елюсть  болела и плохо слушалась.  Будто  жеребец
лягнул,  ей-Богу...  А  вот  еще  один:  боком,  винтом,  на
подгибающихся  ногах  -  сделал три  пьяных  шага,  прижимая
красные  мокрые  ладони  к разбитой физиономии,  споткнулся,
свалился и тоже затих. А интеллигент-то наш здоров махаться!
Как  же,  приемчики, небось, знает! В секцию ходил,  мускулы
накачивал.  Это  ничего.  Против  лома  нет  приема,  окромя
другого лома...
      Над  головами  толпы вдруг мелькнули чьи-то  обутые  в
рыжие  кирзовые  сапоги  ноги.  Обладатель  этих  ног  вверх
тормашками  вылетел  из копошащейся, матерно  вопящей  кучи,
опрокинув   по  дороге  двоих  своих  товарищей,  прокатился
несколько  метров  по  земле и замер, уткнувшись  ободранной
мордой в песок. Рукав его брезентовой сварщицкой куртки  был
оторван  у плеча и сполз до самого запястья. Степан Петрович
покачал   головой,   невольно   скривившись   от   боли    в
травмированной  челюсти: ну и силища! Такую куртку  попробуй
порви...
      Сквозь  рев  и  мат послышался сильный глухой  удар  -
похоже,  кто-то  со  всего  маху  въехал  головой  в   стену
вагончика. Кто-то придушенно заверещал:
       "Пусти!  Пусти,  падла!  А-а-а-а-а!!!",  еще  кто-то,
ошалело мотая головой - из носа у него обильно текло,  и  во
все  стороны летели темно-красные брызги, - выполз из  толпы
на  карачках,  остановился, посмотрел на бригадира  безумным
неузнающим  взглядом и тихо прилег отдохнуть. Рыжий  Федюня,
шипя от боли и придерживая поврежденную руку, боком выбрался
из  побоища,  матерясь, метнулся к подножию  опоры,  схватил
огромный  разводной ключ и, на бегу занося его над  головой,
как  меч-кладенец,  рванулся обратно с  нарастающим  грозным
ревом.  Он  скрылся  в  толпе, а спустя  мгновение  его  рев
внезапно  оборвался. Разводной ключ, вертясь, как пропеллер,
вылетел обратно и с глухим стуком приземлился в каком-нибудь
метре  от  Степана  Петровича.  Следом  вылетел  Федюня,   и
бригадир готов был поклясться, что рыжий монтажник  летел  с
закрытыми глазами, пребывая в глубоком нокауте.
      Теперь толпа поредела, и бригадир мог без помех видеть
Понтю  Филата. Чертов придурок стоял в боксерской стойке  он
выглядел  бодрым и свежим как огурчик. На щеке у него  алела
f  `  /(- , рабочая куртка треснула по шву, и полуоторванный
нагрудный  карман свисал неопрятным лоскутом,  но  это  было
все. У Степана Петровича сложилось неприятное ощущение,  что
до  сих пор Понтя Филат просто развлекался, экономя силы,  и
только  сейчас взялся за дело всерьез, по-настоящему.  Легко
уклоняясь от бестолково машущих рук, ног и различных тяжелых
предметов,  он  раз  за  разом  наносил  короткие  и  точные
полновесные удары. После каждого такого удара количество его
противников  уменьшалось, а число  лежавших  на  земле  тел,
наоборот, увеличивалось. Степан Петрович понял, что  ошибся:
это  все-таки  было  избиение,  а  вовсе  не  драка,  только
избивали не Понтю Филата, а его, Степана Петровича,  бригаду
в полном составе.
      Степан Петрович понял еще одно: воспитательный  момент
не  удался.  О  мести  за подорванный  авторитет  и  побитую
физиономию тоже нужно было на некоторое время забыть. Теперь
следовало   позаботиться  о  том,  чтобы  как-то  прекратить
безобразие.  В  конце концов, за порядок на  площадке  и  за
соблюдение  графика работ отвечает не папа  римский,  а  он,
Степан  Петрович Сухоруков - лично, персонально. И  так  уже
дров  наломали выше крыши. Еще немного, и кого-нибудь  убьют
до смерти...
      Подумав  так,  он  сразу  же посмотрел  на  машину,  и
вовремя:   кто-то,  распухший  и  окровавленный  до   полной
неузнаваемости,  уже  слепо  шарил  ободранной  пятерней  по
дверце  в  поисках ручки. Степан Петрович  бросил  под  ноги
окурок,  придавил  его  сапогом  и  рванулся  к  "шестьдесят
шестому",  в  кабине  которого, прямо  за  спинкой  сиденья,
хранился   любовно   завернутый  в  промасленную   мешковину
карабин.
      Он  оттолкнул озверевшего работягу и распахнул дверцу.
Работяга - это оказался Мишаня Стрельцов по прозвищу Барабан
-  дико  глянул  на него заплывшими глазами,  упрямо  мотнул
головой  и  полез  за  сиденье,  оттирая  Степана  Петровича
плечом.  Бригадир оттащил его от распахнутой дверцы. Барабан
пробормотал  что-то неразборчивое, пихнул Степана  Петровича
локтем  в  солнечное  сплетение и снова  сунулся  в  кабину.
Степан Петрович дал ему в ухо, и Барабан мешком отправился в
траву - рука у бригадира тоже не отличась легкостью.
       Степан   Петрович  вытащил  карабин  из-за   сиденья,
торопливо  освободил его от мешковины и с лязгом  передернул
затвор. Ему пришлось пальнуть в воздух целых три фаза, и  он
уже  начал  беспокоиться,  что впустую  выстрелил  все  пять
патронов,  но  после третьего выстрела до дерущихся  наконец
дошло, что позади них что-то происходит, и занесенные кулаки
опустились.
      -  Побаловались,  и  будет,  -  мрачно  сказал  Степан
Петрович, выбрасывая из патронника стреляную гильзу. -  Все,
я сказал! Всем умываться, приводить себя в порядок, жрать по-
быстрому и за работу! Повторять не буду.
      -  Так, Петрович, - растерянно сказал кто-то, - а  как
же...
      -  Я  сказал, хватит! - рявкнул бригадир. - Девка  все
равно  убежала, а водяра до вечера как-нибудь не  протухнет.
Rолько спрятать ее надо, чтобы Петлюре на глаза не попалась.
А ты... - он повернулся к Понте Филату. - А-а, чего с тобой,
козлом, разговаривать!
      -  Вот  именно, - рассеянно отозвался тот,  озадаченно
разглядывая полуоторванный нагрудный карман и раздумывая, по
всей  видимости,  что  с ним теперь  делать  -  пришить  или
оторвать  напрочь,  чтобы не болтался. Приняв  окончательное
решение,   он  одним  коротким  рывком  оторвал  от   куртки
свисающий лоскут и спрятал его в карман брюк. - Вот  именно,
-  повторил он. - Разговаривать нам с тобой, Петрович, не  о
чем. И без разговоров все ясно.
      -  Яснее  не  бывает, - проворчал  Степан  Петрович  и
принялся снова оборачивать карабин мешковиной.
      Пообедали быстро и без аппетита. Ложки плохо держались
в  распухших  ободранных  кулаках и  с  трудом  пролезали  в
перекошенные разбитые рты. Понтя Филат сидел в сторонке  как
ни   в   чем  не  бывало,  сноровисто  уплетая  из   котелка
опостылевшую  пшенную кашу с тушенкой с таким видом,  словно
ничего не произошло. Бригадир заметил, что Барабан, Федюня и
еще пара-тройка сорвиголов сбились в отдельную кучку и о чем-
то  шушукаются,  время от времени бросая на своего  обидчика
осторожные  неприязненные взгляды. Степан Петрович  подумал,
что Понте Филату теперь не позавидуешь. В открытой драке его
не одолеть, это он очень наглядно всем доказал, но есть ведь
и   другие  способы.  "Сам  напросился,  -  подумал   Степан
Петрович. - И хрен мне в задницу, если я стану этого  пидора
выручать. Пусть выкручивается как знает, герой хренов..."
     Ровно в тринадцать ноль-ноль работяги, дымя сигаретами,
лениво    потянулись   к   осточертевшей    опоре,    лязгая
инструментами и цепями страховочных поясов, шаркая кирзачами
по жесткой траве и негромко переговариваясь. Бригада маляров
в  полном  составе  гуськом побрела  к  грузовику,  на  ходу
забрасывая  за спины свои баллоны, пульверизаторы  и  прочее
барахло. Один из них озабоченно примерял к разбитой  опухшей
морде респиратор - проверял, налезет ли. "Шестьдесят шестой"
покудахтал стартером, чихнул, взревел, тронулся  с  места  и
укатил, увозя эту компанию токсикоманов к ближайшей из  трех
оставшихся неокрашенными опор.
     Степан Петрович увидел, как Барабан, быстро оглядевшись
по   сторонам,   воровато  сунул  под  куртку   страховидные
арматурные   ножницы   с  метровыми  стальными   рукоятками.
Бригадир отвернулся. Ну и что с того, что там, на верхотуре,
резать  этими ножницами абсолютно нечего? Нету  там  никакой
арматуры...  "Значит, есть, - с ожесточением подумал  Степан
Петрович. - А нет, так появится. Наверняка появится. В самое
ближайшее время..."
      Он  покашлял  в  кулак, сплюнул на  землю,  повернулся
спиной  к  опоре  и затопал к вагончику, топча  сухую  траву
кирзачами   сорок   седьмого  размера.  Ему   как-то   вдруг
вспомнилось, что он еще не заполнил табель, а Петлюра,  черт
бы  его  подрал,  любит, чтобы бумаги были  в  порядке..,  и
вообще, решил Степан Петрович, в ближайшее полчаса лучше  не
отсвечивать.  Пускай  все  как-нибудь  утрясется   без   его
участия...
      Стол в вагончике, как на грех, стоял у самого окна,  и
чертова  опора, так ее и разэдак, была видна как на  ладони.
Кряхтя  от  раздиравших  его противоречивых  чувств,  Степан
Петрович   снял   с  полки  захватанную  грязными   пальцами
картонную  папку  с потемневшими тесемками,  шлепнул  ее  на
замусоренный  стол, "с грохотом подвинул стул и  уселся.  Он
развязал  тесемки,  открыл  папку  и  разложил  перед  собой
засаленный  лист скверной желтоватой бумаги  с  отпечатанной
типографским  способом  частой сеткой  и  надписью:  "Табель
учета рабочего времени". Вынув из кармана шариковую ручку  в
треснувшем  пластмассовом корпусе,  он  вписал  в  очередную
свободную  клетку  сегодняшнее  число  и  принялся  выводить
напротив  каждой  фамилии корявые восьмерки,  изо  всех  сил
стараясь  не смотреть в окно и не думать о том,  что  должно
было вот-вот произойти.
      Дойдя до буквы "Ф", он остановился. Эта фамилия стояла
в  списке  предпоследней, после нее значился только  Якушев.
Зажатая  в  корявых, загрубевших от тяжелой  работы  пальцах
Степана  Петровича  шариковая ручка едва  заметно  дрогнула.
Против собственной воли он поднял голову и посмотрел в окно,
в  глубине души надеясь, что все уже кончилось, и с  первого
взгляда понял, что ошибся.
      Ничего  не  кончилось, и более  того,  как  оказалось,
Степан  Петрович посмотрел в окно очень не  вовремя  -  или,
наоборот, вовремя, это уж как кому нравится. Так или  иначе,
события были в самом разгаре.
      Он  сразу  увидел Понтю Филата. Проклятый  придурок  с
обычным  для  него  беспечным видом стоял обеими  ногами  на
недавно  натянутом высоковольтном проводе и,  вытянувшись  в
струнку,  что-то  делал со сверкавшей  у  него  над  головой
гроздью  стеклянных изоляторов. Он действовал обеими руками,
отклонившись от вертикали под углом в сорок пять градусов  и
повиснув всей тяжестью на страховочном поводке. Этот  парень
ни  черта не боялся, даже высоты. Степан Петрович тоже сроду
не страдал головокружениями, но при одном взгляде на позу, в
которой стоял Понтя Филат, испытал легкий приступ тошноты.
      Барабан  обнаружился совсем рядом, прямо за  спиной  у
Понти   Филата,   и  теперь  Степан  Петрович   окончательно
уразумел,  зачем  ему  понадобились  арматурные  ножницы.  У
чертова придурка, у этого козла, ублюдка, хрена маминого - в
общем,  у  Понти Фила-та, - все было не как у людей,  в  том
числе  и  монтажный пояс. Нормального пояса ему по  какой-то
причине  не  досталось,  а  достался  ему  пояс  старый,   с
оборванной  цепью, и этот трахнутый умник, этот рукодельник,
эта  образованная  тварь, этот чокнутый урод  спокойно,  без
жалоб  и  скандала, присобачил вместо цепи  кусок  стального
троса  толщиной в мизинец - присобачил, заклепал,  прихватил
для надежности автогеном, укрепил на свободном конце карабин
и остался очень доволен собой. Петлюра, помнится, каждый раз
ворчал, глядя на эту конструкцию, и все грозился привезти со
склада  новый пояс, но то ли забывал, то ли руки у  него  не
доходили,  а  потом все это как-то забылось, тем  более  что
трос  служил  отменно, даже лучше, чем цепь,  -  по  крайней
мере,  не брякал при каждом движении, - и некоторые любители
-.".""%$%-() затеяли было модернизировать собственные  пояса
по  примеру  Понти Филата, но Степан Петрович,  ясное  дело,
пресек эту новую моду в самом зародыше...
      -  Ох,  мать  твою, - одними губами  прошептал  Степан
Петрович, глядя, как Барабан осторожно подбирается  к  Понте
Филату   со   спины,  держа  наготове  раскрытые  арматурные
ножницы. - Страшное же дело...
      Выдумка  и  в  самом деле была хороша. Одно  стригущее
движение  страшными кривыми лезвиями - и  налицо  несчастный
случай на производстве. Тем более что пояс действительно  не
соответствовал    требованиям   техники    безопасности    и
установленным  стандартам.  Кто  виноват?  Ну  ясное   дело,
прораб. А Петлюра будет кивать на склад, где нет этих  самых
поясов,  а  кладовщик  -  на  Москву,  которая  должна  была
прислать  пояса, да так и не прислала... А Москва  -  она  и
есть Москва. Ей все едино, кивай на нее или не кивай...
      Степан Петрович попытался оторвать взгляд от окна,  но
не  смог.  Против  собственной воли он во всех  подробностях
разглядел,   как   Барабан  осторожно   и   плавно   наложил
разведенные до упора лезвия ножниц на натянутый  как  струна
страховочный трос и, скривившись от напряжения,  резко  свел
рукоятки. Бригадиру даже почудилось, что он услышал короткий
металлический щелчок, с которым лопнул перекушенный  пополам
тросик.  Понтя  Филат  качнулся, его  пальцы  скользнули  по
гладкой  округлости изолирующей тарелки в поисках опоры,  но
тут  Барабан  для  верности ткнул его в спину  ножницами,  и
Понтя Филат упал.
      Степан  Петрович хотел зажмуриться,  но  тут  человек,
которого  он уже считал покойником, извернувшись в  воздухе,
как  кошка,  вцепился  обеими руками в  провод,  на  котором
только  что  стоял. Бригадир с трудам перевел дыхание.  Этот
парень был слеплен из какого-то очень крутого теста,  и  при
прочих равных условиях Степан Петрович был бы очень даже  не
против заиметь такого друга-приятеля. Если бы он еще не  был
при этом таким козлом...
      Он  увидел, как повисшая на проводе фигура легко,  без
видимых   усилий  подтянулась  на  руках.  Обрезанный   трос
болтался позади нее, как крысиный хвост. Понтя Филат играючи
забросил на провод правую ногу, но тут Барабан, которого для
верности   придерживал   за  бока  Федюня,   махнул   своими
ножницами,  явно  норовя снести Понте Филату  голову.  Понтя
Филат уклонился, и удар пришелся по руке - прямо по пальцам.
Человек,  которого убивали и никак не могли убить, повис  на
одной руке. Барабан снова замахнулся своей железякой. Степан
Петрович увидел, как цеплявшаяся за провод рука разжалась за
мгновение до того, как на нее должно было обрушиться тяжелое
железо, и наконец-то нашел в себе силы закрыть глаза,  чтобы
не  видеть, как Понтя Филат совершает свой короткий полет по
вертикали.
      Он  ждал крика, полного ужаса и отчаяния предсмертного
вопля,  но  вместо этого услышал другой, очень знакомый,  но
совершенно  неуместный  здесь  и  сейчас  звук   -   громкое
басовитое  гудение,  словно  за стеной  вагончика  объявился
целый  рой  рассерженных  пчел.  Спустя  мгновение  раздался
#`.,*()   продолжительный  треск,  и  только  потом   кто-то
страшно, нечеловеческим голосом завопил.
      Степан  Петрович открыл глаза и увидел наверху,  прямо
там,  где  работали его люди, фейерверк голубоватых слепящих
вспышек, густые снопы неуместно праздничных искр, клубы дыма
и  какие-то черные дымящиеся силуэты, которые один за другим
срывались с гудящих проводов и стремительно падали вниз,  на
такую далекую землю.
      Гул, треск и вспышки прекратились так же внезапно, как
и  начались, и только тогда Степан Петрович понял,  что  это
были за силуэты...

                           Глава 2

      Работая,  Юрий  Филатов думал о том,  что  ему  теперь
делать.   Собственно,  думать  тут  было  не  о  чем.   Было
совершенно  очевидно, что его работа в  этом  стаде  обезьян
закончена.  Нужно  было  уходить, не  дожидаясь  наступления
вечера,  когда  привезенная  к обеду  водка  пойдет  в  ход,
развязывая  языки  и  руки, которые - руки,  конечно,  а  не
языки,  -  непременно потянутся к разным колющим, режущим  и
даже стреляющим предметам... То, что на этот раз ему удалось
отмахаться,  ничего  не значило: следующее  нападение  будет
более  организованным  и продуманным,  и  предупреждать  его
заранее никто не станет. Рассчитывать на то, что страсти как-
нибудь  улягутся сами собой, не приходилось: компания  здесь
подобралась  не  та,  чтобы молча  проглотить  учиненное  им
плюходействие. По одному они, конечно, шакалы, но в том-то и
дело,  что против него они будут действовать сообща,  единым
сплоченным коллективом...
      А,  подумал  он,  какого черта!  Вся  эта  затея  была
никудышной с самого начала. Ведь с первого же дня было ясно,
что  ему  здесь не место. Как там у Александра Сергеевича?..
"Дурачина ты, простофиля, не садися не в свои сани..."  Что-
то  в  этом  роде.  Работа работой, но  где  они  ухитрились
набрать  эту  банду?  Как  будто специально  отбирали  одних
законченных  подонков,  ей-Богу. Даже  их  разговоры  бывает
почти невозможно понять, особенно когда напьются, - сплошная
феня  пополам с матом, из русского языка там только предлоги
- "за", на", "у"...
      Ну  хорошо, и что теперь - уволиться? Уважаемый Виктор
Палыч, он же Петлюра, непременно станет интересоваться,  чем
вызвано  такое  поспешное увольнение,  а  узнав,  не  сочтет
причину уважительной. С одной стороны, плевать, что  он  там
сочтет  и  чего не сочтет, но расчетные денежки он наверняка
постарается  зажать, а денежки, во-первых,  немалые,  а  во-
вторых,  пришлись бы весьма кстати. Не за свежим же воздухом
он  сюда  ехал! И потом, смываться втихаря как-то неловко  -
эти  шакалы  решат,  что  он попросту  струсил.  Ребячество,
конечно, но все же...
     "А хорошо я сегодня размялся, - с удовольствием подумал
Юрий.  -  Есть  еще  порох в пороховницах.  И  соплячку  эту
выручил.  Надо  же - плечевая путана! Это здесь-то,  в  этой
дыре,  где  медведей больше, чем мужиков! Нет,  цивилизация,
$.`.#(%  товарищи,  это палка о двух концах,  и  никогда  не
знаешь,  какой  из этих концов треснет тебя по  зубам.  А  с
другой стороны, прогресс все равно не остановишь. Взять хотя
бы  вот эту ЛЭП. Казалось бы, никому она не нужна, никому не
интересна  -  пусть  бы себе догнивала  вместе  с  поселком,
дожидаясь  предприимчивого мерзавца,  который  додумался  бы
украсть   провода,  ан  нет!  И  ремонт  затеяли  -  провода
заменили, изоляторы и даже опоры зачем-то покрасили..."
      "А  вот  интересно,  -  подумал Юрий,  орудуя  гаечным
ключом,  - куда они девают старый провод? Это же центнеры..,
да   нет,   черт   возьми!  -  тонны  меди!  В   переплавку,
наверное..."
      Он сильно подался вперед, чтобы дотянуться до висевшей
над  толовой  грозди изоляторов. Опять напортачили,  чертовы
алкаши...  Хорошо, что вовремя заметил, не  то  пришлось  бы
возвращаться и все переделывать - как ахнулась бы эта стопка
стеклянных тарелок с пятидесятиметровой высоты, да об опору,
да вдребезги... А если бы к тому моменту на этот участок уже
успели дать напряжение, то и вовсе могло бы получиться очень
даже весело...
      Позади него что-то звонко щелкнуло, и он почувствовал,
что  его больше ничто не удерживает. Ощущение было знакомое:
точно  так  же он чувствовал себя, когда шагал  через  порог
люка  прямо в километровую голубую пропасть, на дне  которой
клубилась  легкая вата перистых облаков. Разница заключалась
в  том,  что  сейчас высота составляла несчастных  пятьдесят
метров, зато парашюта за плечами не было, Да и какой прок от
парашюта  на пятидесятиметровой высоте? Разве что  зацепился
бы случайно стропами за провода...
      Юрий  понял,  что  падает,  и  ощутимый  толчок  между
лопаток,  последовавший  через  мгновение  после  того,  как
лопнул  страховочный  поводок,  лишь  укрепил  его  в   этой
уверенности.   "А   прав  был  Петлюра,  -   подумал   Юрий,
изворачиваясь  и  намертво  вцепляясь  в  новенький  толстый
провод  обеими  руками. - Тросик-то мой действительно  ни  к
черту  не  годится.., точнее, не годился.  Подвел  все-таки,
зара