еперь,
когда они двинулись в путь, происходило что-то похожее, и ей это  нрави-
лось. Петкутин накинул вожжи упряжки себе на шею и читал какую-то книгу,
а Калина болтала и при этом играла в одну игру. Если  в  своей  болтовне
она произносила какое-нибудь слово в тот же  момент,  когда  и  Петкутин
встречал это же слово в своей книге, они менялись ролями, и тогда чтение
продолжала она, а он пытался попасть на то же слово. Так, когда она  по-
казала пальцем на овцу в поле, а он сказал, что именно  сейчас  дошел  в
книге до того момента, когда речь зашла об овце, она не  захотела  пове-
рить и, взяв книгу, увидела, что в ней говорится буквально следующее:

"Когда уж принес я обеты и мольбы,
когда помолился
миру мертвых, то овцу и овна
над пропастью этой
заклал; черная кровь потекла, и
тогда снизу
начали из Эреба души слетаться
покойных людей:
невесты, юноши, с ними
долготерпеливые старцы,
нежные девушки - все собрались после недавних
печалей и скорби".

   Увидев такое совпадение, Калина продолжила чтение и дальше последова-
ло:

"Многие те, которых когда-то пронзили
меднокованные копья,
с окровавленным оружием были, с которым
некогда пали в борьбе;
возле пропасти этой со всех сторон собрались
с воплями, с криком, а я побледнел,
и объял меня страх...
И я острый меч выхватил, что висел у меня на бедре,
сел рядом и к пропасти не подпускал
ни одну из теней,
крови чтоб не напилась прежде,
чем я у пророков спрошу..."

   В тот момент, когда она произнесла слово  "теней",  Петкутин  заметил
тень, которую отбрасывал на дорогу разрушенный римский театр. Они  прие-
хали.
   Вошли они через вход, предназначенный для актеров,  бутыль  с  вином,
грибы и кровяную колбасу, которые были  у  них  с  собой,  поставили  на
большой камень посреди сцены и поскорее спрятались в тени. Петкутин соб-
рал сухие лепешки буйвольего навоза, немного  веток,  покрытых  засохшей
грязью, отнес все это на сцену и высек огонь.. Звук  от  соприкосновения
огнива и кремня был слышен очень ясно даже на самых последних,  верхних,
рядах  амфитеатра.  Но  снаружи,  за  пределами  зрительного  зала,  где
буйствовали дикие травы и запахи брусники и лавра, не было слышно ничего
из того, что  происходило  внутри.  Огонь  Петкутин  посолил,  чтобы  не
чувствовался запах навоза и грязи, затем, обмакнув грибы в вино,  бросил
их вместе с кровяной колбасой на тлеющие угли. Калина сидела и  смотрела
на то, как в амфитеатре заходящее солнце переходит с места  на  место  и
приближается к выходу. Петкутин прогуливался по сцене и читал вслух име-
на давних владельцев мест, выбитые на скамьях, громко выговаривая  древ-
ние незнакомые слова: Caius Veronius Act... Sextus  Clodius  Cai  films,
Publila tribu... Sorto Servilio... Veturia Acia...
   - He вызывай мертвых! - предостерегла его Калина. -  Не  вызывай  их,
придут!
   Как только солнце покинуло сцену, она сняла с жара грибы  и  кровяную
колбасу и они сели есть. Слышимость была великолепной, и  каждый  кусок,
который они пережевывали, отдавался эхом от каждого места особо, с  пер-
вого по восьмой ряд, каждый раз по-разному, возвращая звук назад к  ним,
на середину сцены. Казалось, что те зрители, имена которых  были  выбиты
на скамьях, ели вместе с супругами или жадно причмокивали при каждом но-
вом куске. Сто двадцать пар мертвых ушей  прислушивалось  с  напряженным
вниманием, и весь зрительный зал жевал вместе с супружеской  парой,  по-
хотливо вдыхая запах пищи. Когда они прерывали трапезу, делали перерыв и
мертвые, как будто кусок застревал у них в горле, и тогда они напряженно
следили за тем, что будут теперь делать молодожены. В такие моменты Пет-
кутин с особой осторожностью резал пищу, стараясь не поранить палец, по-
тому что ему казалось, что запах настоящей, живой  крови  может  вывести
зрителей из равновесия и тогда они, молниеносные как боль,  бросятся  со
своих мест на него и Калину и разорвут их на куски, движимые своей двух-
тысячелетней жаждой. Почувствовав легкое дуновение ужаса, Петкутин  при-
жал к себе Калину и поцеловал ее. Она тоже поцеловала  его,  и  послыша-
лось, как на местах зрителей раздалось чмоканье ста  двадцати  пар  губ,
как будто и там целовались и любили.
   После того как они поели, Петкутин бросил остатки еды в огонь, а ког-
да они догорели, загасил угли вином, и их шипение сопровождалось приглу-
шенным "Пссссссссст!", раздавшимся со зрительских мест. Только он  хотел
вложить нож в ножны, как налетел порыв ветра, принесший на сцену облачко
цветочной пыльцы. Петкутин чихнул и в тот же момент порезал руку. Запах-
ло кровью, упавшей на нагревшийся за день камень...
   В тот же момент сто двадцать умерших душ обрушилось на них с визгом и
урчанием. Петкутин схватился за меч, но Калину уже рвали на части,  раз-
дирая по кускам ее живое мясо, пока ее крики не превратились в такие же,
как издавали мертвецы, и пока она сама не присоединилась к ним,  пожирая
еще несъеденные куски собственного тела.
   Петкутин не знал, сколько дней прошло, прежде чем он понял, где нахо-
дится выход из театра. Он блуждал по сцене вокруг остатков костра  и  их
ужина до тех пор, пока кто-то невидимый не поднял с земли его плащ и  не
закутался в него. Пустой плащ подошел к нему и окликнул его голосом  Ка-
лины.
   Он обнял ее, содрогаясь от страха, однако под тканью плаща и  на  дне
голоса не было ничего, кроме пурпурной подкладки.
   - Скажи мне,- сказал Петкутин Калине, обнимая ее,- мне  кажется,  что
тысячу лет назад со мной тут случилось нечто ужасное. Кого-то здесь  ра-
зорвали на куски и сожрали, и кровь все еще видна на земле. Я  не  знаю,
действительно ли это произошло, а если произошло, то когда? Кого  съели?
Меня или тебя?
   - С тобой ничего не случилось, это не тебя разорвали на куски, -  от-
ветила ему Калина. - И было это совсем недавно, а не тысячу лет назад.
   - Но я тебя не вижу, кто из нас двоих мертв?
   - Ты, юноша, не видишь меня, потому что живые не могут  видеть  мерт-
вых. Ты можешь только слышать мой голос. Что  же  касается  меня,  я  не
знаю, кто ты такой, и не могу тебя узнать, пока не попробую каплю  твоей
крови. Но я тебя вижу, успокойся, я прекрасно тебя вижу. И знаю, что  ты
жив.
   - Калина! - крикнул тогда он.- Это я, твой Петкутин, разве ты меня не
знаешь? Совсем недавно, если это было совсем недавно, ты целовала меня.
   - Какая разница, совсем недавно или тысячу лет назад,  теперь,  когда
все так, как есть?
   В ответ на эти слова Петкутин вытащил нож, поднес палец к тому месту,
где, как он думал, находились невидимые губы его жены и сделал надрез.
   Запахло кровью, но она не успела пролиться на камень, потому что  Ка-
лина жадно ждала ее. Узнав Петкутина, она вскрикнула и начала рвать  его
на куски как падаль, страстно слизывая кровь и бросая кости в зрительный
зал, откуда уже рвались на сцену остальные.



   В тот день, когда все это происходило, кир  Аврам  Бранкович  записал
следующие слова: "Опыт с Петкутином успешно  закончен.  Он  сыграл  свою
роль с таким совершенством, что смог обмануть и живых и мертвых.  Теперь
можно переходить к более  сложной  части  задачи.  От  малой  попытки  к
большой. От человека к Адаму".
   Таким образом, планы кира Аврама Бранковича проясняются. В планы, ко-
торые он строит, входят две ключевые персоны. Один план связан  с  влия-
тельным родственником Бранковича, графом Джордже Бранковичем, о  котором
венский двор располагает гораздо более надежными и обширными сведениями,
чем есть у нас. Второй - с персоной, которую кир Аврам называет  "курос"
(что по-гречески значит "юноша", "мальчик"). Здесь, в Царьграде, он ожи-
дает его прихода, как евреи ждут прихода Мессии. Эту персону,  насколько
удалось установить, Бранкович не знает лично, не знает он даже и ее име-
ни (отсюда и это ласкательное греческое слово) и видится с ней только во
сне. Но сны его эта персона посещает регулярно,  и  Бранкович  видит  ее
всегда, когда видит сны. По свидетельству самого господаря Аврама, курос
- это молодой человек с усами, один из которых сед,  у  него  стеклянные
ногти и красные глаза Бранкович ожидает, что однажды встретится с ним  и
с его помощью узнает или поймет что-то,  что  представляется  ему  очень
важным От своего куроса Бранкович во сне научился читать  справа  налево
на еврейский манер и видеть сны от конца и до начала. Эти необыкновенные
сны, в которых кир Аврам превращается в куроса или, если вам  угодно,  в
еврея, начались много лет назад Сам Бранкович говорит о своем  сне,  что
сначала он почувствовал какое-то беспокойство, которое,  подобно  камню,
брошенному в его душу, падало через нее на протяжении  дней,  и  падение
это прекращалось только ночью, когда вместе с камнем падала и душа. Поз-
же этот сон полностью овладел его жизнью, и во сне он становился  в  два
раза моложе, чем наяву. Из его снов навсегда исчезли сначала птицы,  за-
тем его братья, потом отец и мать, простившись с ним перед исчезновением
Потом бесследно исчезли все люди и города из его окружения и  воспомина-
ний, и наконец из этого совершенно чужого мира исчез и он сам, как будто
бы ночью, во время сна, он превратился в какого-то совсем другого  чело-
века, лицо которого, мелькнувшее перед ним в зеркале, испугало  его  так
же, как если бы он увидел собственную мать или сес росшую бородой У  то-
го, другого, были красные глаза и стеклянные ногти, а один ус - седой
   В этих снах, прощаясь со всем окружавшим его, Бранкович дольше  всего
видел свою покойную сестру, но и она  в  этих  снах  каждый  раз  теряла
что-то в своем облике, так хорошо знакомом Бранковичу, а взамен получала
новые черты, незнакомые и чужие Они достались ей от какой-то неизвестной
особы, которая дала ей прежде всего голос, потом цвет волос,  зубы,  так
что в конце концов оставались лишь руки, которые обнимали Бранковича все
более и более страстно Все остальное уже  не  было  ею.  И  вот  однажды
ночью, которая была такой тонкой, что два человека, один из которых сто-
ял во вторнике, а второй в среде, могли через нее пожать друг другу  ру-
ки, она пришла к нему преображенной совершенно, такой прекрасной, что от
ее красоты весь мир вокруг замер. Она обняла его руками,  на  каждой  из
которых было по два больших пальца Он едва не сбежал от  нее  из  своего
сна, но потом сдался и сорвал, как персик с ветки,  одну  из  ее  грудей
После этого он снимал с нее, как с дерева, каждый свой день, а она дари-
ла ему каждый раз новые плоды, все слаще и слаще, и так он  спал  с  ней
дни напролет в разных снах, как делают это другие люди со своими  налож-
ницами в нанятых на ночь домах Но в ее объятиях он никогда не мог  опре-
делить, какую из ее рук с двумя большими пальцами он чувствует на  своем
теле, потому что разницы между ними не было. Однако эта любовь в  снови-
дениях истощала его наяву, причем так сильно, что  он  просыпался  почти
полностью выжатым из своих снов в собственную постель Тогда она пришла к
нему и в последний раз сказала
   - Кто с горечью в душе проклинает, тот будет услышан Может  быть,  мы
еще встретимся в какой-нибудь другой жизни
   Бранкович никогда не узнал, говорила ли  она  это  ему,  киру  Авраму
Бранковичу, или же его двойнику из сна, с седым усом, куросу, в которого
Бранкович превращался, пока спал. Потому что во  сне  он  давно  уже  не
чувствовал себя Аврамом Бранковичем. Он чувствовал себя  совсем  другим,
тем самым, у которого стеклянные ногти. В своих снах он уже много лет не
хромал, как наяву. По вечерам казалось ему, что его будит  чья-то  уста-
лость, так же как с утра он ощущал сонливость оттого, что кто-то  где-то
чувствует себя выспавшимся, вполне пробудившимся и бодрым. Веки его  тя-
желели всегда, когда где-то раскрывались чьи-то чужие глаза. Его и  нез-
накомца соединяют друг с другом сообщающиеся сосуды силы и крови, и  эта
сила переливается из одного в другого так же, как переливают вино, чтобы
оно не скисло. Чем больше один из них ночью во время сна отдохнул и наб-
рался сил, тем больше те же самые силы покидали другого, оставляя  место
усталости и сну. Самое страшное было - неожиданно заснуть посреди  улицы
или в другом неподходящем месте, будто этот сон  не  сон,  а  отклик  на
чье-то пробуждение в тот момент. Недавно случилось с киром Аврамом  так,
что он, наблюдая лунное затмение, уснул, причем столь неожиданно и быст-
ро, что, видно, тут же окунулся в сон, где его избивали  плеткой,  и  он
сам потом не верил, что, падая, уже спящим, рассек себе лоб на том самом
месте, по которому пришелся во сне один из ударов...
   Мне кажется, что и "курос" и Иуда Халеви имеют непосредственное отно-
шение к тому делу, которым господарь Бранкович и мы, его слуги,  занима-
емся уж несколько лет. Речь идет об одном глоссарии или же азбуке, кото-
рую я бы назвал "Хазарским словарем". Над этим словарем он работает  без
устали, преследуя особые цели. В Царьград из Зарандской жупании и из Ве-
ны для Бранковича прибыли восемь верблюдов, нагруженных книгами,  и  все
время прибывают новые и новые, так что он  отгородился  от  мира  стеной
словарей и старых рукописей. Я знаю толк в красках, чернилах  и  буквах,
влажными ночами я нюхом распознаю каждую букву и, лежа в своем углу, чи-
таю по запахам целые страницы неразмотанных запечатанных свитков,  кото-
рые сложены где-нибудь на чердаке под самой крышей. Кир Аврам же  больше
всего любит читать на холоде, в одной рубахе, дрожа всем телом, и только
то из прочитанного, что, несмотря на озноб, овладевает его вниманием, он
считает достойным запоминания, и эти места в книге он отмечает. Каталог,
который Бранкович собрал при своей библиотеке, охватывает тысячи  листов
на различные темы: от перечня вздохов и  восклицаний  в  старославянских
молитвах до списка солей и чаев и огромного собрания волос, бород и усов
самых различных цветов и фасонов живых и мертвых людей всех рас.  Госпо-
дарь наклеивает их на стеклянные бутыли и держит у себя как своего  рода
музей старинных причесок. Его собственные волосы  в  этой  коллекции  не
представлены, однако он приказал вышить ими на нагрудниках,  которые  он
всегда носит, свой герб с одноглазым орлом и девизом:
   "Каждый господарь свою смерть любит".
   С книгами, коллекциями и картотекой Бранкович работает  каждую  ночь,
но главное внимание его приковано к составлению (что он держит в строгой
тайне) азбуки, вернее, словаря о крещении хазар ? -  давно  исчезнувшего
племени с берегов Черного моря, которое имело обычай хоронить своих  по-
койников в лодках. Это должен быть некий перечень биографий или  сборник
житий всех, кто несколько сот лет назад участвовал в обращении  хазар  в
христианскую веру, а также тех, после  кого  остались  какие-либо  более
поздние записи об этих событиях. Доступ  к  "Хазарскому  словарю"  имеем
только мы - два его писаря,- я и Теоктист Никольски. Такая  предосторож-
ность связана, видимо, с тем, что Бранкович здесь, в частности, рассмат-
ривает и различные ереси, не только христианские, но и еврейские, и  ма-
гометанские, и наш патриарх из Печской патриархии, который каждый август
на день успения святой Анны перечисляет все анафемы, безусловно, одну из
них предназначил бы киру Авраму, знай он, что тот задумал.
   Бранкович располагает всеми доступными сведениями о Кирилле ? и Мефо-
дии ?, христианских святых и миссионерах, которые  с  греческой  стороны
участвовали в крещении хазар. Особую трудность для него, однако, состав-
ляет то, что он не может внести в  эту  азбуку  еврейского  и  арабского
участников обращения хазар, а они тоже причастны к этому событию и к по-
лемике, которая тогда велась при дворе хазарского кагана ?. Об этом  ев-
рее и арабе он не только не смог узнать ничего, кроме того, что они  су-
ществовали, но их имена не встречаются ни в одном из доступных ему  гре-
ческих источников, где говорится о хазарах. В поисках еврейских и арабс-
ких свидетельств о крещении хазар его люди побывали в монастырях Валахии
и в подвалах Царьграда, и сам он приехал сюда,  в  Царьград,  для  того,
чтобы здесь, откуда некогда в хазарскую столицу для крещения хазар  были
посланы миссионеры Кирилл и Мефодий, найти  рукописи  и  людей,  которые
этим занимаются. Но грязной водой колодца не промоешь, и он  не  находит
ничего! Бранкович не может поверить, что лишь он один интересуется хаза-
рами и что в прошлом этим не занимался никто вне круга тех  христианских
миссионеров, которые оставили сообщения о хазарах со времен святого  Ки-
рилла. Я уверен, утверждает он, что кто-то  из  дервишей  или  еврейских
раввинов, конечно же, знает подробности о жизни еврейского или арабского
участника полемики, однако ему никак не удается найти такого человека  в
Царьграде, а может, они не хотят говорить о том, что им известно.  Бран-
кович предполагает, что наряду с христианскими источниками существуют не
менее полные арабские и еврейские источники об этом народе и его обраще-
нии, но что-то мешает людям, знающим это, встретиться и связать  в  одно
целое свои знания, которые только вместе могли бы дать  ясную  и  полную
картину всего, что относится к этому вопросу.
   - Не понимаю, - часто говорит он, - может быть, я все  время  слишком
рано останавливаю свои мысли и поэтому они созревают во мне лишь до  по-
ловины и высовываются только до пояса...
   Причину такого безмерного интереса кира  Аврама  к  столь  малозначи-
тельному делу, по-моему, объяснить нетрудно. Господарь Бранкович занима-
ется хазарами из самых эгоистических побуждений. Он надеется таким обра-
зом избавиться от сновидений, в которые заточен. Курос из его снов  тоже
интересуется хазарским вопросом,  и  кир  Аврам  знает  это  лучше  нас.
Единственный способ для кира Аврама освободиться из рабства  собственных
снов - это найти незнакомца, а найти его он может только через хазарские
документы, потому что это единственный след, который ведет его  к  цели.
Мне кажется, что так же думает и тот, другой. Таким образом, их  встреча
неизбежна, как встреча тюремщика  и  заключенного.  Поэтому  и  неудиви-
тельно, что кир Аврам в последнее время так усердно упражняется со своим
учителем на саблях... Куроса своего он ненавидит так, что, кажется, гла-
за бы ему выпил, как птичьи яйца. Как только до  него  доберется...  Вот
что можно предположить, однако, если  это  безосновательно,  то  следует
вспомнить слова Аврама Бранковича об Адаме и его успешный опыт с  Петку-
тином. В таком случае он представляет опасность, и то, что он собирается
сделать, может иметь непредвиденные последствия, причем в  таком  случае
"Хазарский словарь" для Бранковича это лишь  подготовительный,  письмен-
ный, этап к активным действиям в жизни...



   Этими словами завершается донесение Никона Севаста об Авраме  Бранко-
виче. О последних днях своего господина Саваст, однако, не  мог  донести
никому, потому что и господарь, и слуга были убиты однажды в среду,  об-
лаченную в туманы и заплутавшую где-то в Валахии. Запись об этом событии
оставил другой слуга Бранковича - уже  упоминавшийся  мастер  сабельного
боя Аверкие Скила. Эта запись выглядит так, как будто Скила писал концом
своей сабли, обмакивая ее в чернильницу, стоящую на земле, а бумагу при-
держивал сапогом.
   "В последний царьградский вечер, перед отъездом,  -  записал  Аверкие
Скила, - палас Аврам собрал нас в своем большом зале с видом на три  мо-
ря. Дул ветер: зеленый с Черного моря, голубой, прозрачный - с  Эгейско-
го, сухой и горький - с Ионического. Когда мы вошли, наш господарь стоял
рядом с верблюжьим седлом и читал. Собирался дождь,  анатолийские  мухи,
как всегда перед дождем, кусались, и он отгонял их, защищаясь хлыстом  и
безошибочно попадая самым кончиком в место укуса на своей спине.  В  тот
вечер мы уже позанимались нашими обычными упражнениями на саблях, и если
бы я постоянно не имел в виду, что одна нога у него короче другой, он  в
темноте распорол бы меня. Ночью он всегда был