который
тускло поблескивал в темноте, как срез спрессованной в брикет черной икры.
   - А, - с ноткой разочарования сказал Аркадий Игнатьевич, - это ты. Ты что
тут делаешь - шпионишь?
   - Опять нажрался,  -  констатировал  обладатель  костистой  физиономии  и
фетровой шляпы. - Меня Понтиак прислал. Ты же сам просил присмотреть за этой
твоей шлюхой.
   - Ага... Только она тебе никакая не шлюха. Знай свое место, дружок!
   - Мне она никто, - согласился присланный Понтиаком человек. -  А  тебе  -
шлюха. Поэтому я так и говорю: твоя шлюха. А я тебе не дружок. Дружок -  это
собачья кличка. А человек - не собака, пока это не доказано в суде. По  всем
понятиям так, гражданин писатель.
   - Ну, понеслось! - с отвращением произнес Самойлов. - Не хватало мне  еще
с тобой посреди ночи разбираться. Помоги вот лучше этого коня  на  четвертый
этаж втащить.
   Бандит в кожаном плаще нагнулся и через плечо Самойлова заглянул в салон.
   - То-то же я смотрю, - сказал он, - что ты ни мычишь,  ни  телишься.  Да,
проблема... Кто это у тебя там?
   - Хрен в пальто! - огрызнулся Самойлов. -  Боец  твой,  которого  ты  мне
нахваливал, вот кто. Тоже мне, боец: засосал пол-литра и вырубился.
   - Это ни о чем не говорит. Железо тоже устает. Только оно, когда устанет,
обязательно ломается,  а  этот  проспится  и  будет  как  новенький.  Будить
пробовал?
   - Пробовал. Отстань, говорит, сволочь, а то как наверну...
   - И ты отстал. - Человек Понтиака понимающе кивнул головой. - А говоришь,
плохой боец. Сам-то дотронуться до него боишься. Ладно, чего долго базарить.
Весь дом перебудим, а народ здесь, сам знаешь, нервный.  Не  хватало  еще  с
ментовкой разбираться. Берем его - и вперед! Ключ от квартиры есть?
   Самойлов недовольно фыркнул в ответ на предположение, что у него может не
быть ключа от квартиры,  в  которой  живет  его  содержанка,  обошел  машину
спереди и рывком распахнул дверцу.
   Кряхтя и отпуская крепкие  словечки,  они  вдвоем  выволокли  тяжеленного
Филатова из машины. Костлявый тип  в  широкополой  шляпе  захлопнул  дверцу,
небрежно поддав ее коленом.
   - Поаккуратнее, - недовольно проворчал Самойлов.
   Костлявый промолчал, полностью сосредоточившись на том, чтобы  удерживать
в  вертикальном  положении  бесчувственное  тело  завербованного  Самойловым
бойца. Голова Филатова безжизненно болталась  из  стороны  в  сторону,  ноги
волочились по асфальту, как два набитых  песком  мешка.  С  огромным  трудом
преодолев несчастные пять метров, они остановились перед парадной дверью,  и
задыхающийся Самойлов дрожащим от напряжения пальцем настучал код на  панели
домофона, дважды перепутав при этом цифры.
   Наконец дверь распахнулась, и они втащили Филатова  в  подъезд,  разбудив
своим пыхтением и  громким  шарканьем  гулкое  эхо,  которое  шарахалось  из
стороны в сторону, отскакивая от стен  и  по  спирали  поднимаясь  вверх  по
лестничной клетке.
   Кабина лифта к их немалому облегчению  оказалась  на  первом  этаже.  Они
затолкали Филатова в лифт, с  огромным  трудом  пресекая  его  поползновения
разлечься на полу, и  костлявый,  шляпа  которого  нелепо  сбилась  на  одну
сторону, локтем нажал на кнопку четвертого этажа.
   - Черт, - сказал он, - ну и работенка. Зато Понтиак будет  доволен.  Если
удастся подписать этого быка на дело, у нашего Понтюши одной головной  болью
станет меньше. А нам это с тобой, господин литератор, зачтется.
   - Зачтется, зачтется, - пропыхтел Самойлов. - Только я не пойму, что  это
ты ко мне в напарники лезешь? Тоже мне, коллега выискался! Я с  такими,  как
ты, сроду на одной доске не стоял, заруби это на своем длинном носу!
   - Сроду, может, и  не  стоял,  зато  теперь  стоишь,  -  резонно  заметил
костлявый. - Да ты не пыжься так, а то ненароком в штаны  навалишь.  Знаешь,
как один такой сам себя обманул? Не знаешь? Так я тебе скажу. Хотел  человек
воздух посильнее испортить, да не рассчитал маленько и  обгадился  при  всем
честном народе. Так что успокойся, Вальтер Скотт. Ты мне нужен ровно столько
же, сколько я тебе. Я таких, как ты, в детстве по  стенкам  размазывал.  Эх,
вернуть бы те времена!
   - Размечтался, - проворчал Самойлов.
   - Вот то-то и оно. Работа  есть  работа,  а  кто  кому  нравится  -  дело
десятое. Мне с тобой, в конце концов, детей не крестить.
   - Боже упаси! - сказал Самойлов.
   Кабина наконец остановилась на четвертом этаже, и процессия,  со  стороны
напоминавшая  скульптурную  композицию  какого-нибудь  заядлого   баталиста,
шаркая, спотыкаясь,  изрыгая  невнятную  брань  и  истекая  трудовым  потом,
добралась до отделанных  красным  деревом  стальных  дверей  одной  из  двух
выходивших на площадку квартир.  Самойлов  принялся  шарить  по  карманам  в
поисках ключа. Костлявый некоторое время боролся с удвоившейся тяжестью,  но
вскоре понял, что его потуги приведут лишь к тому, что вместо одного  упадут
двое, и выпустил свою ношу. Филатов рухнул на выложенный каменными  плитками
пол, как тонна  кирпичей,  пробормотал  что-то  невнятное  и  затих,  широко
раскинув руки и ноги.
   Замок со щелчком открылся. Самойлов распахнул дверь, и словно в ответ  на
это в прихожей вспыхнул свет.
   - Что происходит? - поинтересовался недовольный женский голос.
   Костлявый ухмыльнулся: обладательницу голоса можно было понять. Не каждая
женщина стерпит, когда муж является домой под утро с двумя дружками, один из
которых похож на жертву зверского убийства, хотя  всего-навсего  немного  не
рассчитал свои силы в  процессе  "культурного  отдыха".  Но  когда  подобные
номера выкидывает лысый брюхатый  любовник,  это  может  довести  до  белого
каления даже ангела.
   Насколько было известно костлявому, содержанка писателя Самойлова ангелом
не была.
   - Подожди здесь, - через плечо бросил ему Самойлов и исчез в квартире.
   Дверь за  ним  закрылась.  Костлявый  несколько  раз  глубоко  вдохнул  и
выдохнул,  чтобы  восстановить  дыхание,  привалился  плечом   к   стене   и
неторопливо закурил, с интересом разглядывая распростертое на плиточном полу
бесчувственное тело.
   - Лежишь? - спросил он с непонятной интонацией. - Ну,  лежи,  лежи,  если
тебе так удобнее. Козел ты, конечно, Инкассатор. Мог бы хоть немного  ногами
пошевелить, а не висеть, как стариковская мошонка между ног. Да что  с  тебя
возьмешь?
   Лежавший на полу человек ничего не ответил, продолжая  дышать  глубоко  и
размеренно, как мощный насос. Через пару минут замок  снова  щелкнул,  дверь
беззвучно приоткрылась, и вышедший из нее Самойлов помог костлявому  волоком
втащить Филатова в квартиру. Они проволокли его по  длинному  коридору,  где
его старая куртка легко  скользила  по  гладкому  паркету,  втащили,  сминая
толстый  персидский  ковер,  в  гостиную  и  с  дружным  стоном  немыслимого
облегчения взвалили на диван.
   - Сук-кин кот, - вытирая влажный лоб, выдохнул  Самойлов.  -  Тяжеленный,
зараза! Останешься с ним до моего прихода. Говори что хочешь, но сделай так,
чтобы он меня дождался. Только  драться  с  ним  не  вздумай,  все  мне  тут
переломаете. Если до этого дойдет, пусть лучше уходит к чертям собачьим.
   - Этого ты мог бы  и  не  говорить,  -  заметил  костлявый,  с  удобством
располагаясь в глубоком кресле.
   - Она, - Самойлов кивнул в сторону спальни, - вам мешать не будет. Тут  я
все уладил. Но чтобы ты ее пальцем  не  тронул!  Сам  не  трогай  и  ему  не
позволяй.
   Тонкие бескровные губы костлявого медленно раздвинулись в  издевательской
улыбке. Он снял свою  шляпу,  аккуратно  положил  ее  на  краешек  вычурного
резного комода и после этого сказал, пародируя Самойлова:
   - Боже упаси!

***

   Когда костлявый, заперев за Самойловым  дверь  и  сняв  в  прихожей  свой
тяжелый кожаный плащ, вернулся в гостиную,  Филатов  уже  сидел  на  диване,
положив ногу на ногу и скрестив  руки  на  груди.  Вид  у  него  был  слегка
усталый, но совершенно трезвый, а взгляд, которым он встретил костлявого, не
предвещал ничего хорошего. Встретившись глазами  с  Инкассатором,  костлявый
невольно содрогнулся от неприятных воспоминаний. Он чувствовал себя неуютно,
несмотря на полный джентльменский набор, разместившийся в его карманах и  за
поясом брюк: пистолет "ТТ", пружинный нож оригинальной зековской  выделки  с
острым, как бритва, лезвием и  тяжелый  хромированный  кастет  американского
производства с отверстиями для пальцев и со страшными треугольными шипами на
рабочей стороне, Все это было хорошо и даже расчудесно, но не могло  служить
гарантией безопасности, когда дело касалось Инкассатора.
   Стараясь ничем не выдать себя, странный знакомый Самойлова жестом призвал
Юрия к молчанию и плотно прикрыл дверь, ведущую в прихожую. После  этого  он
занял полюбившееся ему место в глубоком кожаном кресле, закурил и дружелюбно
предложил:
   - Поговорим? Не знаю, как ты, а лично я рад видеть знакомое лицо.
   - А вот я по твоей харе совсем не соскучился, майор, - непримиримо сказал
Филатов. - И как у тебя  наглости  хватило  после  всего,  что  было,  снова
показаться мне на глаза?
   Тот, кого Юрий назвал майором, брезгливо поморщился.
   - Давай без мелодрамы, - попросил он. -  Я  знаю,  бывают  люди,  которых
хлебом не корми, только дай попереживать по поводу  чьей-нибудь  загубленной
любви, но для меня от всего этого за версту разит дешевкой и враньем.
   - Стоп, майор, - перебил  его  Юрий.  -  Если  ты  хочешь,  чтобы  у  нас
состоялся хоть какой-то разговор, давай договоримся о терминах.
   - Разберемся по понятиям, - устало перевел майор.
   - Вот именно. Я не собираюсь говорить с тобой о  любви,  дружбе,  вере  в
людей и прочих вещах, о которых взрослые люди в наше время вспоминают только
тогда, когда их детишки садятся на иглу. Я говорю о  заложнице,  которую  ты
спокойно оставил в руках у Графа и которую  позволил  застрелить  уже  после
того, как я ее оттуда вытащил. Я, черт бы тебя побрал, говорю  о  четырех  с
половиной миллионах баксов, за которые полегло столько народу и которые  все
равно уплыли в руки бандитов, потому что счет, видите ли, был номерной.
   - А я тебе еще тогда говорил, - перебил его майор, - отдай  нам  Графа  и
деньги и можешь быть свободен. Нам! А ты вместо этого покрошил Графа  вместе
с охраной в капусту, а деньги, как последний  идиот,  торжественно  отнес  в
банк, откуда их мог забрать только тот, кто знал номер счета. А все  почему?
Все потому, что кто-то, видите ли, не хотел пятнать себя  сотрудничеством  с