исцелять раны и всегда носил с собой набор китайских игл
из серебра и зеркало, на котором красными точками были обозначены конту-
ры его головы, а зелеными - направления, в которых распространялись мор-
щины на его лице. Если у него была рана или  просто  что-нибудь  болело,
Скила вставал перед зеркалом и в те места, на которые приходились  зеле-
ные точки, втыкал себе в лицо китайские иглы. После этого боль  проходи-
ла, а раны заживали, оставляя на коже лишь какой-нибудь китайский иерог-
лиф. Но зеркало могло лечить только его самого. И  там,  где  он  пускал
дым, и там, где пропускал глоток-другой, он любил веселье  и  готов  был
хорошо платить каждому, кто сумеет его рассмешить. Но цену каждой  шутки
он определял по-своему. Смех, считал он, бывает обычным,  когда  смеются
только над чем-то одним. Такой смех - самый дешевый.  Дороже  стоит  тот
смех, когда человек смеется одновременно из-за двух или трех вещей.  Од-
нако такой смех встречался редко, как, впрочем, и другие дорогие вещи.
   Десятилетиями Аверкие Скила тщательно собирал на поле боя и в  глухих
закоулках городов Малой Азии самые удачные сабельные удары,  изучал  их,
проверял на живом мясе и потом описывал способ нанесения  в  специальной
тетради, заполненной диаграммами и схемами, анализирующими приемы  этого
древнего искусства. Он знал, как саблей убить рыбу  в  воде,  как  ночью
подманить врага светом фонаря, подвешенного на воткнутый в землю меч,  и
напасть на него из мрака с ножом. Каждый прием он связывал  с  одним  из
знаков зодиака, и каждая звезда того или иного созвездия обозначала одну
смерть. Известно, что в 1689 году Скила полностью справился с созвездия-
ми Водолея, Стрельца и Быка и приступил к созвездию Овна, в котором  ему
не хватало лишь практической проверки последнего удара саблей, после ко-
торого и с этим созвездием было бы покончено. Этот удар имел  змеевидную
траекторию, и после него оставалась страшная  извилистая  рана,  которая
раскрывалась и, как рот, издавала крик освобожденной крови. Где-то в Ва-
лахии в боях между Австро-Венгрией и Турцией, как пишет сам Скила, он  в
1689 году проверил и этот последний из своих приемов, после чего уехал в
Венецию, где опубликовал в 1702 году книгу "Лучшие  подписи  саблей",  в
которой изложил свой опыт бойца на саблях и мечах. К  книге  прилагалась
карта схем нанесения ударов, в каждой из которых изображался и сам Авер-
кие Скила, стоящий среди звезд. Казалось, он пойман в клетку  или  сеть,
образованную траекториями движений его сабли, выполняющей разные приемы.
Непосвященным он виделся заключенным в прозрачное строение, которое  сам
создал вокруг себя свистом сабли и разрезами ее клинка.  Но  эта  клетка
имела столь прекрасные очертания, была такой легкой и воздушной, с  вос-
хитительными поворотами, парящими куполами, мостами, арками и  стройными
башнями по углам, что прежде всего можно было  подумать,  будто  Аверкие
Скила опутан полетом жужжащего вокруг него жука, бесконечная подпись ко-
торого вдруг стала читаемой в воздухе. Лицо Аверкия Скилы за  этими  ре-
шенными задачами или же тюремными решетками было сп , только губы у него
были двойными, да все время казалось, что кто-то находящийся внутри него
хочет заговорить. Он утверждал, что каждая рана - это новое сердце,  ко-
торое бьется само по себе, и раны он крестил саблей, а нос  у  него  был
волосатым, поэтому его легко опознавали и старались избежать  встречи  с
ним.
   Интересные записи об Аверкие Скиле  оставил  музыкант  и  толкователь
снов Юсуф Масуди ?. Он вместе с Аверкием Скилой  работал  слугой  у  уже
упоминавшегося дипломата из Царьграда и занимался тем, что  охотился  на
тех, кто путешествует по людским снам. Он записал, что  в  тех  случаях,
когда два человека видят друг друга во сне и когда  сон  одного  создает
явь другого, всегда и с одной и с другой стороны немного сна  просачива-
ется наружу. Из этого излишка образуются "дети сна". Иными словами, про-
должительность сна короче, чем явь того, что снится, правда  сон  всегда
несравненно глубже любой яви, и поэтому обязательно в любом случае оста-
ется немного отходов, "остатков материала", которые не входят в явь  то-
го, что снилось, а переливаются через край и приклеиваются к  яви  како-
го-нибудь третьего лица, сталкивающегося из-за этого с большими неприят-
ностями и неожиданностями. Этот третий, как правило, оказывается в более
сложном положении, чем двое первых, его свобода воли вдвое больше  огра-
ничена подсознанием, чем у тех двоих, так как излишки энергии и материа-
ла, которые перетекают в их снах,  поочередно  переливаются  в  духовную
жизнь третьего, и он из-за этого становится как бы  двуполым  существом,
которое ориентируется то на одного, то на другого спящего.
   Масуди убежден, что Аверкие Скила страдал такой ограниченностью  воли
и боролся не на жизнь, а на смерть с еще двумя, тоже видящими сны, имена
которых Масуди приводит. Это хозяин Аверкия - Аврам Бранкович,  и  некий
Коэн ?, которого Аверкие Скила вообще не знал. Как бы то  ни  было,  сам
Скила мог, подобно музыкальному инструменту с низким  голосом  и  самыми
толстыми струнами, встроить лишь костяк мелодии, лишь основное  звучание
своей жизни, в самых грубых чертах. Все остальное  ускользало  от  него,
оно было доступно не ему, а другим, и его можно было измерить только  их
мерой. Самые мучительные его вопли и самые высшие взлеты  находились  на
каком-то таком уровне, где другие выдерживают  не  мучась,  на  середине
своих возможностей.
   Согласно той версии событий, которую предлагает Масуди, Аверкие  Ски-
ла, собирая свою коллекцию сабельных ударов, исходил вовсе не из профес-
сиональных и военных интересов, не из желания совершенствовать и изучать
искусство сабельного боя, а из отчаянной надежды найти тот самый  прием,
который поможет ему спастись из заколдованного круга, в котором он  топ-
тался в ожидании того, когда его мучители окажутся в  пределах  досягае-
мости сабли. В последние годы он возлагал огромные и непонятные  надежды
на то, что все решится с помощью одного боевого приема, который, как  он
утверждал, находился под знаком Овна. Иногда Аверкие Скила просыпался  с
глазами, полными высохших слез, которые, если их потереть, распадались и
крошились под пальцами, как кусочки разбитого стекла или как песок, и по
этим остаткам копт мог распознавать - чужие это слезы или его  собствен-
ные. Тем не менее в венецианском издании "Лучшие подписи саблей" послед-
няя диаграмма показывает Аверкия Скилу в клетке из обозначенных  пункти-
ром траекторий движения его оружия, причем  одно  особенное,  извилистое
движение саблей под знаком Овна на этом чертеже представляет  собой  как
бы проход, который позволяет выбраться из этой клетки или сети. На диаг-
рамме Аверкие Скила изображен покидающим  клетку  своего  опасного  мас-
терства через отверстие, проделанное необычным, змеящимся  движением,  и
выходящим через него на свободу, как через  щель  приоткрывшейся  двери.
Через эту прорезь он выходит как  из  раны,  будто  рождаясь  из  своего
звездного заточения для мира и новой жизни. А внутри  его  косноязычного
рта радостно смеется другой рот.



   СТОЛПНИК (БРАНКОВИЧ ГРГУР) (1676 -  1701)  -  само  слово  "столпник"
обозначает в восточном христианстве отшельника, принявшего обет провести
жизнь в молитве на верху башни (столпа). Что же касается Гргура  Бранко-
вича, то его называют Столпником по  совершенно  особой  причине.  Гргур
Бранкович был сотником из семейства эрдельских Бранковичей, старшим  сы-
ном военачальника XVII века, находившегося  на  дипломатической  службе,
Аврама Бранковича ?. Он пережил своего отца всего на двенадцать лет. Про
него известно, что он был пятнистым, как леопард, и  всегда  побеждал  в
ночных боях. У него была драгоценная сабля, изготовленная из  семидесяти
металлических пластин, которые были выкованы после того, как кузнец  де-
вять раз подряд прочитал "Отче наш". Прозвище  Столпник  он  никогда  не
слышал, потому что получил его после смерти, а точнее, после  того,  как
был замучен в турецком плену. Пушечных дел мастер Хасан  Агрибирди-млад-
ший описал его гибель, и народ о ней сложил песню, а сам Гргур Бранкович
благодаря прозвищу встал в один  ряд  со  святыми  отшельниками  христи-
анства. Говорят, что погиб он так: вместе с несколькими всадниками Бран-
кович случайно налетел вблизи Дуная на турецкий отряд. Турки только  что
подъехали к берегу и, сидя в седлах, прямо с лошадей  мочились  в  реку.
Заметив их, Бранкович обратился в  бегство.  Командир  турецкого  отряда
увидел его, но не прервал своего дела и, только полностью  опорожнившись
и стряхнув последние капли, погнался за Бранковичем и взял его  в  плен.
Под звуки ударов копьями по барабану связанного Бранковича привели в ту-
рецкий лагерь. Турки водрузили пленного на верхушку греческой колонны, и
три лучника получили приказ пускать в него стрелу за стрелой. Перед  тем
как начать, ему пообещали, что, если  он  останется  живым  после  пятой
стрелы, ему подарят жизнь и еще лук со стрелами, чтобы стрелять сверху в
тех троих, которые сейчас в него целятся. Тогда он попросил не выпускать
по две стрелы одновременно, потому что "должен считать  выстрелы,  а  не
боль". Итак, те трое стали его обстреливать, а он считал. Первая
   вонзилась над застежкой ремня, вошла в  живот  и  пробудила  там  всю
боль, которая накапливалась в течение жизни. Вторую стрелу  ему  удалось
схватить рукой, третья пробила  ухо  и  осталась  висеть  в  мочке,  как
серьга, а он считал. Четвертая просвистела мимо, пятая ударилась об  ко-
лено, соскользнула и пробила другую ногу, а он считал; шестая опять про-
летела мимо, девятая пригвоздила его ладонь к бедру, а он считал;  один-
надцатая разворотила ему локоть, двенадцатая вонзилась в пах, а он  счи-
тал. Досчитал до семнадцати и тогда упал с колонны мертвым. На этом мес-
те вырос дикий виноград - его никогда не продают и не покупают, это счи-
тается грехом.



   Д-р СУК ИСАЙЛО (15.Ш.1930 - 2.Х.1982) - археолог, арабист,  профессор
университета в Нови-Саде, проснулся апрельским утром 1982 года - с воло-
сами под подушкой и легкой болью во рту. Ему  мешало  что-то  твердое  и
зубчатое. Он засунул в рот два пальца, как будто полез в карман за  рас-
ческой, и вынул изо рта ключ. Маленький ключ с золотой головкой. Челове-
ческие мысли и сны имеют свои ороговевшие, непроницаемые внешние оболоч-
ки, которые, как кожура, защищают мягкую сердцевину от повреждений,- так
думал д-р Сук, лежа в постели и глядя на ключ. Вместе с  тем  мысли  при
соприкосновении со словами точно так же быстро  гаснут,  как  слова  при
соприкосновении с мыслями. Нам остается только то, что  сможет  пережить
это взаимное убийство. Короче говоря, д-р Сук хлопал глазами, мохнатыми,
как мошонка, и ничего не мог понять. Главным образом его удивляло не то,
откуда у него во рту ключ, Что только человек не сует в свой  единствен-
ный рот за всю жизнь (будь рот не один, может, мы были бы более  разбор-
чивы)! Как-то недавно, после пьянки, он вытащил  из  собственной  глотки
целую свиную голову, причем в наморднике. Его удивляло  другое.  По  его
оценке, ключу этому было не менее тысячи лет,  а  заключения  профессора
Сука в области археологии обычно принимались безоговорочно. Научный  ав-
торитет профессора Сука был непререкаемым. Он сунул ключик в карман брюк
и принялся грызть ус. Стоило ему утром погрызть ус,  как  в  его  памяти
сразу всплывало, что он накануне ел на ужин. Например, сейчас  он  сразу
же вспомнил, что это были тушеные овощи и печенка с луком.  Правда,  усы
при этом иногда вдруг начинали пахнуть, например,  устрицами  с  лимоном
или еще чем-нибудь таким, что д-р Сук никогда бы в рот  не  взял.  Тогда
д-р Исайло попытался восстановить в памяти, с кем он накануне в  постели
обменивался впечатлениями об ужине. Вот так этим утром  он  добрался  до
Джельсомины Мохоровичич. У нее всегда семь пятниц на неделе, улыбка  из-
рядно приправлена специями, глаза немного косят, так что когда она  мор-
гает, веки давят ей на нос. Ручки у нее ленивые и такие теплые, их можно
сварить яйцо, а волосы шелковые, и доктор Сук завязывает ими  новогодние
подарки, и женщины всегда узнают их, даже когда они отрезаны.
   С такими мыслями, начисто выбрив уши и заострив  взгляд,  доктор  Сук
готовился выйти из дому. В настоящий момент он находился в столице,  где
всегда наведывался в родительский дом. Здесь тридцать лет назад  профес-
сор Сук начал свои исследования, которые уводили его все дальше и дальше
от этого дома, и он невольно чувствовал, что путь его закончится далеко,
не здесь, в каком-то краю, где стоят холмы, поросшие соснами, напоминаю-
щие разломанный хлеб с черной коркой. И все же его археологические  исс-
ледования и открытия в области арабистики, и особенно труды  о  хазарах,
древнем народе, который давно исчез с арены мировых событий, оставив ис-
тории изречение, что "и у души есть скелет и этот  скелет  -  воспомина-
ния", по-прежнему оставались связаны с этим домом. Дом когда-то  принад-
лежал его левоногой бабке, в которую и он родился левшой. Сейчас здесь в
доме его матери, госпожи Анастасии Сук, на почетных  местах  расставлены
книги д-ра Сука, переплетенные в мех от старых шуб, они пахнут  смороди-
ной, и читают их с помощью  особых  очков,  которыми  госпожа  Анастасия
пользуется только в торжественных случаях. Пестрая, как форель,  госпожа
Анастасия носила свое имя во рту, как монетку, которая мешает, и ни разу
за всю жизнь на него не откликнулась и не произнесла его  вслух.  У  нее
были прекрасные голубые глаза, как у гусыни, и сын регулярно заставал ее
с какой-нибудь из своих книг на коленях и с кусочком чьего-нибудь  имени
(как правило - отцовского), который, выплюнутый, лежал у нее на  губе  и
был немного испачкан кровью. Годы, густые, как каша, и непроходимые, че-
рез которые доктор Сук пробирался в последние десятилетия,  собирая  ар-
хивные выписки, фотографии старых монет и осколки кувшинов от соли,  для
того чтобы строить из них столп истины, в последнее время  все  яснее  и
яснее давали ему понять, что мать приближается к нему из огромной дали и
возвращается в жизнь. Она возвращалась через его старость  и  через  его
морщины - все больше и больше, по мере того как он делался более зрелым,
- вытесняя с его лица и тела те особенности, которые а  себе  следы  его
умершего отца. Он на глазах превращался все больше и больше  из  него  в
нее, а теперь, когда он был вынужден жить один и  заниматься  домашними,
женскими, делами, в его руках оставалось все меньше отцовской  ловкости,
и все чаще в медлительности и неуклюжести собственных пальцев он узнавал
движения матери. Его визиты в родительский дом, редкие и обычно  связан-
ные с днями рождений (именно таким был и сегодняшний), тоже начали  при-
обретать совершенно новые черты. Вот и теперь мать встречает его в  две-
рях, целует в голову, ведет в угол, где  раньше  стоял  высокий  детский
стул, а теперь кресло, привязанное, как поросенок, к дверной ручке.
   - Сашенька, ты всегда был так невнимателен ко мне, - говорит она  сы-
ну, - самые прекрасные и самые счастливые часы моей жизни были связаны с
такими ужасными трудностями, что я еще до сих пор их помню. А помню  их,
а значит, помню и тебя, но не как счастье, а как радостные усилия, кото-
рые почти непереносимы. Почему же так невероятно, до изнеможения  трудно
быть счастливой? Но все это давно прошло, как дым.  Я  смирилась  с  тех
пор, как перестала быть счастливой. И все же, смотри, есть  еще  кто-то,
кто меня любит, кто меня помнит! - И она вынесла связку его писем, напи-
санных ей. - Представляешь, Саша, от профессора Сука!
   Мать перевязала эти письма волосами Джельсомины Мохоровичич и  теперь
целует их и читает ему вслух с выражением триумфа, как под звуки военных
маршей, и только что не забывает попрощаться с ним, когда он отправляет-
ся спать к себе в гостиницу. Иногда она быстро целует его  на  прощание,
так что он невольно чувствует под платьем ее грудь, похожую на груши  из
компота.
   В то время когда профессор Сук стоял на пороге  третьего  десятилетия
своих исследований, когда глаза его стали быстрыми, а губы медленнее уш-
ных раковин, когда его книгами начали все чаще пользоваться в археологии
и ориенталистике, у него появилась еще одна причина наведываться в  сто-
лицу. Однажды утром здесь, в большом здании, пышном, как слоеный торт, в
шляпу, из которой позже вытаскивают записки, было  опущено  и  имя  д-ра
Исайло Сука. Правда, ни в тот раз, ни позже оно не было вытащено, однако
д-р Сук регулярно получает приглашения на заседания в  этом  здании.  Он
приезжает на них со вчерашней улыбкой, растянутой на губах, как паутина,
и теряется в коридорах, в круговых коридорах, идя  по  которым,  однако,
никогда нельзя прийти на место, с которого ты начал движение. Ему  каза-
лось, что это здание похоже на книгу, написанную  на  незнакомом  языке,
которым он еще не овладел, коридоры - на фразы чужого языка, а комнаты -
на иностранные слова, которых он никогда не слышал. И  он  нисколько  не
удивился, когда ему однажды сообщили, что он должен быть подвергнут обя-
зательному здесь экзамену в одной из комнат на первом этаже, где  пахнет
раскаленными замочными скважинами. На втором  этаже,  где  вытаскивались
свернутые трубочкой бумажки, авторитет его книг был  бесспорным,  однако
этажом ниже в том же самом здании  он  почувствовал  себя  коротконогим,
будто штанины его брюк постоянно удлиняются. Здесь болтался народ,  под-
чиненный тем, что были этажом выше, но здесь его  книги  не  принимались
всерьез, и его ежегодно подвергали экзамену, причем предварительно  тща-
тельно проверялось, кто он такой. После экзамена, однако, д-ру  Суку  не
сообщили опенку, которая, конечно же, была где-то зафиксирована,  правда
председатель экзаменационной комиссии весьма похвально отозвался о  про-
фессиональных данных кандидата. В тот день д-р Сук с большим облегчением
отправился после экзамена к матери. Она, как и обычно, отвела его в сто-
ловую и здесь, закрыв глаза, показала ему прижатую к груди новейшую  ра-
боту д-ра Сука с авторским посвящением. Из учтивости он в
   на книгу, украшенную собственным автографом, а потом мать, как  всег-
да, усадила его на табуретку в углу комнаты, с обычной присказкой, кото-
рую доктор Сук помнит еще с детства, - "Присядь тут  на  минутку!"  -  и
растолковала ему сущность научного вывода, который подтверждает эта  ра-
бота. Пока она говорила, ее радость походила не столько на грусть  коме-
дианта, сколько на веселость персонажа трагедии.  С  завидной  точностью
она пересказала сыну, что профессор Сук установил:  ключи,  найденные  в
одном глиняном сосуде в Крыму, вместо головок имели  серебряные,  медные
или золотые имитации монет, встречавшихся у варваров.  Всего  нашли  сто
тридцать пять ключей (д-р Сук считал, что их было до десяти тысяч в  од-
ном сосуде), и на каждом он обнаружил по одному  маленькому  значку  или
букве. Сначала он подумал, что это знак мастера или что-то в этом  роде,
но потом заметил, что на монетах большей стоимости оттиснута другая бук-
ва. На серебряных монетах была третья буква, а на золотых, как он  пред-
полагал, четвертая, хотя ни одного ключа с золотой головкой пока найдено
не было. И тут он пришел к гениальному выводу (на этом важном месте мать
попросила его не вертеться и не прерывать ее вопросами): он  распределил
монеты по стоимости и прочитал зашифрованную запись или послание,  кото-
рое возникнет, если буквы на монетах сложить в одно целое.  Это  надпись
была "ATE", и недоставало только одной буквы (той самой, с золотой моне-
ты, которую еще не нашли). Д-р Сук предположил, что эта недостающая бук-
ва могла быть одной из священных букв еврейского алфавита,  -  возможно,
это была буква "Хе", четвертая буква божественного имени... А ключ,  ко-
торый ее но