сит, предвещает смерть.
   - Представляешь, какая проницательность! -  воскликнула  она  в  этом
месте и, увидев, что его стакан пуст добавила: - Один стакан хватит, два
- мало!
   Тем временем каждую вторую весну имя д-ра Сука  опять  оказывалось  в
той самой шляпе за дверями, пахнущими раскаленными замочными скважинами.
Его не оповещали ни об этом, ни об итогах голосования.
   В это время он кашлял с таким чувством, будто пытался с  корнем  выр-
вать какой-то пучок жил, который так глубоко и крепко врос ему в лопатки
и шею, что вытащить его почти невозможно.  Экзамены  теперь  проводились
все чаще, и на председательском месте всегда сидел кто-то новый. У  д-ра
Сука была одна студентка, которая очень рано облысела, но по ночам соба-
ка лизала ей темя, отчего на голове ее выросла  густая  пестрая  шерсть.
Она была такой толстой, что не могла снять с пальцев свои перстни, и но-
сила брови в форме маленьких рыбьих скелетов, а вместо шапки - шерстяной
чулок. Спала она на своих зеркалах и гребнях и, разыскивая в снах своего
маленького сына, свистела, отчего он, лежа рядом с ней,  не  мог  спать.
Сейчас она экзаменовала д-ра Сука, а ребенок сидел рядом,  невыспавшийся
и лысый. Чтобы как можно скорее разделаться с экзаменом, по ходу дела он
отвечал и на вопросы ребенка. Когда все кончилось, он пришел  обедать  к
своей матери и выглядел настолько разбитым, что мать посмотрела на  него
с тревогой и сказала: "Смотри, Саша, твое будущее разрушает прошлое!  Ты
плохо выглядишь. Нужно найти какого-нибудь ребенка,  чтобы  как  следует
потоптался у тебя по спине".
   Действительно, в последнее время в нем прорастали и расцветали до сих
пор неведомые ему разновидности голода и  быстро,  как  плод,  созревала
липкая, необоснованная надежда, которая умирала вместе с  голодом  после
первого проглоченного куска.
   - Знаешь ли ты, сколько ротовых отверстий у евреев?  -  спросила  его
мать в тот день, пока он ел. - Наверное,  не  знаешь...  Об  этом  писал
кто-то, кого я недавно читала, кажется д-р Сук. Это  было  в  то  время,
когда он занимался диффузией библейских понятий в степях Евразии,  Осно-
вываясь на исследованиях, которые он проводил еще в 1959 году  на  месте
раскопок в Челареве, на Дунае, он установил, что там находилось  поселе-
ние совершенно незнакомой нам популяции, гораздо более примитивной  и  в
антропологическом отношении более старой, чем авары. Он считает, что это
захоронение хазар, которые пришли с Черного моря сюда, на Дунай,  еще  в
VIII веке. Теперь уже поздно, но ты мне напомни завтра, когда придешь на
день рождения Джельсомины, я тебе прочитаю потрясающие страницы, где  он
об этом пишет. Исключительно интересно...



   С этим обещанием д-р Сук проснулся и нашел во рту ключ.
   Когда он вышел на улицу, полдень уже разболелся вовсю, какая-то  све-
товая чума разъедала солнечное сияние, оспы и нарывы  из  воздуха  расп-
ространялись по небу и лопались в настоящей эпидемии, которая охватила и
облака, так что они гнили и разлагались, все медленнее двигаясь в  выши-
не.
   У недели начались месячные, а ее воскресенье  воняло  уже  заранее  и
пускало ветры, как выздоравливающий калека. А там,  на  дне  чесоточного
горизонта, голубели растраченные дни Сука,  маленькие  и  здоровехонькие
издали, лишенные календарных имен, они столпились в одно стадо,  которое
весело удалялось, свободное от него и его забот, оставляя за собой обла-
ко пыли...
   Один из мальчиков, игравших на улице - а игра их заключалась  в  том,
что они менялись штанами,- остановился у киоска, где д-р Сук покупал га-
зеты, и обмочил одну его штанину. Д-р Сук обернулся  с  видом  человека,
который вечером заметил, что целый день у него была расстегнута ширинка,
но тут совершенно незнакомый мужчина со всей силы влепил  ему  пощечину.
Было холодно, и д-р Сук через пощечину ощутил, что рука ударившего  была
теплой, и это показалось ему, несмотря на боль, даже  немного  приятным.
Он повернулся к дерзкому типу, готовый объясниться, но в этот момент по-
чувствовал, что его штанина, совершенно мокрая, прилипла к ноге. Тут его
ударил второй человек, который ждал сдачу за газеты. Тогда д-р Сук, ров-
ным счетом ничего не поняв в происходящем, кроме того, что вторая  поще-
чина пахла чесноком, решил, что лучше ему удалиться. Да, нельзя было те-
рять времени, так как вокруг него уже собрались прохожие, удары сыпались
градом, как что-то само собой разумеющееся, и д-р Сук чувствовал, что  у
некоторых из окружавших руки были холодными, что теперь было даже прият-
но, потому что ему стало жарко. Во всей этой неразберихе он отметил одно
утешающее обстоятельство, хотя времени для осмысления у  него  не  было,
ведь между двумя ударами много не подумаешь. Он успел заметить, что  ту-
маки (от некоторых из них несло потом) гнали его в направлении от церкви
Святого Марка к площади, то есть туда, куда он и сам намеревался идти, а
именно прямо к лавке, где он имел в виду сделать покупку. И  он  отдался
во власть ударов, приближавших его к цели.
   Тут он оказался возле одной ограды, за которой никогда ничего не было
видно или слышно. Оттого, что сейчас он был вынужден бежать  под  градом
неослабевающих ударов, зазоры между прутьями ограды слились в  его  гла-
зах, и он впервые увидел (хотя много раз проходил здесь и  раньше),  что
за оградой стоит дом, а в окне этого дома юноша играет  на  скрипке.  Он
заметил даже пюпитр с нотами и в то же мгновение узнал концерт Бруха для
скрипки с оркестром, хотя не слышал ни звука, несмотря на  то  что  окно
было открыто, а юноша усердно играл. Изумленный, шатаясь под градом уда-
ров, д-р Сук влетел наконец в лавку (собственно, ради этого он  и  вышел
утром из дома) и с облегчением захлопнул за собой дверь. Было тихо,  как
в банке с огурцами, и только воняло кукурузой. В лавке было пусто,  а  в
одном углу, в шапке, как в гнезде, сидела курица. Она посмотрела на д-ра
Сука одним глазом, оценивая, нельзя ли  получить  от  него  какой-нибудь
еды. Потом повернулась другим глазом и рассмотрела все, что нельзя пере-
варить. Задумалась на мгновение, и наконец д-р Сук возник в ее  сознании
полностью, вновь составленный из перевариваемых и неперевариваемых  час-
тей, так что в конце концов ей стало ясно, с кем она имеет дело. О  том,
как события развивались дальше, пусть расскажет он сам.

Рассказ про яйцо и смычок

   Стоя в приятной прохладе, я чувствовал легкость, говорил он.  Скрипки
перекликались, и из их тихих вздохов можно было сложить  целый  полонез,
так же как составляют шахматную партию. Только немного изменить звуки  и
их последовательность. Наконец вышел венгр,  хозяин  музыкальной  лавки.
Глаза у него цвета сыворотки. Весь красный, как будто вот-вот яйцо  сне-
сет, выпяченный подбородок похож на маленький живот с пупком  посредине.
Он вынул карманную пепельницу, стряхнул пепел, аккуратно защелкнул ее  и
спросил, не ошибся ли я дверью. Меховщик рядом. Все время  заходят  сюда
по ошибке. Я спросил, нет ли у него маленькой скрипки для маленькой гос-
пожи или, может быть, небольшой виолончели, если они не очень дороги.
   Венгр повернулся и хотел вернуться туда, откуда пришел и откуда доно-
сился запах паприкаша. В этот момент курица в шапке приподнялась  и  ку-
дахтаньем обратила его внимание на только что снесенное яйцо. Венгр  ос-
торожно взял яйцо и положил в ящик,  предварительно  что-то  написав  на
нем. Это дата - 2 октября 1982 года, причем я с  удивлением  понял,  что
наступит она только через несколько месяцев.
   - Зачем вам скрипка или виолончель? - спросил он, оглядываясь на меня
в дверях, ведущих из лавки в его комнату: - Есть пластинки, радио, теле-
видение. А скрипка... Вы знаете, что это такое - скрипка?  Отсюда  и  до
Субботицы все вспахать, засеять и сжать, и так каждый  год,  -  вот  что
значит приручить маленькую скрипку вот этим, господин! -  И  он  показал
смычок, который висел у него на поясе, подобно сабле. Он вытащил  его  и
натянул волос пальцами, охваченными вокруг ногтей перстнями, как бы  для
того, чтобы ногти не отвалились. - Кому это нужно? - спросил он  и  соб-
рался уйти. - Купите что-нибудь другое, купите ей мопед или собаку.
   Я продолжал упорно стоять в лавке,  растерявшись  перед  такой  реши-
тельностью, хотя она была выражена нерешительной, нетвердой речью, похо-
жей на сытную, но невкусную пищу. Венгр, в сущности,  достаточно  хорошо
владел моим языком, однако в конце каждой фразы он добавлял, словно  пи-
рожное на десерт, какое-то совершенно непонятное мне  венгерское  слово.
Так сделал он и сейчас, советуя мне:
   - Идите, господин, поищите другого счастья для своей маленькой девоч-
ки. Это счастье для нее будет слишком трудным. И слишком запоздалым. За-
поздалым, - повторил он из облака паприкаша. -  Сколько  ей?  -  спросил
вдруг он деловито.
   И тут же исчез, однако было слышно, что он переодевается и  готовится
выйти. Я назвал ему возраст Джельсомины Мохоровичич. Семь. При этом сло-
ве он вздрогнул, будто к нему прикоснулись волшебной  палочкой.  Перевел
его про себя на венгерский - очевидно, считать он может только на  своем
языке, - и какой-то странный запах расползся по комнате. Это  был  запах
черешни, и я понял, что он связан с  изменением  его  настроения.  Венгр
поднес ко рту что-то стеклянное, похожее на курительную трубку, из кото-
рой он потягивал черешневую водку. Пройдя через лавку, как будто случай-
но наступил мне на ногу, достал маленькую детскую виолончель и  протянул
ее мне, по-прежнему стоя на моей ноге и тем самым показывая, как у  него
тесно. Я прикинулся, что, так же как венгр, просто валяю дурака.  Но  он
делал это за мой счет, а я - себе в убыток.
   - Возьмите эту, - сказал он, - дерево старее нас с вами, вместе  взя-
тых. И лак хорош... Впрочем, послушайте!
   И провел пальцем по струнам. Виолончель издала четырехголосый звук, и
он освободил мою ногу; аккорд, кажется, принес облегчение всем на свете.
   - Заметили? - спросил он.- В каждой струне слышны все  остальные.  Но
для того, чтобы это уловить, нужно слушать четыре разные  вещи  одновре-
менно, а мы ленивы для этого. Слышите? Или не слышите? Четыреста пятьде-
сят тысяч, - перевел он цену с венгерского. От этой  суммы  я  вздрогнул
как от удара. Он будто в карман мне заглянул. Ровно столько у меня и бы-
ло. Это уже давно приготовлено для Джельсомины.  Конечно,  не  такая  уж
особенная сумма, знаю, но я и ее-то едва скопил за три года.  Обрадован-
ный, я сказал, что беру.
   - Как это берете? - спросил меня венгр укоризненно и покачал головой.
- Э-э, господин мой, разве так покупают музыкальный инструмент?  Неужели
вы не попробуете сыграть?
   Я смущенно поискал взглядом что-нибудь, на что можно сесть, кроме той
самой шапки, в которой сидела курица, как будто  действительно  собрался
играть.
   - Не знаете, как сесть без стула? - спросил он меня- - Утка и на воде
сидит, а вы на суше не знаете как?
   Не знаете? - И с презрением взял маленькую виолончель,  поднял  ее  и
положил на плечо, как скрипку.
   - Вот так! - добавил он и протянул мне инструмент. Я впервые в  жизни
играл на виолончели, как на скрипке. Де  Фалья  звучал  совсем  неплохо,
особенно в глубоких квинтах, мне даже казалось, что через дерево,  прис-
лоненное к уху, я лучше слышу звуки. Венгр опять изменил запах.  На  сей
раз это крепкий мужской пот, он снял пиджак и остался в одной майке, две
седые бороды, заплетенные в косички, висели у него из-под мышек. Он выд-
винул один из ящиков, уселся на его угол, взял у меня виолончель и заиг-
рал. Я был потрясен блестящей импровизацией.
   - Вы прекрасно играете, - сказал я.
   - Я вообще не играю на виолончели.  Я  играю  на  клавесине  и  люблю
скрипку. А на виолончели я не умею играть. То, что вы слышали, вообще не
музыка, хотя вы этого и не понимаете. Это просто чередование звуков,  от
самых низких до самых высоких,  для  того  чтобы  проверить  возможности
инструмента... Завернуть?
   - Да, - сказал я и взялся за бумажник.
   - Пятьсот тысяч, пожалуйста, - сказал венгр. Я похолодел:
   - Но вы же говорили - четыреста пятьдесят?
   - Да, говорил, но это за виолончель. Остальное за смычок. Или вы смы-
чок не берете? Вам смычок не нужен? А я думал, инструмент без смычка  не
играет...
   Он вынул смычок из футляра и положил его назад в витрину.  Я  не  мог
вымолвить ни слова, будто окаменел. И наконец пришел в себя и от побоев,
и от венгра, словно очнулся после какой-то болезни, похмелья или  сонли-
вости, пробудился, встряхнулся, отказался на потеху венгру играть  коме-
дию. Я попросту упустил смычок из виду, и у меня не  было  денег,  чтобы
купить его. И все это я сказал хозяину лавки.
   Он рывком набросил на себя пальто, отчего сразу запахло нафталином, и
сказал:
   - Сударь, у меня нет времени ждать, пока вы  заработаете  на  смычок.
Тем более что в ваши пятьдесят с лишним вы так и не заработали на  него.
Подождите-ка вы, а не я.
   Он было собрался выйти, оставив меня одного.  В  дверях  остановился,
повернулся ко мне и предложил:
   - Давайте договоримся - возьмите смычок в рассрочку!
   - Вы шутите? - воскликнул я, не собираясь больше  участвовать  в  его
игре, и направился к двери.
   - Нет, не шучу. Я предлагаю вам сделку.  Можете  не  соглашаться,  но
выслушайте.
   Венгр раскурил трубку с такой гордостью, что не оставалось  сомнений,
что он уже накадил ею в самом Пеште.
   - Послушаем, - сказал я.
   - Купите у меня вместе со смычком и яйцо.
   - Яйцо?
   - Да, вы только что видели яйцо, которое снесла моя курица. Я  говорю
о нем, - добавил он, вынул из ящика яйцо и сунул его мне под нос.
   На яйце карандашом была написана та самая дата:

   2 октября 1982 года.

   - Дадите мне за него столько же, сколько и за  смычок,  срок  выплаты
два года...
   - Как вы сказали? - спросил я, не веря своим ушам.  От  венгра  опять
запахло черешней.
   - Может, ваша курица несет золотые яйца?
   - Моя курица не несет золотые яйца, но она несет нечто такое, что  ни
вы, ни я, сударь мой, снести не можем. Она несет  дни,  недели  и  годы.
Каждое утро она приносит какую-нибудь пятницу или вторник. Это сегодняш-
нее яйцо, например, содержит вместо желтка четверг. В  завтрашнем  будет
среда. Из него вместо цыпленка вылупится день жизни его  хозяина!  Какой
жизни! Под скорлупой этих яиц не золото, а время. И  я  вам  еще  дешево
предлагаю. В этом яйце, сударь, один день вашей жизни.  Он  сокрыт,  как
цыпленок, и от вас зависит, вылупится он или нет.
   - Даже если бы я и поверил вашему рассказу, зачем мне покупать  день,
который и так мой?
   - Как, сударь, неужели вы совсем не умеете думать? Да, вы  не  умеете
думать! Вы что, ушами думаете? Ведь все наши проблемы на этом свете про-
истекают из того, что мы вынуждены тратить наши дни  такими,  какие  они
есть, из-за того, что не можем перескочить через самые худшие. В этом-то
все дело. С моим яйцом в кармане вы, заметив, что наступающий день слиш-
ком мрачен, разобьете его и избежите всех неприятностей.  В  результате,
правда, ваша жизнь станет на один день короче, но зато вы  сможете  сде-
лать из этого плохого дня прекрасную яичницу.
   - Если ваше яйцо действительно так замечательно, почему же вы не  ос-
тавите его себе? - сказал я, заглянул ему в глаза и не понял в них ниче-
го. Он смотрел на меня на чистейшем венгерском языке.
   - Господин шутит? Как вы думаете, сколько уже у меня яиц от этой  ку-
рицы? Как вы думаете, сколько дней своей жизни  человек  может  разбить,
чтобы быть счастливым? Тысячу? Две тысячи? Пять тысяч?  У  меня  сколько
хотите яиц, но не дней. Кроме того, как и у всех других яиц, у этих есть
срок употребления. И эти через некоторое время становятся тухлыми и  не-
годными. Поэтому я  продаю  их  еще  до  того,  как  они  потеряют  свое
свойство, сударь мой. А у вас нет выбора. Дадите мне расписку, - добавил
он, уже корябая что-то на клочке бумаги, и сунул мне подписать.
   - А не может ли ваше яйцо, - спросил я, - отнять или сэкономить  день
не только человеку, но и предмету, например книге?
   - Конечно может, нужно только разбить его с тупой стороны. Но в таком
случае вы упустите возможность воспользоваться им для себя.
   Я подписался на колене, заплатил, получил чек, услышал еще  раз,  как
заквохтала в соседней комнате курица, а венгр уложил в футляр виолончель
со смычком и осторожно завернул яйцо, после чего я наконец покинул  лав-
ку. Он вышел за мной, потребовал, чтобы  я  посильнее  потянул  на  себя
дверную ручку, покуда он закрывал на ключ свою дверь-витрину, и я  таким
образом опять оказался втянут в какую-то его игру. Он, не сказав ни сло-
ва, пошел в свою сторону и только на углу оглянулся и бросил:
   - Имейте в виду, дата, написанная на яйце, это срок  годности.  После
этого дня яйцо больше не имеет силы...



   Возвращаясь из лавки, д-р Сук опасался,  как  бы  не  начались  опять
уличные безобразия, но этого не произошло. Тут его застал дождь. Он  на-
ходился сейчас как раз перед той самой оградой, за которой  утром  играл
юноша. Пока он под дождем пробегал вдоль нее, ему опять удалось  увидеть
окно и юношу, играющего на скрипке. И опять он ничего не  услышал,  хотя
окно было открыто. Он был глух к одним звукам, но  слышал  другие.  Так,
бегом, приближался он к дому своей матери. По дороге его пальцы ощупыва-
ли кожу, как слепец нашаривающий дорогу. Пальцы распознавали направление
и хорошо утоптанную дорожку. В кармане лежал ключ, предвещающий  смерть,
и яйцо, которое может спасти его от смертного дня... Яйцо с датой и ключ
с маленькой золотой головкой. Мать была дома одна, ближе  к  вечеру  она
любила немного подремать и выглядела заспанной.
   - Дай мне, пожалуйста, очки,- обратилась она к сыну, -  и  позволь  я
прочту тебе подробности о хазарском кладбище. Слушай, что пишет д-р  Сук
о хазарах из Челарева: "Они лежат в  семейных  гробницах,  в  беспорядке
разбросанных по берегу Дуная, но в каждой могиле головы повернуты в сто-
рону Иерусалима. Они лежат в двойных ямах вместе со своими  конями,  так
что закрытые глаза человека и лошади смотрят в  противоположные  стороны
света; лежат со своими женами, которые свернулись клубком на их  животах
так, что усопшим видны не их лица, а бедра. Иногда их хоронят  в  верти-
кальном положении, и тогда они очень плохо сохраняются. Наполовину  раз-
ложившиеся от постоянного стремления к небу, они  охраняют  черепки,  на
которых выцарапано имя "Иегуда" или слово "шахор" - "черное".  По  углам
гробниц - следы костров, в ногах у них - пища, на поясе - нож.  Рядом  -
останки разных животных, в одной могиле овцы, в другой коровы или  козы,
а там курицы, свиньи или олени, в детских могилах - яйца. Иногда рядом с
покойными лежат их орудия - серпы, клещи, ювелирные инструменты. Их гла-
за, уши и рты, как крышками, прикрыты кусочками черепицы с  изображением
семиконечного еврейского подсвечника, причем эта черепица римского  про-
исхождения, III или IV века, а рисунки на ней VII, VIII или IX века. Ри-
сунки подсвечника (меноры) и других еврейских символов выцарапаны на че-
репице заостренными инструментами очень небрежно, как  будто  в  большой
спешке, а может быть и тайком,- кажется, будто они не осмеливались изоб-
ражать их красиво. Возможно также, что они не  помнят  как  следует  тех
предметов, которые изображают, как будто никогда не  видели  подсвечник,
совок для пепла, лимон, бараний рог или пальму, а  передают  их  внешний
вид по чужому описанию. Эти украшенные изображениями  крышки  для  глаз,
ртов и ушей должны препятствовать демонам проникнуть в их могилы, но та-
кие же куски черепицы разбросаны по всему кладбищу, будто какая-то могу-
чая сила - прилив земного притяжения - сорвала их со своих мест и  расш-
выряла, так что ни один теперь не лежит на том месте, где ему было поло-
жено охранять от демонов. Можно даже предположить,  что  какая-то  неиз-
вестная, страшная и спе