Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
блуком, и
там ходят рассказы о том, как он был изуродован. Когда Аврам был мальчи-
ком семи лет, турки ворвались во владение его отца и налетели на не-
большую группу слуг, сопровождавших ребенка во время прогулки. Завидев
турок, слуги разбежались, с Аврамом остался только один старик, который
длинной палкой весьма искусно отражал все выпады всадников, пока их ко-
мандир не выпустил в него изо рта стрелу, спрятанную в зажатой между зу-
бами камышовой трубочке. Старик упал как подкошенный, а Аврам размахнул-
ся изо всех сил хлыстом, который держал в руке, и стегнул турка по сапо-
гам. Мальчик вложил в этот удар все свое отчаяние и ненависть, но турок
только рассмеялся и, приказав поджечь село, ускакал. Годы ползли, как
черепахи, Аврам Бранкович вырос, случай этот забылся, потому что были
новые стычки и Бранкович теперь сам вел своих воинов, неся в руке знамя
и во рту камышинку с отравленной стрелой. Однажды на дороге они натолк-
нулись на вражеского лазутчика, который шел вместе со своим сыном, еще
мальчиком. Выглядели они на первый взгляд вполне безобидно, у каждого
только по палке в руках. Один из людей Бранковича узнал старика,
подъехал к нему вплотную, пытался его схватить. Старик отбивался палкой
и не давался. Все заподозрили, что в палке у него спрятано секретное
письмо, свернутое в трубку. Бранкович выпустил отравленную стрелу и убил
старика. Тотчас мальчик, шедший со стариком, ударил Бранковича палкой.
Ребенку не исполнилось, пожалуй, и семи лет, и вся его сила, ненависть и
любовь не могли бы нанести вреда Бранковичу, но Бранкович рассмеялся и
упал как подкошенный.
После этого удара он стал хромать на одну ногу, оставил военное ре-
месло; через своего родственника, графа Джордже Бранковича, добыл себе
место дипломата в Адрианополе, Варшаве и Вене. Здесь, в Царьграде, Бран-
кович работал на английского посланника и жил в просторном каменном доме
между башнями Йороз Калеши и Караташ на Босфоре. На первом этаже дома он
приказал выстроить половину храма, посвященного матери Ангелине, его
прабабке, которую Восточная Церковь объявила святой. Вторая половина то-
го же храма находится в Трансильвании, месте постоянного пребывания отца
Бранковича.
Аврам Бранкович человек видный, с огромной грудной клеткой, напомина-
ющей клетку для крупных птиц или небольших зверьков, и на него часто на-
падают убийцы, ведь в народной песне поется, что кости его из золота.
В Царьград он прибыл так, как путешествует всегда: на высоком верблю-
де, которого кормят рыбой. Животное под ним идет иноходью, и ни капли
вина не проливается из чаши, укрепленной в оголовье. С раннего детства
Бранкович спит не ночью, как все зрячие, а только Днем, но когда он пе-
ревел свои часы и превратил день в ночь - сказать никто не может. Однако
и во время своих ночных бдений он не может спокойно сидеть на месте,
будто не дает ему покоя чужое горе. Поэтому за трапезой ему всегда ста-
вят две тарелки, два стула и два стакана - среди обеда он часто неожи-
данно вскакивает и пересаживается на другое место. Точно так же не может
он долго говорить на одном языке, а меняет их, как любовниц, и переходит
то на румынский, то на венгерский или турецкий, а у одного попугая начал
учить и хазарский язык. Известно, что во сне он говорит по-испански, но
наяву это его знание тает как снег на солнце. Не так давно кто-то пел
ему во сне песню на непонятном языке. Песню он запомнил, и для того,
чтобы перевести ее, нам пришлось искать человека, знающего языки, не из-
вестные Бранковичу. Так мы нашли одного раввина, и Бранкович прочитал
ему на память слова песни. Она короткая и звучит так:
Раввин, услышав начало, тут же прервал Бранковича и продолжил песню
до конца. Потом он написал имя автора стихов. Они были написаны еще в
XII веке, и сложил их некий Иуда Халеви ?. С тех пор Бранкович учит
древнееврейский. Однако то, чем он занимается в повседневной жизни, име-
ет совершенно практическую природу. Потому что способности его разносто-
ронни, а улыбка среди других наук и умений его лица выступает в роли ал-
химии...
Каждый вечер, стоит ему проснуться, он начинает готовиться к бою.
Точнее, он ежедневно упражняется в мастерстве владения саблей с одним из
здешних знаменитых искусников. Искусник этот - копт по имени Аверкие
Скила, которого Аврам нанял себе в слуги. Этот Аверкие носит один глаз
постным, а другой скоромным, а все морщины его лица связаны в узел над
переносицей. У него есть самое подробное описание и каталог сабельных
ударов, всех, какие когда-нибудь были применены, и прежде, чем внести в
свой рукописный справочник какой-либо новый удар, он сам лично проверяет
его на живом мясе. Бранкович закрывается вместе со своим слугой-коптом в
огромном зале, пол которого застелен ковром размером с небольшой луг, и
в полном мраке они упражняют свои сабли. Аверкие Скила обычно берет в
левую руку один из концов длинной верблюжьей уздечки, другой ее конец
подхватывает кир Аврам, тоже левой, а в правой у него сабля, такая же
тяжелая, как и та, которую сжимает в темноте рука Аверкия Скилы. Медлен-
но наматывают они уздечку на руку, пока не почувствуют, что уже прибли-
зились друг к другу, и тогда замахиваются беспощадными саблями - в пол-
ной темноте, от которой можно оглохнуть. О быстроте удара Бранковича по-
ют гусляры, да я и своими глазами прошлой осенью видел, как он стоит под
деревом и ждет порыва ветра, и первый же плод, который падает вниз, на
лету рассекает надвое. У него заячья губа, и, чтобы скрыть это, он от-
пустил усы, но, когда он молчит, между усами все равно видны зубы. И ка-
жется, будто верхней губы у него нет вовсе, а усы растут на зубах...
...Сербы говорят, что он любит свой край и что всегда советуется со
своими, однако у него есть .странные недостатки, которые никак не прили-
чествуют его роду занятий. Он не умеет в разговоре поставить точку и
выбрать ту минуту, когда следует подняться и уйти. Он всегда с этим тя-
нет и наконец упускает момент, оставляя людей в недоумении чаще - при
прощании, чем при встрече. Он употребляет гашиш, который специально для
него готовит один евнух из Кавалы, никому больше он не доверяет. Но как
это ни удивительно, у Бранковича нет постоянной потребности в опиуме, и
для того, чтобы не приобрести зависимость, он время от времени посылает
запечатанный ящик гашиша со своим курьером в Пешту, откуда и получает
его обратно с нетронутыми печатями спустя два месяца, когда, по его
подсчетам, опиум уже сможет ему понадобиться. Всегда, когда Бранкович не
в пути, огромное седло верблюда, украшенное бубенчиками, возвышается в
его большой библиотеке и служит ему столом, за которым можно писать
стоя. Дома во всех комнатах полно самых разных домашних предметов, кото-
рые выглядят какими-то испуганными, но никогда не найти рядом с ним или
поблизости от него двух одинаковых вещей. Каждая вещь, или животное, или
человек должны быть из разных сел. Среди его слуг сербы, румыны, греки,
копты, а недавно он взял на службу одного турка из Анатолии. У кира Ав-
рама есть большая и малая постели, и, почивая (а спит он всегда только
днем), он перемещается из одной постели в другую. Пока он спит, его слу-
га, тот самый, что родом из Анатолии, Юсуф Масуди ?, не сводит с него
взгляда, от которого падают птицы. А проснувшись, кир Аврам - как будто
в страхе - поет в постели тропари и кондаки своим предкам, которых
Сербская церковь причислила к лику святых.
Трудно судить о том, насколько Бранковича интересуют женщины. У него
на столе стоит деревянная фигура обезьяны в натуральную величину с ог-
ромным членом. Иногда кир Аврам повторяет свое присловье: "Баба без за-
да, что село без церкви", только и всего. Раз в месяц господарь Бранко-
вич отправляется в Галату, всегда к одной и той же гадалке, и она по
картам читает его судьбу старинным и требующим большого терпения спосо-
бом. В своем доме гадалка держит для Бранковича специальный стол, и на
этот стол она бросает новую карту каждый раз, когда на дворе меняется
ветер. От того, какой ветер подует, зависит, какая карта ляжет на стол
Бранковича, и это продолжается годами. На прошлую Пасху, только мы вошли
к ней, задул южный ветер, и гадалка сразу же изрекла:
- Вам приснится человек с одним седым усом. Молодой, с красными гла-
зами и стеклянными ногтями на одной руке, он приближается к Царьграду, и
скоро вы встретитесь...
Это известие настолько обрадовало нашего господина, что он тут же
приказал вдеть мне в ноздрю золотое кольцо, и я едва смог спастись от
этой милости.
Зная, насколько венский двор интересуется планами господаря Бранкови-
ча, я могу сказать, что Бранкович относится к тем людям, которые с осо-
бым вниманием и усердием заботятся о своем будущем, возделывают его, как
большой сад. Он не из тех, кто проживает жизнь бегом. Свое будущее он
заселяет медленно и осознанно. Открывает его для себя шаг за шагом, как
неведомую землю, сначала раскорчевывает и только потом строит в самом
подходящем месте здание, в котором потом еще долго переставляет все ве-
щи, пока не найдет их истинное расположение. Он обращает внимание на то,
чтобы будущее не замедлило свой ход и рост, однако заботится и о том,
чтобы самому не разогнаться и не зашагать вперед быстрее, чем оно может
продвигаться впереди него. Это своего рода гонка. И проигрывает тот, кто
быстрее. В настоящий момент будущее кира Аврама похоже на сад, в котором
уже посажено семя, но лишь один он знает, что из него прорастет. Тем не
менее о том, что за планы строит Бранкович, можно догадаться по той ис-
тории, которую пересказывают друг другу только шепотом. Это
Повесть о Петкутине и Калине
Старший сын кира Аврама Бранковича, Гргур Бранкович ?, рано сунул но-
гу в стремя и взмахнул саблей, закаленной в огне горящего верблюжьего
навоза. Его одежду, обшитую кружевами и испачканную кровью, в то время
из Джулы, где Гргур жил с матерью, посылали в Царьград, чтобы ее там
выстирали и отгладили под надзором отца, просушили на свежем ветре с
Босфора, отбелили под греческим солнцем и с первым караваном отправили
обратно в Джулу.
Второй, младший, сын Аврама Бранковича лежал в то время где-то в Бач-
ке за разноцветной печью, сложенной наподобие церкви, и мучился. Говори-
ли, что с тех пор, как на ребенка помочился дьявол, он встает по ночам,
убегает с метлой из дома и подметает улицы. Потому что по ночам его со-
сала Морь, кусала за пятки и из его сосков текло мужское молоко. Напрас-
но втыкали в дверь вилку и, поплевав на сложенные в кукиш три пальца,
крестили ими его грудь. Наконец одна женщина посоветовала ему лечь спать
с ножом, намоченным в уксусе, а когда Морь навалится на него, пообещать
ей дать утром взаймы соли и вонзить в нее нож. Мальчик все так и сделал,
когда Морь принялась сосать его, он предложил ей взаймы соли, вонзил в
нее нож, и тут послышался крик, в котором он узнал давно знакомый голос.
На третий день приехала из Джулы в Бачку его мать, с порога попросила
соли и упала замертво. На ее теле нашли рану от удара ножом, на вкус она
оказалась кислой... С тех пор мальчик занемог от ужаса, у него начали
выпадать волосы, и с каждым выпавшим волосом (как сказали Бранковичу
знахари) он терял год жизни. Клоки волос, запакованные в юту, пересылали
Бранкозичу. Он приклеивал их к мягкому зеркалу, на котором было нарисо-
вано лицо ребенка, и таким образом знал, на сколько лет меньше осталось
жить его сыну.
Почти никто, однако, не знал, что кроме этих двух сыновей у кира Ав-
рама был еще и приемный сын, если его вообще можно было так назвать.
Этот третий, или же приемный, сын не имел матери. Бранкович сделал его
из глины и прочитал над ним сороковой псалом, чтобы вдохнуть в него
жизнь и заставить двигаться. Когда он произнес слова: "Твердо уповал я
на Господа, и Он приклонился ко мне и услышал вопль мой. Извлек меня из
страшного рва, из тинистого болота; и поставил на камне ноги мои, и ут-
вердил стопы мои..." - три раза прозвонил колокол на церкви в Дале, юно-
ша шевельнулся и сказал:
- Когда прозвонили в первый раз, я был в Индии, при втором ударе - в
Лейпциге, а с третьим ударом вошел в свое тело...
Тогда Бранкович связал его волосы Соломоновым узлом, привесил к ним
ложку из боярышника, дал имя Петкутин и пустил в мир. А сам надел на шею
веревку с камнем и простоял так всю литургию в средопостную неделю.
Отец, разумеется, должен был (для того чтобы все было как у живых)
вложить в тело Петкутина и смерть. Этот зародыш конца, эта маленькая и
еще несовершеннолетняя смерть была в Петкутине сперва боязливой и глупо-
ватой, нетребовательной к пище, с недоразвитыми членами. Но уже тогда
она безмерно радовалась тому, что Петкутин растет, а рос он так, что его
расшитые рукава скоро стали такими большими, что в них могли летать пти-
цы. Но вскоре смерть в Петкутине стала быстрее и умнее, чем он сам, и
опасности она замечала раньше него. А потом она повела себя так, будто
приобрела соперницу, о которой речь еще впереди. Она стала нетерпеливой
и ревнивой и пыталась обратить на себя внимание тем, что вызывала у Пет-
кутина зуд на колене. Он чесал его и ногтем оставлял на коже написанные
буквы, которые потом можно было читать. Так они переписывались. Особенно
не любила смерть Петкутиновы болезни. А отец должен был снабдить Петку-
тина и болезнью, раз он хотел, чтобы сын как можно больше походил на жи-
вое существо, ведь без болезни живое существо как без глаз. Однако Бран-
кович постарался, чтобы болезнь Петкутина была как можно более безопас-
ной, и наградил его сенной лихорадкой, той самой, что возникает весной,
когда начинают колоситься травы и цветы осыпают ветер и воду пыльцой.
Бранкович поместил Петкутина в свое имение в Дале, в дом, полный бор-
зых собак, которым загрызть насмерть было проще, чем съесть. Раз в месяц
слуги гребнями вычесывали их подстилки и выбрасывали длинные клоки пест-
рой собачьей шерсти, похожие на собачьи хвосты. Комнаты, в которых жил
Петкутин, со временем приобретали всегда одну и ту же, особую окраску,
по которой его пристанище всегда можно было отличить ото всех других.
Следы и жирные пятна, которые оставались после него и его пота на стек-
лянных ручках дверей, подушках, стульях, диванах и креслах, на кури-
тельных трубках, ножах и чашках, отливали радугой с одному ему
свойственными переливами красок. Это была разновидность портрета, иконы
или росписи. Бранкович иногда заставал Петкутина в зеркалах огромного
дома, замурованного в зеленую тишину. Он обучал его как в равновесии со-
единить в себе осень, зиму, весну и лето с водой, землей, огнем и вет-
ром, которые человек тоже носит внутри своей утробы. Огромная работа,
которую следовало проделать, продолжалась долго, у Петкутина появились
мозоли на мыслях, мышцы его памяти были напряжены до предела. Бранкович
научил его читать левым глазом одну, а правым - другую страницу книги,
писать правой рукой по-сербски, а левой по-турецки. Потом он познакомил
его с литературой, и Петкутин успешно определял в трудах Пифагора места,
на которых отразилось чтение им Библии, а подписывался он так быстро,
будто ловил муху.
Короче говоря, он стал красивым и образованным юношей и лишь время от
времени делал что-нибудь такое, по чему можно было предположить, что он
слегка отличается от других людей. Так, например, в понедельник вечером
он мог вместо следующего дня недели взять из будущего какой-то другой и
использовать его назавтра вместо вторника. А дойдя до использованного
дня, он употреблял на его месте вторник, через который в свое время пе-
рескочил, - таким образом, баланс был восстановлен, Правда, в таких слу-
чаях швы между днями получались не совсем гладкими, возникали трещины во
времени, но это только развлекало Петкутина.
С его отцом дело обстояло иначе. Он постоянно сомневался в совер-
шенстве своего произведения, и когда Петкутину исполнился двадцать один
год, решил проверить, во всем ли тот может соперничать с настоящими че-
ловеческими существами. Бранкович рассуждал так: живые его проверили,
теперь нужно, чтобы его проверили мертвые. Потому что только в том слу-
чае, если обманутся и мертвые и, увидев Петкутина, подумают, что перед
ними настоящий человек из крови и мяса, который сначала солит, а потом
ест, можно будет считать, что опыт удался. Придя к такому решению, он
нашел Петкутину невесту.
У вельмож Влахии принято иметь при себе одного телохранителя и одного
хранителя души, Бранкович тоже когда-то придерживался этого правила.
Хранителем его души был фракийский валах, который говорил, что в мире
все стало истиной, и у которого была очень красивая дочь. Девочка все
лучшее взяла от матери, так что та после родов осталась навсегда безоб-
разной. Когда малышке исполнилось десять лет, мать своими когда-то прек-
расными руками научила ее месить хлеб, а отец подозвал к себе, сказал,
что будущее не вода, и преставился. Девочка пролила по отцу ручьи слез,
так что муравьи, двигаясь вдоль этих ручьев, могли подняться до самого
ее лица. Она осиротела, и Бранкович устроил так, что она встретилась с
Петкутином. Звали ее Калина, ее тень пахла корицей, и Петкутин узнал,
что полюбит она того, кто в марте ел кизил. Он дождался марта, наелся
кизила и позвал Калину погулять по берегу Дуная. Когда они прощались,
Калина сняла с руки кольцо и бросила его в реку.
- Если случается что-нибудь приятное, - объяснила она Петкутину, -
всегда нужно приправить это какой-нибудь неприятной мелочью - так этот
момент лучше запомнится. Потому что человек дольше помнит не добро, а
зло.
Короче говоря, Петкутин понравился ей, она понравилась Петкутину, и
той же осенью всем на радость их обвенчали. Сваты и кумовья после
свадьбы распрощались, перецеловались друг с другом, перед тем как расс-
таться на долгие месяцы, и так, в обнимку, пошли на прощание еще выпить
ракии, и еще, и еще - от бочки к бочке, до самой весны, когда они нако-
нец протрезвели, огляделись вокруг себя и после долгого зимнего похмелья
снова увидели друг друга. Тогда они вернулись в Даль и, паля в небо из
ружей, проводили молодых в весеннюю поездку, как было принято в этих
местах. Нужно иметь в виду, что в Дале принято ездить отдохнуть или
просто развеяться - к древним развалинам, где сохранились прекрасные ка-
менные скамьи и греческий мрак, который гораздо гуще любой другой темно-
ты, так же как и греческий огонь ярче любого другого огня. Туда же отп-
равились и Петкутин с Калиной. Издали казалось, что Петкутин правит уп-
ряжкой вороных, но стоило ему на ходу чихнуть от запаха каких-нибудь
цветов или щелкнуть хлыстом - от коней разлеталось по сторонам облако
черных мух и было видно, что кони белые. Однако это не мешало ни Петку-
тину, ни Калине.
Этой зимой они полюбили друг друга. Ели одной вилкой по очереди, и
она пила из его рта вино. Он ласкал ее так, что душа скрипела у нее в
теле, а она его обожала и заставляла мочиться в себя. Смеясь, она гово-
рила своим сверстницам, что ничто не щекочет так приятно, как трехднев-
ная мужская щетина, проросшая в дни любви. А про себя думала серьезно:
мгновения моей жизни умирают, как мухи, проглоченные рыбами. Как сде-
лать, чтобы ими мог кормиться и его голод? Она просила, чтобы он отгрыз
ей ухо и съел его, и никогда не закрывала за собой ящики и дверцы шка-
фов, чтобы не помешать своему счастью. Она была молчалива, потому что
выросла в тишине одной и той же бесконечной отцовской молитвы, вокруг
которой всегда схватывалась одна и та же разновидность тишины. И т