ний отпрыск династии Ираклия в Византии, матерью которого была хазарская
принцесса. Таким образом, хазары одного и того же человека приняли, ког-
да он подвергался гонениям, и уничтожили, когда он сам  стал  гонителем.
Седьмой, и последний, хазарский год, записанный в "Великом  пергаменте",
на животе хазарского посланника, содержит сообщение о том, что наряду  с
хазарами в мире существует еще одно племя под тем  же  именем,  что  эти
двойники хазар живут от них очень далеко, но их часто путают с настоящи-
ми хазарами и время от времени происходят случайные встречи представите-
лей этих двух народов. Те,  другие  хазары  пытаются  извлечь  для  себя
пользу из такого совпадения, поэтому на бедрах посланника настоящих  ха-
зар находилось предупреждение, что иногда при дворах калифов и  василев-
сов появляются точно так же татуированные люди, которые,  однако,  несут
на своей коже историю не настоящего хазарского народа, а другого,  но  с
тем же именем. Другие хазары умели даже говорить по-хазарски, правда это
умение длилось у них не более трех-четырех лет, столько же, сколько  жи-
вет человеческий волос. Иногда знание хазарского языка прерывалось у них
посреди фразы, и после этого они уже не могли сказать ни слова.  Послан-
ник уверял как устно, так и татуировкой, что он представляет  настоящего
кагана и настоящих хазар. Он также напомнил, что в  истории  греков  был
такой момент, когда они вместо настоящих  хазар  связали  себя  с  наро-
дом-двойником, как раз в период, относящийся к седьмому большому хазарс-
кому году. В 733 году по современному летоисчислению (то есть в вышеупо-
мянутом хазарском) император Лев III Исаврийский, иконоборец, женил сво-
его сына Константина на дочери хазарского кагана Ирине.  Этот  брак  дал
впоследствии греческого императора Льва IV Хазара (775-780). В то же са-
мое время императора Льва III попросили послать ко двору хазарского  ка-
гана миссионеров, которые разъяснили бы, в чем заключается  христианская
вера. Эти просьбы повторялись и сотню лет спустя, во времена  греческого
императора Теофила (829-842), когда  русские  норманны  и  венгры  стали
представлять угрозу Крыму, греческой империи и  хазарскому  государству.
По требованию хазарского кагана греческие инженеры воздвигли тогда  кре-
пость Саркел, и на левом ухе посланника можно было ясно рассмотреть, как
в устье Дона поднимаются укрепления. На одном из его больших пальцев бы-
ло показано хазарское наступление на Киев в 862 году, но ввиду того, что
палец постоянно гноился от раны, полученной как раз во время  той  самой
осады Киева, картина была неясной и оставалась постоянной загадкой,  тем
более что в тот момент, когда этот посланник был направлен  в  Царьград,
осада была еще в будущем - до нее оставалось ровно два десятка лет.
   На этом месте запись о "Великом  пергаменте"  прерывается,  но  можно
сделать вывод, что тот, кто был автором этого "извода",  перенес  с  ха-
зарского оригинала только те факты, которые касались греко-хазарских от-
ношений, а остальные, которые, безусловно, тоже содержались на  татуиро-
ванной коже хазарского дипломата, оставил без внимания, предоставив  та-
ким образом "ходячему посланию" возможность продолжить свою миссию в ка-
кой-нибудь другой стране. Об этом как  будто  свидетельствует  известие,
что хазарский посланник завершил жизнь при дворе одного калифа, вывернув
душу наизнанку и снова натянув ее на себя, как перчатку. Кожа, которую с
него содрали, была выделана и, взятая в переплет как большой атлас, сто-
яла на почетном месте во дворце калифа в Самаре. Другие источники  гово-
рят о том, что посланник пережил много неприятностей. Прежде всего еще в
Царьграде ему пришлось позволить отрубить себе руку, потому что один  из
могущественных вельмож греческого двора заплатил чистым золотом за  вто-
рой большой хазарский год, записанный на левой кисти посланника. Соглас-
но третьим источникам, посланник был вынужден два или три  раза  возвра-
щаться в хазарскую столицу, где в исторические и другие данные, запечат-
ленные на его коже, вносились исправления, при этом, возможно,  он  даже
был заменен другим посланником, кожа которого  отражала  исправленную  и
дополненную версию истории хазар. Он жил, говорится в "Хазарском  слова-
ре", как живая энциклопедия о хазарах, получая деньги  на  существование
за то, что проводил долгие ночи спокойно стоя и рассматривая похожие  на
клубы дыма серебристые кроны деревьев на Босфоре, пока греческие и  дру-
гие писари переписывали хазарскую историю с его спины  и  бедер  в  свои
книги. Говорят, что, по хазарскому обычаю, он носил с  собой  стеклянный
меч и утверждал, что буквы хазарской азбуки получили  свои  названия  по
разным блюдам хазарского меню, а числа - по названиям семи  видов  соли,
которые различают хазары. Сохранилось его изречение, которое звучит так:
"Если хазарам лучше в Итиле (хазарской столице), то им было бы
   в Царьграде". Вообще говоря, многое из  сказанного  им  противоречило
тому, что было написано на его теле.
   Он сам, а возможно и какой-то его наследник, следующим образом объяс-
нил хазарскую полемику ?, которая происходила при дворе хазарского кага-
на. Как-то раз каган увидел во сне ангела, который сказал ему: "Создате-
лю дороги твои намерения, но не дела твои". Он тут же призвал самого ав-
торитетного хазарского священника из  секты  ловцов  снов  и  потребовал
объяснить свой сон. Ловец рассмеялся и сказал кагану: "Бог о тебе  поня-
тия не имеет, он не видит ни твоих намерений, ни мыслей, ни дел. То, что
ангел появился в твоем сне и наговорил тебе ерунды, означает только  то,
что ему негде было переночевать, а на дворе шел дождь. А  так  ненадолго
задержался он оттого, что уж больно воняло в этом твоем  сне.  В  другой
раз мой сны как следует..." Эти слова рассердили кагана, и он  пригласил
для толкования сна чужеземцев. "Да, человеческие сны страшно воняют",  -
прокомментировал эту историю хазарский посланник. Умер  он  оттого,  что
кожа, на которой была написана  хазарская  история,  начала  сильно  че-
саться. Этот зуд стал невыносимым, и он отошел в мир иной с  облегчением
и радостью, сознавая, что наконец-то будет чист от истории.



   ЧЕЛАРЕВО (VII-XI век) - место археологических раскопок,  недалеко  от
Дуная, в Югославии, где обнаружено средневековое кладбище. Остатки горо-
да, которому могли бы принадлежать эти захоронения, не обнаружены. Труд-
но сказать что-либо определенное о том, кого хоронили на этом  кладбище,
однако несомненно, что на предметах, найденных в могилах, можно отметить
особенности, характерные для авар, а также  следы  персидского  влияния.
Кроме того, там найдены меноры (изображения еврейского ритуального семи-
конечного светильника) и другие еврейские символы, а также несколько за-
писей на еврейском языке. При раскопках в Керчи (Крым) найдены плиты, на
которых изображены меноры


Менора из Челарево


такого же типа, как и в Челареве. Все это привело специалистов к следующему выводу: в окрестностях города Нови-Сад (где как раз и находится Челарево) обнаружены археологические находки, которые отличаются от обычных аварских и указывают на возможность существования какого-то другого субстрата, переселившегося на Паннонскую низменность еще до прихода туда венгров. Это подтверждается и письменными свидетельствами. Анонимный нотариус короля Белы, так же как и Абдул Хамид из Андалузии и Кинам, считает, что на этой территории рядом с Дунаем проживало население тюркского происхождения (измаилиты), которое считало себя Потомками переселенцев из Хорезма. Все это как будто указывает на то, что некрополь в Челареве принадлежит частично иудаизированным хазарам. Д-р Исайло Сук ?, археолог-арабист, занимавшийся этим регионом и уже очень давно проводивший раскопки в Челареве, оставил записи, обнаруженные после его смерти. В них говорится не о самом Челареве, а о мнениях, существующих относительно этого места: "Что касается захоронений в Челареве, то венграм хотелось бы, чтобы это были венгры или авары, евреям - евреи, мусульманам - монголы, и никто не заинтересован, чтобы они были хазарами. А скорее всего это именно они... Захоронение насыщено осколками гончарных сосудов с изображенными на них менорами. Ввиду того что у евреев расколотый гончарный сосуд означает пропащего, конченого человека, это кладбище представляет собой могилы пропащих, конченых людей, каковыми и были хазары на том месте, а возможно, и в то время".




ЗЕЛЕНАЯ КНИГА

ИСЛАМСКИЕ ИСТОЧНИКИ О ХАЗАРСКОМ ВОПРОСЕ





   АКШАНИ ЯБИР ИБН (XVII век) - по мнению лютнистов из Анатолии, некото-
рое время это имя носил шайтан и под ним он явился одному из  самых  из-
вестных музыкантов XVII века - Юсуфу Масуди ?. Ибн Акшани и сам был иск-
лючительно искусным музыкантом. Сохранилась его запись одной мелодии, по
которой ясно, что при игре он использовал более десяти пальцев.  Он  был
крупного сложения, не отбрасывал тени и носил на лице  мелкие,  как  две
полувысохшие лужицы, глаза. О своем понимании смерти он не  хотел  гово-
рить людям, но давал об этом понять косвенно, рассказывая истории, сове-
туя, как толковать сны или как добраться до понимания смерти  с  помощью
ловцов снов. Ему приписывают два изречения: 1) смерть - это  однофамилец
сна, только фамилия эта нам неизвестна; 2) сон - это каждодневное умира-
ние, маленькое упражнение в смерти, которая ему  сестра,  но  не  каждый
брат в равной степени близок своей сестре. Однажды он решил на деле  по-
казать людям, как действует смерть, и проделал это, взяв для примера од-
ного христианского военачальника, чье имя дошло до нашего  времени:  его
звали Аврам Бранкович ?, и воевал он в Валахии, где, как утверждал  шай-
тан, каждый человек рождается поэтом, живет вором  и  умирает  вампиром.
Некоторое время Ябир Ибн Акшани был смотрителем мавзолея султана Мурата,
и как раз тогда один неизвестный посетитель записал кое-что из его слов.
   "Сторож закрывал мавзолей, - записал неизвестный, -  и  тяжелый  звук
замка падал в его мрак, как будто это падало имя ключа. Такой  же  недо-
вольный, как и я, он сел рядом, на камень, и закрыл глаза. В тот момент,
когда мне казалось, что он уже заснул в своей части тени, сторож  поднял
руку и показал на моль, залетевшую в галерею мавзолея  то  ли  из  нашей
одежды, то ли из разложенных внутри персидских ковров.
   - Видишь, - обратился он ко мне равнодушно, - насекомое сейчас высоко
наверху, под белым потолком галереи, и его видно только потому, что  оно
движется. Глядя отсюда, можно было бы подумать, что это птица  высоко  в
небе, если считать потолок небом. Моль этот  потолок,  вероятно,  так  и
воспринимает, и только мы знаем, что она ошибается. А она не знает и то-
го, что мы это знаем. Не знает она и о нашем существовании. Вот и попро-
буй теперь установить с ней общение, попытайся. Можешь ли ты ей  сказать
что-нибудь, все равно что, но так, чтобы она тебя поняла и чтобы ты  был
уверен, что она тебя поняла до конца?
   - Не знаю, - ответил я, - а ты можешь?
   - Могу, - сказал старик спокойно, хлопнув руками, убил моль и показал
на ладони ее расплющенные останки. - Ты думаешь, она не  поняла,  что  я
сказал?
   - Так можно и свече доказать, что ты существуешь,  загасив  ее  двумя
пальцами, - заметил я.
   - Разумеется, если свеча в состоянии умереть... Представь  теперь,  -
продолжал он, - что есть кто-то, кто знает о нас все то, что мы знаем  о
моли. Кто-то, кому известно каким образом, чем и почему ограничено  наше
пространство, то, что мы считаем небом и воспринимаем как нечто  неогра-
ниченное.  Кто-то,  кто  не  может  приблизиться  к  нам  и  только  од-
ним-единственным способом - убивая нас - дает нам понять, что мы сущест-
вуем. Кто-то, чьей одеждой мы питаемся, кто-то, кто нашу смерть носит  в
своей руке как язык, как средство общения с нами. Убивая нас, этот неиз-
вестный сообщает нам о себе. И мы  через  наши  смерти,  которые,  может
быть, не более чем просто урок какому-нибудь скитальцу, сидящему рядом с
убийцей, мы, повторяю, через наши смерти, как через  приоткрытую  дверь,
рассматриваем в последний момент какие-то новые пространства и  какие-то
другие границы. Эта шестая, высшая степень смертного страха  (о  котором
нет воспоминаний) держит всех нас вместе, в одной игре,  связывает  всех
ее участников, не знакомых друг с другом. В сущности, иерархия смерти  -
это то единственное, что делает возможной систему контактов  между  раз-
личными уровнями действительности в необъятном пространстве, где смерти,
как отзвуки отзвуков, повторяются бесконечно...
   Пока сторож говорил, я думал: если все, что он здесь рассказывает,  -
плод мудрости, опыта или начитанности, то это не  заслуживает  внимания.
Но что, если вдруг он просто в этот момент оказался в  таком  положении,
из которого ему открывается лучший вид и другие горизонты, чем всем  ос-
тальным или ему же самому день назад?.."
   Ябир Ибн Акшани некоторое время жил скитальцем. Вместе со своим музы-
кальным инструментом, сделанным из панциря белой черепахи, он бродил  по
селам Малой Азии, играл и гадал, пуская в небо стрелы, воровал и  выпра-
шивал по два сита муки каждую неделю. Погиб он в 1699 году от Исы стран-
ной смертью. В то время он болтался по  четверговищам  (местам,  где  по
четвергам бывают ярмарки) и везде, где ему  удавалось,  пакостил  людям.
Плевал им в трубки, связывал друг с другом колеса на повозках, узлом за-
вязывал чалмы, так что без чужой помощи их было не распутать, и тому по-
добное. А когда он настолько досаждал прохожим, что те  накидывались  на
него с побоями, то, воспользовавшись неразберихой, потрошил их  карманы.
Он как будто выжидал, когда придет его время. Однажды,  решив,  что  это
время пришло, потребовал от одного крестьянина, у  которого  была  рыжая
корова, привести ее за плату на определенное место в  определенный  час.
На этом месте уже целый год не было слышно ни единого звука.  Крестьянин
согласился, привел корову, и она проткнула Ибн Акшани рогами, так что он
упал замертво там, где стоял. Умер он легко и быстро,  будто  заснул,  и
под ним в этот момент появилась тень, - может  быть,  только  для  того,
чтобы встретить его тело. После него осталась лютня из панциря белой че-
репахи, в тот же день превратившаяся в черепаху, ожившую  и  уплывшую  в
Черное море. Лютнисты верят, что когда Ябир Ибн Акшани вернется  в  мир,
его черепаха опять станет музыкальным инструментом, который заменит  ему
тень.
   Похоронен он в Трново, недалеко от Неретвы, на месте, которое  сейчас
называется Шайтанова могила. Год спустя после того, как его  похоронили,
один христианин с Неретвы, хорошо знавший жизнь  Акшани,  отправился  по
какому-то делу в Салоники. Там он зашел в лавку  купить  вилку  с  двумя
зубцами, которую используют для того, чтобы отправить в  рот  сразу  два
вида мяса - свинину и говядину. Когда хозяин лавки вышел к  нему,  чтобы
его обслужить, человек этот сразу узнал в нем Акшани и  спросил,  откуда
он взялся в Салониках, если год назад его похоронили в Трнове.
   - Приятель,- отвечал ему Акшани,- я умер, и Аллах осудил меня на веки
веков, и вот я здесь торгую, и у меня есть все, что положено. Только  не
ищи у меня весов, потому что взвешивать я больше не могу. Поэтому и тор-
гую саблями, ножами, вилками и разными орудиями, которые идут на  штуки,
а не на вес. Я всегда здесь, но в одиннадцатую пятницу каждого года дол-
жен лежать в могиле. Знаешь, я дам тебе товара в долг сколько хочешь, ты
только напиши бумагу, что вернешь, когда договоримся...
   Неретлянин согласился, хотя был день, когда трубки пищат и не  раску-
риваются, они составили бумагу со сроком после одиннадцатой пятницы, ко-
торая приходилась на месяц реби-уль-эвел; неретлянин окинул взглядом всю
лавку и вернулся домой, забрав товару столько, сколько хотелось. В  пути
возле самой Неретвы на него напал разъяренный кабан, которого он с  тру-
дом отогнал палкой. Однако зверю удалось отодрать у него конец пояса го-
лубого цвета. Когда наступил месяц  реби-уль-эвел,  неретлянин  накануне
одиннадцатой пятницы взял пистолет и ту самую вилку, которую он купил  в
Салониках, раскопал Шайтанову могилу и увидел там двоих. Один  лежал  на
спине и курил трубку с длинным чубуком, а другой,  в  стороне  от  него,
молчал. Когда он прицелился в них из пистолета, тот, что курил, выпустил
ему в лицо дым и сказал:
   - Меня зовут Никон Севаст ?, и со мной у тебя дел нет, потому  что  я
похоронен на Дунае. - С этими словами он исчез, только трубка осталась в
могиле. Тогда зашевелился второй, и неретлянин узнал в нем Акшани, кото-
рый укоризненно сказал ему:
   - Э-э, приятель, я ведь мог погубить тебя в Салониках, да не  захотел
и даже помог тебе. Что ж у тебя за вера, что ты  так  мне  за  это  пла-
тишь...- При этих словах Акшани рассмеялся, и неретлянин увидел  у  него
во рту обрывок своего голубого пояса... Тут он собрался с  духом,  пере-
вернул пистолет вверх курком и выстрелил в Акшани. Тот  попытался  дотя-
нуться до него, но только оцарапал - было уже поздно: грохнул выстрел, и
пуля попала туда, куда он целился. Акшани взревел, как вол, и могила на-
полнилась кровью.
   Придя домой, неретлянин положил оружие и хватился своей двузубой вил-
ки, но ее нигде не было. Пока он стрелял в Акшани, тот ее украл...
   По другому преданию, Ябир Ибн Акшани вообще не умирал. Однажды  утром
в 1699 году в Царьграде он бросил лист лавра в лохань с  водой  и  сунул
туда голову, чтобы вымыть свой чуб. Его голова оставалась под водой нес-
колько мгновений. Когда он ее вынул, вдохнул воздух и выпрямился, вокруг
него больше не было ни Царьграда, ни царства, в котором он умывался.  Он
находился в стамбульском отеле высшей категории "Кингстон", шел 1982 год
от Исы, у него была жена, ребенок и паспорт гражданина Бельгии, он гово-
рил по-французски, и только на дне раковины марки F.  Primavesi  &  Son,
Corrella, Cardiff лежал мокрый лист лавра.



   АЛЬ-БЕКРИ, СПАНЬЯРД (XI век) - главный арабский хронист хазарской по-
лемики ?. Его текст опубликован только недавно (Kunik and Rosen, 44),  с
арабского  его  перевел  Marquart  (Osteuropaische   und   ostasiatische
Streifzuge, Leipzig, 1903, 3-8). Кроме текста Аль-Бекри сохранилось  еще
два сообщения о хазарской полемике, то есть о переходе  хазар  в  другую
веру, однако они неполные, и из них не всегда ясно, касаются ли они  об-
ращения хазар в иудаизм, христианство или ислам. Это, если не  принимать
во внимание текста Иштак-хари, в котором в настоящее  время  отсутствует
как раз та часть, которая касается хазарской полемики, сообщение  Масуди
Старшего, автора сочинения "Золотые луга", который считает, что хазары ?
отказались  от  своей  веры  во  времена  правления  Гаруна   аль-Рашида
(786-809), когда в хазарском государстве оказалось много евреев, изгнан-
ных из Византии и Халифата, причем встречены они были вполне гостеприим-
но. Вторым хронистом полемики был Ибн аль-Атир, но его свидетельство  не
сохранилось в оригинале, нам оно известно в передаче Димаски. И наконец,
наиболее надежный и исчерпывающий источник - это хронист хазарской поле-
мики Аль-Бекри, который утверждает, что хазары после 731 года и  войн  с
халифами получили от арабов  вместе  с  миром  и  ислам.  Действительно,
арабские хронисты Ибн Рустах и Ибн Фадлан упоминают многих лиц в хазарс-
ком царстве, исповедовавших  ислам.  Они  говорят  и  о  "двойном  коро-
левстве", это, видимо, должно означать, что в определенный момент  ислам
в хазарском государстве имел такие же права, как и какое-то другое веро-
исповедание, - в частности, каган мог исповедовать веру Мухаммеда, а ха-
зарский король - иудаизм. По свидетельству Аль-Бекри, хазары  потом  пе-
решли в христианство, а после полемики, имевшей место при кагане  Саври-
ел-Овади, в 763 году, приняли иудаизм, причем исламский представитель  в
историческом споре не участвовал ввиду того, что по