Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Фантастика. Фэнтези
   Русскоязычная фантастика
      Исаак Бабель. Рассказы -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  -
е... Такое не просто забыть. Конечно, рано или поздно он так или иначе - не через эту дверь, так через другую,- вышел бы в это новое пространство эти- ки. Но случилось так, на этой двери было написано имя. И имя было - Вячеслав Рыбаков. * * * Прошло шесть или семь лет. Безумно много времени. Годы пере- мен, которые он наблюдал в себе - или же сознательно их начинал и пытался довести до конца. Он научился ломать себя и, кажется, стал большим докой в этом спорте. Он перестал быть трусом (нас- колько можно перестать им быть), заслужил дружбу, которой будет гордиться, возможно, до конца жизни. Жизнь потихонечку (а иногда и не слишком церемонясь) лепила из него нечто человекообразное. И были книги. Были три толстых тетради, куда он переписывал все стихи Высоцкого, до которых сумел добраться. Были Феликс Кри- вин (тоже переписанный от руки в толстую тетрадь) и "Путешествие дилетантов" Окуджавы. После - "Мастер и Маргарита" (которую он выменял в букинистическом на толстый том Пикуля - "Из тупика", кажется), "До третьих петухов" и все остальное Шукшина. Маркес... Конечно, фантастика. Стругацкие - все, что сумел добыть. Жи- тинский, покоривший сразу и навеки. Наново открытый в "Перевале" Булычев. "Сторож брату моему" и сборники Михайлова. Умный и тон- кий "Здарг" Гуревича. "Чюрленисовский цикл" Ларионовой. Особня- ком - чистый интеллектуализм Лема. В начале восемьдесят седьмого он впервые в жизни принял самос- тоятельно стратегическое решение - ушел из института. Внутреннее противодействие было мощнейшее, натура, привыкшая к конформизму, сросшаяся с ним, сопротивлялась изо всех сил. Но он победил. Именно тогда он прочитал "Свое оружие". Это был шок. Он читал, как Солт разваливался на куски, борясь сам с собой, боролся и побеждал - сам себя, себя прошлого... Это было о нем. Потом были "Письма мертвого человека" (смотрел фильм в москов- ском кинотеатре "Керчь", ехал через весь город - больше нигде в Москве картина тогда не шла). Потом была "Зима". "Домоседы"... Встреча в правлении городского общества книголюбов с какой-то московской критикессой (фамилию он не запомнил), знакомой с кух- ней "Молодой гвардии": "Ах, Володя Щербаков и рад бы издавать хо- рошие вещи, но ему же не дают... На него так давят... Да и кого у нас издавать?" - "Рыбакова!..." Потом Андрей Чертков задумал "Оверсан", и он написал для пер- вого номера рецензию на "Свое оружие". (Сейчас перечитал ее, поу- лыбался... Неужели прошло всего шесть лет?) Следующий год принес новые публикации. Это была уже совсем другая эпоха: прочитан был Гроссман (уже этого хватило бы для пе- ресмотра всего прежнего опыта). Открыт Платонов. Увенчал все это потрясший до глубины души Оруэлл... Рыбаков напечатал "Люди встретились", "Ветер и пустоту", "Первый день спасения", но ни одна из этих вещей не вызвала какого-то особого духовного резо- нанса.... просто он был немного в другой плоскости мышления. А потом было "Доверие". Рыбаков отомстил ему за то, что он отвлекся. Месть была утон- ченна и абсолютна. Пока он с неистовостью неофита искал в уто- пиях и дистопиях некие благие идеи, блуждал в растоптанных иллю- зиях Замятина, пугался мрачной иронии Хаксли, находил что-то, те- рял - и все это в наивной убежденности, что есть, должен быть ис- тинный путь... А "Доверие" ставило на этом пути строгий экспери- мент - и прекрасный, желанный и заманчивый мир рассыпался в дым - лишь соприкоснувшись с реальностью. Именно реальность разрушала безвозвратно все - все! - благие идеи. Умом он понял это, прочитав "Отягощенных Злом". Сердцем - прочитав "Доверие". И именно тогда он познал безнадежность: бла- гие намерения неизменно мостили путь к вратам ада. Нужно было ис- кать выход из порочного круга. Не для всех сразу. Сначала - только для себя. "Град обреченный" - новый апокалипсис человека, медленно, но верно теряющего совесть... Понять мысль Стругацких было легко. "Носитель культуры" и "Давние потери" Рыбакова утверждали в той же мысли: центром всего нужно было сделать совесть. Но дальше, дальше-то что? Он искал, в чем может укорить себя, и без труда находил - человек несовершенен и изъянов в нем - прорва... Допус- тим, он доведет себя до такого состояния, когда совести не в чем будет его упрекнуть (чего проще - спятить или сдохнуть), но мир?.. Но люди?.. Как обратить свою совесть вовне себя? Жизнь продолжалась. В конце восемьдесят девятого года он же- нился. Мир вокруг оставался несовершенным, более того - уродли- вым, но отблеск их любви скрадывал глубокие изъяны действи- тельности, в мире появилось нечто прекрасное, без чего он уже не мог бы дышать... И вдруг - как ломом по ребрам - "Очаг на башне"... Роман об убийстве любви. Он был не просто потрясен. То, что он испытал, нельзя было назвать просто потрясением. Он был Симагиным, и Вербицкий убивал его любовь. Это был уже не просто внутренний резонанс, это было полное отождествление... До сих пор не могу заставить себя раскрыть этот роман - нас- только это больно... "...ее улыбка лопнула, словно взорванная изнутри, руки вскину- лись изломчато и страшно..." Какое мучение сравнится с этим? "- Она не умерла! - закричал он и с удвоенной силой принялся растирать жесткое, как настывший камень, тело - кожа лохмотьями поползла с его ладоней..." Это "Зима" - рассказ о смерти всей любви на Земле. Что человек без любви?.. Что он без совести?.. * * * Случайно это вышло, нет ли,- но именно рассказы, повести и ро- маны Вячеслава Рыбакова вставали поворотными вехами на его - моем - пути. Может быть, это случайность. Может, нет. Не знаю. Просто так было. И, может, так будет. Надеюсь... Я не ищу в его произведениях подсказок, тем более - ответов. Но как-то так получилось, что боль его героев - моя боль. И лю- бовь их - моя любовь. Впрочем, я напрасно ищу объяснения той невероятной связи, что возникла между моей жизнью и прозой Рыбакова. Он сам уже давно все объяснил: "В сущности, все, что я пишу, это объяснения - даже не в люб- ви, а просто любви. Только любовь не отвергает, а впитывает. Только она дает возможность принимать проблемы иного человека так же остро, как свои, а значит - обогощать себя. И только она дает надежду, что все это - не зря". Я верю Вам, Вячеслав Михайлович. 1991, 1994 ----------------------------------------------------------------- Беседы при свечах АНДРЕЙ ЧЕРТКОВ - ВЯЧЕСЛАВ РЫБАКОВ А.Чертков: Вячеслав, твой последний роман "Гравилет "Цесаре- вич" вновь привлек к тебе внимание читающей публики и был удос- тоен двух престижных премий. Доволен ли ты таким поворотом собы- тий? В.Рыбаков: Признаюсь, твой вопрос кажется мне... ну... ну лад- но, скажем, просто заданным для того, чтобы как-то начать разго- вор. И, возможно,- чтобы напомнить читателям, чего этот самый Ры- баков, собственно, набабахал. Поверь, довольство или недо- вольство я испытываю главным образом по поводу каких-то внутрен- них процессов, а отнюдь не внешних событий. Довольство, и даже счастье, я испытывал, когда "Гравилет" придумал - это было в сен- тябре девяносто второго в Коктебеле, и когда писал - это было в декабре того же года в Комарово. Знаешь, бывает - вроде придумал сюжет или идею, вроде можно было бы что-то из них сделать - но дрожи нет. Значит, и пробовать не стоит, все равно ничего не по- лучится. А вот когда в голову мне впрыгнула сцена в больнице - с нее все началось, а потом, опять-таки безо всяких нарочитых раз- думий, я просто шел по степи к дальнему пляжу, впрыгнул Беня Цын, меня зазнобило. Пошел, если воспользоваться прекрасным термином Андрея Столярова, "прокол сути". И то же самое - когда писал. В это время я был "доволен поворотом событий". Все во мне кричало: вот ведь какими могут быть люди, могут, правда могут, ведь нельзя эмоционально убедительно написать то, чего не может быть... стоит только захотеть!.. вы посмотрите, насколько всем нам станет луч- ше, если мы постараемся в любой ситуации, на любом уровне, от по- литики до интимностей, беззлобно и бережно отыскивать взаимоп- риемлемые компромиссы!.. А потом я оказался недоволен поворотом событий. Потому что, в сущности, я описал мир, в котором только и хотел бы, только и мог бы полноценно существовать. Описал так тщательно и заманчиво, как только мог, лучше не могу. Но реальный мир не сдвинулся в сторону мира, мною описанного, ни на волос. Конечно, ожидать этого наивно, глупо - но даже ближайшие друзья, которым я давал читать рукопись, подчас понимали роман, мягко го- воря, весьма своеобразно. А уж некоторые отзывы со стороны пред- ставительниц лучшей половины рода людского... "Ах, ему гарем по- давай? Каз-зел!" Месяца четыре я жил с адом в душе, не мог окле- маться. Борис Стругацкий, прочитав "Гравилет", заметил: "Рыбаков продолжает описывать очень хороших и совершенно невозможных лю- дей. Вы, Славочка, хоть и написали "Прощание славянки с мечтой", сами, видимо, ефремовец до мозга костей. Вы верите в возможность некоей чрезвычайно мощной этики. И, по идее, я должен был бы в вас эту веру поддерживать. Но очень уж врать не хочется". Андрей Столяров постоянно уверяет меня, что "Гравилет" - вещь очень сла- бая, это, дескать, общее мнение питерских писателей; в глаза мне этого никто не говорит, но в разговорах друг с другом оценивают роман весьма низко. Один знакомый журналист - имя его ничего не скажет любителям фантастики, поэтому я его и не называю - сформу- лировал свои ощущения так: "Ранних Стругацких или Булычева чи- таешь - и понятно, что сказка, такого мира и таких людей быть просто не может. А у тебя люди вроде совсем как мы, только чуть-чуть добрее - ан это "чуть-чуть" оказывается, если подумать, настолько непреодолимым, что тоска берет, хоть вой". А некий чи- татель из Перми прислал мне письмо, где укорил вот как: "По-ваше- му, не надо ничего делать, чтобы изменить к лучшему то, что происходит вокруг. Надо просто ждать, когда с того мира придут к нам на помощь. А ведь эта помощь может никогда не придти. И что же, нам так и погибать? Одно дело - верить во что-то реальное, да еще когда эта реальность подкреплена твоими собственными поступ- ками, и совсем другое - слепая вера. Когда человек просто лежит на койке, ничего не делает, чтобы улучшить свое положение и ве- рит в доброго бога-батюшку, который ничего и не требует, кроме слепой веры. А ведь именно к этому вы и призываете людей своим романом... Вы со мной согласны? Всего вам самого доброго и свет- лого!" Собственная неспособность высказаться так, чтобы тебя поняли, угнетает сильнее инфляции. Умом понимаешь, что чем пространнее и сложнее высказывание, тем больший простор для интерпретаций оно дает - но на сердце-то кошки скребут, руки опускаются. А премии... что премии. Какой-нибудь заморыш может, конечно, слегка улучшить свой внешний вид накладными плечами, широкой кур- ткой с пряжками и бляшками - но не станет от этого сильнее и здо- ровее. И, вдобавок, над ним будут очень смеяться те, кто знает, каков он на самом деле. А.Чертков: Кстати, о премиях. Не слишком ли их много сейчас образовалось, да еще в условиях, когда российской фантастики из- дается все меньше и меньше? И имеют ли они сейчас тот вес и зна- чение, которые должны были бы иметь? В.Рыбаков: Вес премии - дело наживное. То есть можно его на- жить, а можно и нет; но даже при самых благоприятных обстоя- тельствах, даже с помощью самой массированной рекламы за год-два престижность не создашь. А вот перестараться вполне можно, и да- же ту премию, которая имеет все шансы стать весомой и престижной, можно утопить еще в младенчестве, если тупо вопить на каждом уг- лу, что она самая главная, самая объективная, самая драгоценная... Те, кто пытается проводить у нас рекламные компа- нии на западный манер, забывают о том, что сознание и подсозна- ние советского человека - а все мы пока вполне советские по уму и по дури - имеют свою специфику. В частности, мы на дух не верим пропаганде. Значит, то, что хвалят с трибун, с экранов и в печа- ти, вызывает непроизвольную негативную реакцию. Если мне раз в неделю будут говорить, что "Хоп„р - отличная компания", у меня это как-то осядет в башке. Если же это будут делать двадцать раз на дню, меня начнет рвать уже на слоге "Хо". То же и с премиями. Значение же премий действительно велико, и от того, что соб- ственной фантастики у нас издается все меньше, а читательская ау- дитория становится все уже, значение это, как ни парадоксально, только возрастает. Во-первых, это прекрасный повод напомнить ми- ру о себе - ненавязчиво, но достойно. Во-вторых, времена, когда лучшей премией для автора было благоговейное внимание миллионов читателей, ушли, видимо, безвозвратно - значит, нужны какие-то компенсирующие механизмы. Это звучит отвратительно, но это так. Большинству писателей - и честным, вкладывающим в свои тексты ду- шу писателям в особенности - как воздух необходимы хоть какие-ни- будь эмоции, которые приглушали бы муку, сопровождающую рождение этих текстов, и отчаяние, сопровождающее разрыв пуповины и без- звучное падение текстов в пустоту читательского равнодушия. Дело не в тщеславии - дело в объективной потребности в переживаниях, которые как-то уравновешивали бы чашечки невидимых весов в психи- ке; ведь если одна из чашечек слишком перевешивает, начинается безумие. Дело не в "Аэлитных" каменюках и не в бронзе "Улиток" - дело в благодарном эмоциональном резонансе твоей референтной группы, пусть она даже и не слишком велика. Года полтора назад я предложил у нас на семинаре только хвалить друг друга, а крити- ческие замечания высказывать потом, тет-а-тет... Увы, это была еще одна тщетная потуга ефремовца, верящего в возможность мощной этики. Что же касается количества премий, то - больше премий хороших и разных. В идеале каждое направление в фантастике должно стиму- лироваться, каждое должно иметь шанс на ежегодные аплодисменты зала. В одном зале будет пятьдесят человек, в другом сто пятьде- сят - но это отнюдь не повод выгонять первых пятьдесят под дождь, а в освободившемся помещении устраивать валютный бар или магазин японской электроники. Магазинов этих и так хватает, а у нас каж- дый человек на счету. А.Чертков: И Петухов? И Эрнст Малышев? И Вилли Конн? В.Рыбаков: Не читал. Поэтому термин "у нас" их не охватывает. А.Чертков: Скользкая, однако, тема! Сколько скандалов происхо- дило и сколько будет происходить еще из-за того, кого считать "нашими", а кого нет. С кем крепить узы, а от кого, как теперь говорят, дистанцироваться... В.Рыбаков: Знаю. И очень остро переживаю каждый такой кон- фликт, даже если впрямую он меня не затрагивает. Тут можно долго ворочать силлогизмами, но если попытаться сформулировать суть, то вот она: естественные процессы не терпят искусственных попыток им помочь. Жизнь сама скрепит с теми, с кем следовало бы скрепиться, и дистанцирует от тех, от кого надо дистанцироваться. А публич- ные пощечины, сладострастное, словно на чемпионате по ядовитости, поливание друг друга грязью в ксерокопированных журнальчиках, равно как громогласные демонстрации дружелюбия или заключение формальных союзов не доведут до добра. Жизнь богаче наших пред- ставлений о ней. А.Чертков: Понятно. Не все так думают, но это тема отдельного, длинного и, наверное, тягостного разговора. И, как мне кажется, не очень интересного для широких читательских масс. А по поводу премий ты сам себе противоречишь. Обозвал их накладными плечами - и тут же превозносишь, как панацею от чувства безысходности. В.Рыбаков: Ну, не панацею. Просто лучшего лекарства на данный момент нет. Как мы знаем хотя бы из рассказа Святослава Логинова "Цирюльник", в те времена, когда медицина не знала наркоза, пе- ред операцией пациентов накачивали винным настоем зерен мака. Та- ков был предел возможностей, которыми располагал врач, честно стремясь облегчить страдания больного. Полного обезболивания это, разумеется, не давало, но все же уменьшало вероятность летально- го болевого шока. С другой стороны, тебе, наверное, доводилось замечать, что даже некрасивые, нескладные люди, одевшись в то, что как-то скрывает их физические недостатки, подчас начинают не только выглядеть, но и вести себя иначе: спокойнее, увереннее; распрямляется сутулая спина, глаза посверкивают... Да, Шварценег- герами они не становятся. Но и вероятность того, что они в тоске прилягут в лужу подремать с недопитой поллитрой в руке, резко по- нижается. И нечего меня ловить на слове, сам-то хорош. В первом случае спросил, устраивает ли меня то, что мне навешали премий, и я, естественно, со всей возможной скромностью ответил, что не в премиях счастье. А во втором - как я отношусь к премиям вообще; и я, естественно, со всей возможной уважительностью ответил, что глубоко их чту. А.Чертков: Я вижу, работа в академическом институте научила тебя убедительно доказывать все, что угодно. В.Рыбаков: О, там еще не тому научат. А.Чертков: Например? В.Рыбаков: Например... Например, глубокому пониманию старого анекдота про мужика, который лошаденку свою приучал одним возду- хом питаться. Приучал-приучал, и совсем уже приучил было, да только она почему-то сдохла. А.Чертков: Ага. Смеяться можно? В.Рыбаков: Лучше спроси еще что-нибудь. Посмеемся в нерабочее время - если будет над чем. А.Чертков: Тогда вернемся к "Гравилету". Не кажется ли тебе, что слишком жесткая, "черная" концовка не только противоречит всему содержанию романа, но и, по сути, разрушает его, низводит до очередной сиюминутной антиутопии? В.Рыбаков: Мне-то не кажется, но если ты об этом спрашиваешь, то, видимо, так кажется тебе. Вот еще один пример фатального не- понимания - а уж, казалось бы, пуд соли съели вместе. И впрямь повеситься, что ли? Думаешь, я не смог бы накатать весь роман на одной жалистной чернухе, в стиле "Не успеть"? Но ведь не накатал почему-то. И кончается роман отнюдь не чернухой, а взлетом из нее. Тебе этот взлет кажется надуманным, притянутым за уши? Ты в него не веришь? А в то, что люди способны жертвовать собой ради спасения других людей, совершенно им чужих - ты тоже не веришь? А в то, что люди способны держать слово, не грабить, не насиловать? Я понимаю, окружающая нас действительность выдавливает из нас ве- ру во все это день за днем, час за часом - но действительность всегда, всегда делала это. И главная функция культуры - оказы- вать вечное сопротивление этому давлению. Инстинкт самосохране- ния, сработав в социальной среде, проявился как потребность в та- ком сопротивлении, а она и породила культуру. Именно верой в то, что человек способен не насиловать, человечество уменьшает разме- ры насилия; верой в то, что человек способен не обманывать, уменьшает количество обманов. "Черная" же часть эпилога возникла из соблазна впрямую столкнуть два возможных мира, впрямую спро- сить тех, кто меня прочтет, в каком из этих миров им хочется жить. Чтобы жить в таком-то, нужно вести себя так-то, а чтобы жить в этаком - этак. Выбирайте. А.Чертков: Воистину, автор всегда знает о своем произведении меньше, чем читатель. Пишет-то он всей душой, но и читатель вос- принимает так же, всей душой - а объяснять берется умом... Скажи, как вообще возник замысел "Гравилета"? В.Рыбаков: Понятия

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору