белого  и
красного вина. Песня, которую играл незнакомец, была известна Масуди, но
относилась к числу самых редких, и он удивился, услышав ее в такой  глу-
ши. В этой песне было одно очень трудное место, и Масуди в  те  времена,
когда он еще занимался игрой на лютне,  разработал  специально  для  нее
особый "персторяд", который потом получил настолько большую известность,
что при исполнении этой мелодии все лютнисты применяли именно его. Одна-
ко незнакомец пользовался каким-то другим решением, еще лучшим, чем  то,
которое предложил в свое время Масуди, и Масуди никак не мог понять, ка-
ков же ключ к этому другому решению. Он был изумлен. Ждал, не повторится
ли песня, и, когда это случилось, все вдруг стало ясно. Незнакомец в том
трудном месте пользовался не десятью, а одиннадцатью пальцами. Это озна-
чало, что играет шайтан, потому что дьявол при  игре  употребляют  кроме
пальцев еще и хвост.
   - Интересно, это он меня нагнал или я его? - прошептал Масуди и побе-
жал в соседнюю комнату. Там он увидел человека с тонкими пальцами одина-
ковой длины. Седина змеилась в его бороде. Звали его Ябир Ибн Акшани  ?,
и перед ним лежал инструмент, сделанный из панциря белой черепахи.
   - Покажи мне, - произнес Масуди, - покажи мне! То, что я слышал,  не-
возможно...
   Ябир Ибн Акшани зевнул, нехотя, медленно шевеля  открытым  ртом,  как
будто рождая из него какого-то невидимого ребенка,  окончательный  облик
которому придают движения его губ и языка.
   - Что тебе показать? - ответил он и расхохотался.- Хвост? Но ведь те-
бя не интересуют песня и игра, ты с ними давно расстался. Сейчас ты тол-
кователь снов. Так что тебя интересую я. Хочешь, чтобы шайтан  тебе  по-
мог? Ведь в книге сказано - шайтан видит Бога, а люди нет. Что же ты хо-
чешь знать обо мне? Верхом я езжу на страусе, а когда иду пешком, веду с
собой толпу демонов, маленьких шайтанов, среди которых есть и один поэт.
Он писал стихи еще за много столетий до того, как  Аллах  создал  первых
людей, Адама и Еву. Его стихи говорят о нас, шайтанах, и о семени дьяво-
ла. Но я надеюсь, ты не воспримешь их слишком серьезно, ведь это же сти-
хи. Первое слово всегда как яблоня со змеем вокруг ствола, корнем в зем-
ле и кроной в небе. Я расскажу о себе и о тебе кое-что другое.
   Воспользуемся известными фактами. Самыми известными, которые  знакомы
каждому читателю Корана. Я, как и все другие шайтаны, сделан из огня, ты
из глины. У меня нет другой силы, кроме той, которую я влил в тебя и ко-
торую от тебя же и беру. Ибо в истине можно найти только то, что  сам  в
нее вложишь. Но это не так уж мало - в истине есть место для всего.  Вы,
люди, воплотитесь на небе во что хотите, если, конечно, попадете в  рай,
но зато на земле вы на все время заточены в одну и ту же форму, ту,  ко-
торую вы выстроили своим рождением. Мы же, наоборот, на земле  принимаем
любой вид, в зависимости от нашего желания, причем можем его менять, ес-
ли захочется, но стоит нам перейти Кевсер, райскую реку, как мы остаемся
на небе навсегда, осужденные быть шайтанами, то есть тем, чем мы и явля-
емся. Однако из-за того, что мы происходим от огня, наши воспоминания не
могут выцвести совершенно, как ваши, замешанные на глине. Вот  тут-то  и
видна существенная разница между мною, шайтаном, и тобою, человеком. Те-
бя Аллах создал двумя руками, а меня - одной, но мой род, род  шайтанов,
появился раньше твоего, человеческого, рода. Таким образом, самое важное
различие между тобой и мной лежит во времени. И хотя наши  мучения  идут
попарно, мой род прежде твоего пришел в джехенем, в ад. А после вас, лю-
дей, туда придет новый, третий род. Поэтому твоя мука будет навсегда ко-
роче моей. Потому что Аллах уже выслушал тех грядущих, третьих,  которые
будут кричать ему про нас и про вас:
   "Накажи первых вдвойне, чтобы нам меньше  мучений  досталось!.."  Это
означает, что мучения не неисчерпаемы. Так что именно здесь узел,  здесь
начинается то, чего нет в книгах, и именно здесь я могу тебе быть  поле-
зен. Обрати внимание: наша смерть старее вашей смерти. Мой род  шайтанов
имеет более долгий опыт умирания, чем твой, человеческий, и лучше помнит
этот опыт. Поэтому я знаю и могу  рассказать  тебе  о  смерти  несколько
больше, чем кто бы то ни было из твоих, как бы мудр и опытен он ни  был.
Мы дольше вас жили со смертью.
   Так что слушай, если у тебя в ухе есть золотая  серьга,  воспользуйся
возможностью. Потому что рассказывающий что-то сегодня, сможет рассказы-
вать это и завтра, тот же, кто слушает, может слушать лишь  раз,  тогда,
когда ему говорят. И тут Акшани поведал

Повесть о смерти детей

   Смерть детей всегда образец смерти родителей. Мать рождается для  то-
го, чтобы дать жизнь своему ребенку, ребенок умирает, чтобы придать фор-
му смерти своего отца. Когда сын умирает раньше отца,  отцовская  смерть
становится вдовой, она искалечена, она остается без образца. Поэтому мы,
демоны, умираем легко - у нас нет потомства. И  никакой  образец  смерти
нам не задан. Так и люди, не имеющие детей, умирают легко, потому что их
всеобъемлющая деятельность в вечности  означает  лишь  одно-единственное
угасание, причем очень быстрое, за одно мгновение. Короче говоря,  буду-
щие смерти детей как в зеркале отражаются в смертях родителей, как бы по
закону с обратным действием. Смерть - это единственное, что  наследуется
не вперед, а назад, переходит с более молодых на более старых, с сына на
отца, - смерть свою предки наследуют от потомков, как  дворянство.  Нас-
ледственная клетка смерти - герб уничтожения, она переходит вместе с те-
чением времени из будущего в прошлое и так связывает смерть с рождением,
время с вечностью, Адама Рухани с самим собой.  Смерть,  таким  образом,
относится к явлениям семейной и наследственной природы. Но речь при этом
идет не о наследовании черных ресниц или козьей оспы. Речь идет  о  том,
как каждый отдельный человек переживает смерть, а не о том, от  чего  он
умирает. Человек умирает от клинка, болезни или возраста, но воспринима-
ет это как нечто совсем другое. Человек никогда не  переживает  свою,  а
только чужую, причем будущую, смерть. Смерть, как мы сказали, своих  де-
тей. Таким образом, он превращает смерть в  общее,  семейное  имущество,
если можно так выразиться. Тот, у кого нет потомства, будет иметь только
собственную смерть. Одну-единственную. И наоборот, тот у кого есть дети,
будет иметь не свою, а их смерть, умноженную. Страшна смерть людей, име-
ющих большое потомство, потому что она умножается, ведь жизнь  и  смерть
вовсе не обязательно должны соотноситься один к одному. Вот тебе пример.
В одном хазарском монастыре много веков назад жил монах по имени Мокада-
са аль-Сафер ?. Молитва его состояла в том, чт ою долгую жизнь в  монас-
тыре, где рядом с ним было около десяти тысяч девственниц, он оплодотво-
рил всех этих монахинь. И стал отцом такого же количества детей. Ты зна-
ешь, отчего он умер? Он проглотил пчелу. А ты знаешь, как он умер?  Умер
сразу десятью тысячами смертей, его смерть была помножена на десять  ты-
сяч. За каждого ребенка по одной. Его не  пришлось  даже  хоронить.  Эти
смерти разнесли его тело на части, такие мелкие, что от него  ничего  не
осталось, кроме этой притчи.
   Все это похоже на другую, всем известную басню о связке прутьев,  ко-
торую вы, люди, понимаете неправильно. Отец, лежащий на смертном одре  и
показывающий своим сыновьям, как легко сломать один прут, показывает  на
самом деле, как легко умирает тот, у кого только один сын.  А  когда  он
показывает им, что связку прутьев сломать невозможно, он хочет  сказать,
что для него смерть станет трудной, тяжелой работой, Он  хочет  сказать,
как мучительно умирать, имея много детей, когда их смерти плодятся,  по-
тому что отец переживает все их агонии заранее. Так  что  чем  больше  в
связке прутьев, тем в большей ты опасности. Это вовсе  не  придает  тебе
силы. А о женской смерти и о женских родах мы сейчас и вспоминать не бу-
дем - это вещи совсем другой природы, женские смерти не относятся к тому
же роду, что и мужские, у них другие законы...



   Так приблизительно выглядит эта тайна тайн, если  посмотреть  на  нее
отсюда, откуда мы, шайтаны, с нашим несколько большим чем у людей,  опы-
том смерти, можем разглядеть. Думай об этом, потому что ты  ловец  снов,
и, если будешь внимателен, тебе представится возможность стать  свидете-
лем всего этого.
   - Что ты имеешь в виду? - спросил Масуди.
   - Цель твоей охоты, как знают все толкователи снов, которые  толкутся
в этом дерьме так же, как и ты, найти двух  людей,  которые  видят  друг
друга во сне. Уснувший всегда видит во сне явь того, кто бодрствует.  Не
так ли?
   - Да, так.
   - Теперь представь себе, что этот бодрствующий умирает, так  как  нет
более жестокой яви, чем смерть. Тот, кто видит во сне его явь, на  самом
деле видит во сне его смерть, потому что явь первого в тот момент заклю-
чается в умирании. Таким образом, он ясно видит, как умирают, но сам  не
умрет. Но он и никогда больше не проснется, потому  что  того,  другого,
который умирает, больше не будет и он не сможет видеть во сне явь  того,
кто жив, не будет больше этого шелкопряда, который ткет  нить  его  яви.
Так что тот, кто видит во сне  смерть  бодрствующего,  не  может  больше
проснуться и сказать нам об этом и о том, как выглядит  смерть  с  точки
зрения собственного опыта умирающего, хотя и  обладает  непосредственным
знанием этого опыта. Поэтому ты, толкователь снов, знаешь способ  прочи-
тать его сон и найти и узнать там все о смерти,  проверить  и  дополнить
мой опыт. Каждый может заниматься музыкой, составлять словарь может каж-
дый. Оставь это другим, потому что только редкие и исключительные  люди,
такие как ты, могут заглянуть в эту щель между двумя взглядами, где  ца-
рит смерть. Воспользуйся  даром  ловца  снов  для  того,  чтобы  поймать
что-нибудь крупное. Ты задал себе вопрос, смотри не ошибись,  когда  бу-
дешь отвечать, - закончил свой рассказ Ябир Ибн Акшани,  повторяя  слова
священной книги.
   На дворе ночь обагрилась кровью, светало. Перед караван-сараем слыша-
лось журчание источника. Трубка, из которой вытекала вода, была  сделана
из бронзы и имела форму мужского члена с двумя  металлическими  яичками,
обросшими железными волосами, верхушка ее, которую берут в рот, была от-
полирована до блеска. Масуди напился и еще раз сменил ремесло. Он никог-
да больше не прикоснулся к "Хазарскому словарю" и перестал собирать све-
дения о жизни своего еврея-скитальца. Все бумаги, исписанные пером,  ко-
торое он обмакивал в эфиопский кофе, Масуди выбросил бы вместе с мешком,
в котором их носил, если бы при охоте на истину о смерти не  нуждался  в
них как в справочнике. Так он продолжил облаву на старого  зверя,  но  с
новой целью.



   Была первая джума эртеси в месяце садаре, и Масуди думал так, как де-
рево роняет листья, его мысли одна за другой отделялись от своих веток и
падали; он следил за ними, пока не лягут на дно своей осени навсегда. Он
расплатился и распрощался со своими лютнистами и певцами и  сидел  один,
закрыв глаза и прислонившись спиной к стволу пальмы, сапоги напекли  ему
ступни, и между своим телом и ветром  он  чувствовал  только  ледяной  и
горький пот. Он макал в этот пот крутое яйцо и так его солил.  Наступаю-
щая суббота была для него такой же великой, как Страстная пятница, и  он
ясно чувствовал все, что должен был сделать. О Коэне было известно,  что
он идет в Царьград. Поэтому его не нужно было больше преследовать и  ло-
вить на всех входах и выходах чужих снов,  в  которых  Масуди  колотили,
принуждали и унижали, как скотину. Более важным и трудным вопросом было,
как отыскать Коэна в Царьграде, городе всех городов. Впрочем, искать его
и не придется, вместо Масуди это сделает кто-нибудь другой. Нужно только
найти того, кого Коэн видит во сне. А такой человек, если хорошенько по-
думать, мог быть только один. Тот самый, о котором  Масуди  уже  кое-что
знал наперед.
   "Так же как запах липового меда, положенного в чай из лепестков розы,
не дает прочувствовать его истинный аромат, так и мне что-то не дает яс-
но разглядеть и понять сны, в которых окружающие меня люди видят Коэна",
- размышлял Масуди. Там есть еще кто-то, кто-то третий, кто мешает...
   Масуди уже давно предполагал, что кроме него, располагавшего арабски-
ми источниками, на свете есть по крайней мере еще двое, кого  интересует
хазарское племя: один - Коэн - владел еврейскими источниками об  обраще-
нии хазар, а второй, пока неизвестный,  -  несомненно  христианскими.  И
сейчас нужно было найти этого второго, какого-то грека или другого хрис-
тианина, ученого человека, интересующегося хазарскими делами.  Это.  ко-
нечно же, будет тот, кого ищет в Царьграде и сам Коэн. Нужно искать это-
го второго. И Масуди вдруг стало ясно, как это нужно делать. Но когда он
уже хотел встать, потому что все было продумано,  он  почувствовал,  что
опять попал в чей-то сон, что опять, на этот раз не по своей воле,  охо-
тится. Вокруг не было ни  людей,  ни  животных.  Лишь  песок,  безводное
пространство, распростершееся, как небо, и за ним -  город  городов.  Во
сне ревела большая, мощная вода, глубокая, доходящая до  самого  сердца,
сладкая и смертоносная, и Масуди она запомнилась по реву, который прони-
кал во все складки его тюрбана, закрученного так, чтобы походить на одно
слово из пятой суры Книги пророка. Масуди было ясно, что время  года  во
сне отличается от того, что наяву. И он понял, что это был сон пальмы, о
которую он опирался. Она видела во сне воду. Ничего  больше  во  сне  не
случилось. Только шум реки, закрученный умело, как белейший тюрбан... Он
вошел в Царьград в засуху, в конце месяца шаабана, и на  главном  базаре
предложил для продажи один из свитков "Хазарского  словаря".  Единствен-
ный, кто заинтересовался этим товаром, был  монах  Греческой  церкви  по
имени Теоктист Никольский который и отвел его к своему хозяину.  А  тот,
не спрашивая о цене, взял предложенное и  спросил,  нет  ли  чего-нибудь
еще. Из этого Масуди сделал вывод, что он у цели, что перед ним  искомый
второй, тот, кого видит во снах Коэн и кто послужит  ему  приманкой,  на
которую он должен  клюнуть.  Коэн,  конечно  же,  из-за  него  прибыл  в
Царьград. Богатый покупатель хазарского свитка из  мешка  Масуди  служил
дипломатом в Царьграде, он работал на английского посланника  в  Великой
По звали его Аврам Бранкович ?. Он был христианин, родом из  Трансильва-
нии, рослый и роскошно одетый. Масуди предложил ему свои  услуги  и  был
принят на службу. Поскольку  Аврам-эфенди  работал  в  своей  библиотеке
ночью, а спал днем, его слуга Масуди уже в первое утро  получил  возмож-
ность заглянуть в сон своего хозяина. Во сне Аврама Бранковича Коэн ехал
верхом то на верблюде, то на коне, говорил по-испански и  приближался  к
Царьграду. Впервые кто-то видел Коэна во сне днем.  Было  очевидно,  что
Бранкович и Коэн по очереди снятся друг другу.  Так  круг  замкнулся,  и
пришел час развязки.
   - Хорошо, - заключил Масуди, - но когда привязываешь на ночь  верблю-
дицу, выдои ее до конца, потому что никогда не известно, кому она  будет
служить завтра! - И начал расспрашивать о детях своего господина. Он уз-
нал, что дома, в Эрделе, Аврам-эфенди оставил двух сыновей, один из  ко-
торых, младший, страдает странной болезнью волос, и что  он  умрет,  как
только с его головы упадет последний волос. А второй сын Аврама уже  но-
сил саблю. Звали его Гргур Бранкович ?, и его оружие не раз обагряла ту-
рецкая кровь... Вот и все, но Масуди этого было достаточно. Остальное  -
дело времени и ожидания, подумал он и начал тратить время. Прежде  всего
он стал забывать музыку, первое свое ремесло. Он  забывал  не  песню  за
песней, а часть за частью этих песен; сначала из его памяти исчезли ниж-
ние тона, и волна забвения, как прилив, поднималась все выше и  выше,  к
самым высоким звукам, исчезала вся ткань песен, и в конце концов в памя-
ти Масуди остался только ритм, словно скелет. Потом он начал забывать  и
свой хазарский словарь, слово за словом, и ему совсем не  было  грустно,
когда как-то вечером один из слуг Бранковича бросил его в огонь...
   Но тогда произошло нечто непредвиденное. Как дятел, который умеет ле-
тать и хвостом вперед, Аврам-эфенди с наступлением последней джумы в ме-
сяце шаввале вдруг покинул Царьград. Он бросил дипломатическую службу  и
со всей своей свитой и слугами отправился воевать на Дунай. Там,  в  го-
родке Кладово, в 1689 году от Исы они  оказались  в  месте  расположения
австрийского лагеря принца Баденского, и Бранкович поступил  к  нему  на
службу. Масуди не знал, что ему думать и что делать,  потому  что  еврей
направлялся в Царьград, а не в Кладово, и планы Масуди все больше расхо-
дились с ходом событий. Он сидел на берегу Дуная и аккуратно  закручивал
тюрбан. И тогда он услышал рев реки. Вода бурлила глубоко под ним, но ее
рык был ему знаком, он полностью укладывался в складки тюрбана,  которые
походили на одно слово из пятой суры Корана. Это была та же вода,  кото-
рая снилась пальме в песках вблизи Царьграда несколько месяцев назад,  и
по этому знаку Масуди понял, что все в порядке и что его  путь  действи-
тельно окончится на Дунае. Он оставался на месте в окопе и целыми  днями
играл в кости с одним из писарей Бранковича.  Писарь  все  проигрывал  и
проигрывал и, надеясь вернуть потерянное, не хотел прерывать эту  безум-
ную игру даже тогда, когда турецкие пули и снаряды стали ложиться совсем
рядом с их окопами. Масуди тоже не хотел искать безопасное место, потому
что у него за спиной был Бранкович, которому  опять  снился  Коэн.  Коэн
скакал верхом сквозь рев какой-то реки, что протекала через сон  Бранко-
вича, и Масуди знал, что это рев того же самого Дуная, который можно бы-
ло слышать и наяву. Потом порыв ветра швырнул в него горсть земли, и  он
почувствовал, что сейчас все сбудется. Когда один из них  бросал  кости,
на позицию, неся за собой запах мочи, прорвался  отряд  турок,  и,  пока
янычары кололи и рубили налево и направо,  Масуди  жадно  искал  глазами
юношу с седым усом. И он его увидел. Масуди увидел Коэна таким, каким он
преследовал его в чужих снах, - рыжеволосого, с узкой улыбкой под сереб-
ряным усом, с мешком на плече и цепочкой мелких шагов за спи  турки  уже
зарубили писаря, проткнули копьем Аврама Бранковича, который  так  и  не
успел проснуться, и бросились к Масуди. Спас его Коэн. Увидев  Бранкови-
ча, он упал как подкошенный, и из его мешка рассыпались  бумаги.  Масуди
сразу понял, что Коэн впал в глубочайший сон, из которого не будет  про-
буждения.
   - Что это, погиб толмач? - спросил турецкий паша У своих приближенных
почти с радостью, а Масуди ответил ему по-арабски:
   - Нет, он заснул, - и тем самым продлил свою жизнь на один день,  так
как паша, удивленный таким ответом, спросил, откуда это известно, а  Ма-
суди отвечал, что он тот, кто связывает и развязывает узел чужих  снови-
дений, по роду занятий - ловец снов, что он давно уже следит за  посред-
ником, своего рода приманкой для истинной добычи, который теперь  умира-
ет, пронзенный копьем, и попросил оставить его в живых  до  утра,  чтобы
проследить за сном Коэна, которому снится сейчас смерть Бранковича.
   - Оставьте его жить, пока этот не проснется,  -  сказал  паша,  турки
взвалили спящего Коэна на плечи Масуди, и он пошел с  ними  на  турецкую
сторону, неся желанную добычу. Коэну, которого он нес, действительно все
это время снился Бранкович, и Масуди казалось, что он несет не одного, а
двоих. Юноша у него на плечах видел во сне  Аврама-эфенди,  как  обычно,
когда тот бодрствовал, потому что его сон все еще был явью Бранковича. А
Бранкович если когда и был в яви, то именно сейчас, когда его  проткнули
копьем, потому что в смерти нет сна. Тут для  Масуди  открылась  возмож-
ность, о которой говорил ем