задремывать,  он подумал о том,  что этим,
собственно, все и кончилось: его и Чарли объявили национальным достоя-
нием.
   И все-таки  дар - это не так уж плохо.  Если ты можешь помочь такой
вот миссис Герни.
   Он слабо улыбнулся.
   И с этой улыбкой заснул.
   Прежде чем осознать,  что он проснулся, Энди, по-видимому, пролежал
без  сна  довольно  долго.  В  такой темноте граница между сном и явью
практически стиралась. Несколько лет назад он прочел об одном экспери-
менте:  обезьян  поместили в среду,  которая подавляла все их чувства.
Животные обезумели.  Теперь он понимал почему. Он не имел ни малейшего
представления  о том,  сколько он проспал,  никаких реальных ощущений,
кроме...
   - О боже!
   Едва он сел,  как две иглы вонзились в мозг. Он зажал голову обеими
руками  и  стал ее баюкать;  мало-помалу боль не то чтобы унялась,  но
стала терпимой.
   Никаких реальных ощущений,  кроме этой чертовой головной боли.  На-
верно, шею вывернул, подумал он. Или...
   О-о-о. Нет. Эта боль ему слишком хорошо знакома. Такое у него быва-
ет после посыла - не самого мощного,  но выше  среднего...  посильней,
чем те, что он давал толстухам или робким служащим, и чуть слабее тех,
что испытали на себе те двое возле придорожной закусочной.
   Он схватился руками за лицо и все ощупал,  от лба до подбородка.  И
не обнаружил точек с пониженной чувствительностью. Он раздвинул губы в
улыбке,  и уголки рта послушно поднялись вверх,  как им и  полагалось.
Сейчас бы свет - посмотреть в зеркало, не появились ли в глазах харак-
терные красные прожилки...  Дал посыл?  Подтолкнул?  Не смеши. Кого ты
мог подтолкнуть? Некого, разве только...
   На мгновение  у него перехватило дыхание.  Он и раньше подумывал об
этом,  но так и не отважился. Если перегрузить электросеть, может кон-
читься замыканием. Попробуй решись на такое.
   Таблетка, мелькнуло в голове. Прошли все сроки, дайте мне таблетку,
дайте, слышите. Таблетка все поставит на свои места.
   Мысль-то мелькнула,  но желание при этом не возникло.  Отсутствовал
эмоциональный накал. С подобной невозмутимостью он мог попросить сосе-
да за столом передать ему масло.  А главное - он отлично себя чувство-
вал...  если отвлечься от головной боли.  В том-то и дело,  что от нее
нетрудно было отвлечься;  его прихватывало и посильнее - ну, скажем, в
аэропорту Олбани. В сравнении с той болью эта - детские игрушки. Я сам
себя подтолкнул, оторопело подумал он.
   Впервые в жизни он понял,  что должна была  испытывать  Чарли,  ибо
только  сейчас  впервые  в жизни,  его испугал собственный психический
дар.  Впервые он понял,  как мало он во всем этом понимает. Почему дар
пропал? Неизвестно. Почему вернулся? Тоже неизвестно. Связано ли это с
его безумным страхом,  вызванным темнотой?  Или с внезапным ощущением,
что Чарли в опасности (где-то в подсознании помаячил образ одноглазого
пирата,  явившегося ему во сне,  помаячил и растаял),  и отвращением к
себе, из-за того, что забыл о дочери? Или с тем, что он ударился голо-
вой, упав в темноте?
  Неизвестно. Одно ему было ясно - он сам себя подтолкнул.
  МОЗГ - ЭТА ТА СИЛА, КОТОРАЯ МОЖЕТ СДВИНУТЬ МИР.
  Вдруг ему пришло в голову:   стоило ли ограничивать себя  обработкой
мелких служащих  и растолстевших  дам, когда  он один  мог бы заменить
собой наркологический центр? От этого ошеломительного предположения  у
него побежали мурашки по  спине.  Он уснул  с мыслью - не  так уж плох
дар, который  может спасти  несчастную миссис  Герни. А  если он может
спасти всех нарко- манов в Нью-Йорке? Ничего себе размах, а?
   - Бог мой, - прошептал он, - неужели я очистился?
   Никакой  потребности  в  торазине.  Мысль  о  голубой  таблетке  на
блюдечке не вызывала эмоций.
   - Чист, - ответил он себе.
   Второй вопрос:  способен ли он и дальше оставаться чистым?
   И тут на него обрушился целый град вопросов. Может ли он  выяснить,
что  происходит  с  Чарли?  Он  дал  себе  посыл  во сне - своего рода
самогипноз.  Но сможет ли он дать посыл другим наяву? Например,  этому
Пиншо с его вечной гаденькой  улыбочкой?  Пиншо наверняка знает  все о
Чарли.  Можно ли  заставить его рассказать?   И сможет ли он  все-таки
выбраться отсюда вместе  с дочерью?   Есть ли хоть  какой-нибудь шанс?
А  если  выберутся,   что  дальше?   Только   не  ударяться  в   бега.
Отбегались, хватит. Надо искать пристанище.
   Впервые за многие месяцы он был возбужден,  полон надежд. Он строил
планы,  принимал решения, отвергал, задавал вопросы. Впервые за многие
месяцы он был в ладу со своей головой, чувствовал себя жизнеспособным,
бодрым,  готовым к действиям. Главное, суметь обвести их вокруг пальца
- пусть думают,  что он по-прежнему одурманен наркотиками и что к нему
не вернулся дар внушения;  если ему это удастся,  может появиться шанс
на контригру... какой-то шанс.
   Возбужденный, он снова и снова прокручивал все это в голове,  когда
свет вдруг зажегся.  В соседней комнате из телевизора  мутным  потоком
полилось   привычное: Иисус-позаботится-о-вашей-душе-а-мы-о-вашем-бан-
ковском-счете.
   ГЛАЗ, ЭЛЕКТРОННЫЙ ГЛАЗ! ОНИ УЖЕ НАБЛЮДАЮТ ЗА ТОБОЙ ИЛИ ВОТ-ВОТ НАЧ-
НУТ... ПОМНИ ОБ ЭТОМ!
   И тут  открылось как на ладони:  сколько же дней,  возможно недель,
ему предстоит ловчить, чтобы поймать свой шанс, и ведь скорее всего на
чем-нибудь он да погорит.  Настроение сразу упало... но, однако же, не
возникло желания проглотить спасительную таблетку,  и это помогло  ему
овладеть собой.
   Он подумал о Чарли, и это тоже помогло.
   Он сполз с кровати и расслабленной походкой направился в гостиную.
   - Что случилось?  - закричал он.  - Я испугался! Где мое лекарство?
Эй, дайте мне мое лекарство!
   Он обмяк перед телевизором и тупо уставился на экран.
   Но под  этой маской  тупости мозг  - сила,  которая может  сдвинуть
мир, - лихорадочно искал пути к спасению.

   Как ее отец,  проснувшись в темноте,  не вспомнит толком свой  сон,
так  Чарли  Макги  не сумеет потом восстановить в памяти детали своего
долгого разговора с Джоном Рэйнбердом,  лишь наиболее  яркие  моменты.
Она так и не поймет,  почему выложила во всех подробностях, как попала
сюда,  почему призналась,  как ей тоскливо одной, без папы, и страшно,
что ее обманом снова заставят что-нибудь поджигать.
   Во-первых, конечно,  темнота  -  а  также уверенность,  что о ни не
подслушивают. Во-вторых, Джон... сколько он в своей жизни натерпелся и
как,  бедняжка, боится темноты, после того как эти конговцы продержали
его в ужасной яме.  Он, наверное, об этой яме думал, когда спросил от-
сутствующим голосом,  за что ее сюда упрятали,  и она начала рассказы-
вать,  желая отвлечь его. Ну а дальше - больше. То, что она держала за
семью печатями,  выплескивалось все быстрее и быстрее, в сплошном сум-
буре.  Раз или два она заплакала, и он неуклюже обнимал ее. Хороший он
все-таки... даже в чем-то похож на папу.
   - Ой, ведь если они поймут, что тебе все про нас известно, - неожи-
данно всполошилась Чарли,  - они тебя тоже могут запереть. Зря я расс-
казывала.
   - Запрут,  как пить дать,  - беззаботно сказал Джон. - Знаешь, под-
ружка,  какой у меня допуск?  "D".  Дальше политуры для мебели меня не
допускают.  - Он рассмеялся. - Ничего, если не проболтаешься, я думаю,
все обойдется.
   - Я-то не проболтаюсь,  - поспешила его заверить  Чарли.  Она  была
обеспокоена тем,  что,  если проболтается Джон,  они на него насядут и
сделают орудием против нее.  - Жутко пить хочется. В холодильнике есть
вода со льдом. Хочешь?
   - Не бросай меня! - тут же откликнулся он.
   - Ну давай пойдем вместе. Будем держаться за руки. Он как будто за-
думался.
   - Ладно.
   Осторожно переставляя ноги,  держась друг за дружку, они пробрались
в кухню.
   - Ты уж,  подружка,  не сболтни чего.  Особенно про это.  Что такой
здоровяк боится темноты. А то такой гогот подымется - меня отсюда вет-
ром выдует.
   - Не подымется, если ты им расскажешь про...
   - Может,  и нет.  Все может быть.  - Он хмыкнул.  - Только, по мне,
лучше бы им не знать. Мне тебя, подружка, сам бог послал.
   От его слов у нее на глазах снова навернулись слезы. Наконец добра-
лись до холодильника,  она нащупала рукой кувшин. Лед давно растаял, и
все равно пить было приятно.  Что я там  наболтала,  испуганно  думала
Чарли. Кажется... все. Даже такое, о чем уж никак не хочется говорить,
- про ферму Мэндерсов, например. Хокстеттер и эти люди, они-то про нее
все знают, ну и пусть. Но Джон... теперь он тоже знает, - что он о ней
подумает?
   И все же рассказала.  Каждый раз его слова почему-то попадали в са-
мое  больное  место,  и  -  она рассказывала...  и плакала.  Она ждала
встречных вопросов, вытягивания подробностей, осуждения, а вместо это-
го встретила понимание и молчаливое участие. Не потому ли он сумел по-
нять, через какой ад она прошла, что сам побывал в аду?
   - На, попей, - предложила она.
   - Спасибо. - Он сделал несколько глотков и вернул ей кувшин. - Спа-
сибо тебе. Она поставила кувшин в холодильник.
   - Пошли обратно,  - сказал он.  - Когда же,  наконец, дадут свет? -
Скорей бы уж.  Сколько они уже здесь вдвоем?  Часов семь, прикинул он,
не  меньше.  Скорей  бы выбраться отсюда и все хорошенько обмозговать.
Нет, не то, о чем она ему сегодня рассказала, тут для него не было ни-
чего нового, - а план дальнейших действий.
   - Дадут,  дадут, - успокаивала его Чарли. С теми же предосторожнос-
тями они проделали обратный путь и уселись на кушетке.
   - Они тебе ничего не говорили про твоего?
   - Только, что он живой-здоровый, - ответила она.
   - А что если я попробую пробраться к нему?  - сказал Рэйнберд  так,
будто его только что осенило.
   - А ты можешь? Правда, можешь?
   - А что, поменяюсь с Герби отсеками... Увижу, как он там.
   Скажу, что ты в норме. Нет, сказать не получится... я ему лучше за-
писку или что-нибудь такое.
   - Ты что, это ведь опасно!
   - Ну,  это если часто.  А разок можно - я ведь твой  должник.  Надо
глянуть, что с ним.
   Она бросилась к нему на шею и расцеловала. Рэйнберд прижал ее к се-
бе.  По-своему он любил ее,  сейчас больше, чем когда-либо. Сейчас она
принадлежала ему, а он, хотелось верить, ей. До поры до времени.
   Они сидели,  почти  не разговаривая,  и Чарли задремала.  Но тут он
сказал такое,  от чего она мгновенно проснулась, как от ушата холодной
воды:
   - Ну  и  зажги  ты им,  если можешь,  какую-нибудь дерьмовую кучку,
пусть подавятся.
   Чарли на секунду потеряла дар речи.
   - Я же тебе объясняла, - сказала она. - Это все равно что... выпус-
тить из клетки дикого зверя. Я ведь обещала больше так не делать. Этот
солдат в аэропорту...  и эти люди на ферме... я убила их... я их сожг-
ла! - Кровь бросилась ей в лицо, она опять была готова расплакаться.
   - Ты, я так понял, защищалась.
   - Ну и что. Все равно я...
   - И к тому же спасала жизнь своему отцу,  разве нет?  Молчит. Но до
него докатилась волна ее  горестного  замешательства.  Он  поторопился
прервать паузу,  пока она не сообразила, что и ее отец тоже мог погиб-
нуть в том пожаре.
   - А твой Хокстеттер... видел я его. В войну я на таких насмотрелся.
Дерьмо высшей пробы. Все равно он тебя обломает - что так, что эдак.
   - Вот и я боюсь, - тихо призналась она.
   - Этот тип тебе еще вставит горящий фитиль в зад!  Чарли громко за-
хихикала,  хотя и смутилась;  по ее смеху всегда можно было определить
степень дозволенности шутки. Отсмеявшись, она заявила:
   - Все равно я ничего не буду поджигать.  Я дала себе слово. Это не-
хорошо, и я не буду.
   Пожалуй, достаточно.  Пора остановиться.  Можно,  конечно, и дальше
ехать на интуиции, но он уже побаивался. Сказывалась усталость. Подоб-
рать ключи к этой девочке не легче,  чем открыть самый надежный  сейф.
Ехать-то дальше можно, но ежели по дороге споткнешься - пиши пропало.
   - Все, молчу. Наверно, ты права.
   - А ты, правда, сможешь увидеться с папой?
   - Постараюсь, подружка.
   - Мне тебя даже жалко,  Джон.  Вон сколько ты тут со мной просидел.
Но, знаешь, я так рада...
   - Чего там.
   Они поговорили о том о сем,  Чарли пристроилась у него на руке. Она
задремывала - было уже очень поздно,  - и когда минут через сорок дали
свет, она крепко спала. Поерзав оттого, что свет бил ей прямо в глаза,
она ткнулась ему под мышку. Он в задумчивости смотрел на тонкий стебе-
лек шеи, на изящную головку. В столь хрупкой оболочке такая сила? Воз-
можно ли?  Разум отказывается верить,  но сердце подсказывало, что это
так. Странное и какое-то головокружительное чувство раздвоенности. Ес-
ли верить сердцу,  в этой девочке таилось такое,  что никому и не сни-
лось, ну разве только этому безумцу Уэнлессу.
   Он перенес ее на кровать и уложил под одеяло.  Когда он укрывал ее,
она забормотала сквозь сон. Он не удержался и поцеловал ее.
   - Спокойной ночи, подружка.
   - Спокойной ночи, папочка, - сказала она сонным голосом. После чего
перевернулась на другой бок и затихла.
   Он постоял над ней еще немного,  а затем вышел в гостиную.  Десятью
минутами позже сюда ворвался сам Хокстеттер.
   - Генераторы отказали,  - выпалил он.  - Гроза.  Чертовы замки, все
заклинило. Как она тут...
   - Не орать,  - прошипел Рэйнберд. Он схватил Хокстеттера своими ру-
чищами за отвороты рабочего халата и рывком притянул к себе, нос к но-
су.  - И если вы еще хоть раз при ней узнаете меня,  если вы еще  хоть
раз забудете,  что я простой уборщик,  я вас убью и сделаю из вас рагу
для кошек.
   Хокстеттер издавал нечленораздельные звуки. Он давился слюной.
   - Вы меня поняли? Убью. - Рэйнберд дважды встряхнул его.
   - По-по-понял.
   - Тогда вперед, - сказал Рэйнберд и вытолкал Хокстеттера на котором
лица не было, в коридор.
   Он в последний раз обернулся, а затем выкатил свою тележку и закрыл
дверь;  замок сработал автоматически.  А Чарли спала себе  безмятежно,
как не спала уже много месяцев. А может быть, и лет.

                   МАЛЕНЬКИЕ КОСТРЫ, БОЛЬШОЙ БРАТ

   Небывалая гроза прошла. И время прошло - три недели. Затяжное влаж-
ное лето продолжало властвовать над восточной Виргинией,  но уже  рас-
пахнули свои двери школы,  и грузноватонеуклюжие желтые школьные авто-
бусы засновали взад-вперед по ухоженным дорогам вокруг Лонгмонта. В не
таком уж далеком Вашингтоне, округ Колумбия, брал разгон очередной гон
законоверчения,  сплетен и инсинуаций в привычной атмосфере  показухи,
порожденной национальным телевидением, системой продуманной утечки ин-
формации и густым туманом, который умеют напускать твердолобые.
   Все эти перемены не отразились на жизни двух особняков, построенных
до гражданской войны,  с их кондиционированными комнатами и различными
службами в нижних этажах.  Кое-что общее,  впрочем,  было: Чарли Макги
тоже начала учиться.  Идея принадлежала Хокстетеру,  но если б не Джон
Рэйнберд, Чарли ни за что бы не согласилась.
   - Хуже не будет,  - сказал он. - Разве это дело, чтобы такая умница
отстала от своих однолеток. Да если б мне, черт возьми... извини, Чар-
ли...  если б мне дали настоящее образование,  а не восемь  классов...
Драил бы я сейчас полы, как же. И потом, как-никак отвлечешься.
   И она сделала это - ради Джона. Явились учителя: молоденький препо-
даватель английского языка,  пожилая математичка,  средних лет францу-
женка в очках,  мужчина в инвалидной коляске, преподававший естествен-
ные науки.  Она их добросовестно слушала и,  кажется,  неплохо успева-
ла... но все это ради Джона.
   Джон трижды  рисковал своим местом,  передавая записки ее отцу,  и,
чувствуя собственную вину,  Чарли старалась доставить Джону удовольст-
вие.  Он и ей передавал известия об отце: с ним все в порядке, он рад,
что и с Чарли тоже,  и еще - он участвует в серии тестов. Это ее огор-
чило,  но она уже была достаточно взрослой, чтобы понимать, по крайней
мере отчасти,  - то, что нехорошо для нее, может быть хорошо для отца.
А что хорошо для нее, начинала думать она, лучше всего знает Джон. Его
бесхитростная,  несколько забавная манера говорить (не успевает  изви-
ниться, как уже опять выругался - вот умора) действовала на нее безот-
казно.
   После того разговора он больше не советовал ей что-либо  поджигать,
ни разу за десять дней.  На подобные темы они теперь говорили шепотом,
на кухне, где, сказал он, нет "жучков". Но вот однажды он спросил:
   - Ну что, Чарли, ты больше не думала насчет их предложения? - По ее
просьбе он отставил "подружку" и стал звать ее по имени.
   Ее охватил озноб. После событий на ферме Мэндерсов от одной мысли о
поджоге ее начинало колотить.  Она вся напрягалась,  руки леденели;  в
докладных Хокстеттера это называлось "умеренной фобией".
   - Я уже говорила, - ответила она. - Я не могу. И не буду.
   - Не  могу и не буду - разные вещи,  - возразил Джон.  Он мыл пол -
очень медленно, чтобы не прекращать разговора. Пошваркивала швабра. Он
говорил,  почти не шевеля тубами, будто каторжник под носом у охранни-
ка. Чарли молчала.
   - Есть кое-какие соображения, - сказал он. - Но если не хочешь слу-
шать, если ты уже все решила, тогда молчу.
   - Да нет, говори, - вежливо сказала Чарли, хотя предпочла бы, чтобы
он помолчал,  а еще лучше вообще не думал об этом, - только зря ее му-
чает. Но ведь Джон столько для нее сделал... и ей так не хотелось оби-
деть его. Она нуждалась в друге.
   - Понимаешь,  тогда, на ферме, они не приняли мер предосторожности,
- начал Рэйнберд, - и узнали, чем это пахнет. Зато теперь семь раз от-
мерят.  В самом деле, не устроят же они тесты в комнате, где полно бу-
маги и тряпок, пропитанных бензином?
   - Но ведь... Он остановил ее жестом.
   - Подожди, выслушай сначала.
   - Слушаю.
   - Они знают, что такой - э-э - такой пожарище ты устроила один раз.
А тут им нужен маленький костер,  Чарли. В этом вся штука. Костерок. А
если что и случится - да нет, исключено, ты просто сама не знаешь, что
способна теперь лучше владеть собой...  ну даже,  допустим, что-нибудь
случилось...  кто будет виноват,  а?  Ты,  что ли? После того как тебе
полгода выкручивали руки эти подонки. Тьфу ты. Извини, пожалуйста.
   Как ни жутковато все это звучало,  она прыснула в ладошку при  виде
его  вытянувшейся  физиономии.  Джон тоже улыбнулся и беспомощно пожал
плечами.
   - И еще я подумал вот о чем:  чтобы научиться себя  контролировать,
нужно тренироваться и еще раз тренироваться.
   - Не надо мне ничего контролировать, я лучше совсем не буду это де-
лать.
   - Как знать,  как знать,  - не сдавался Джон.  Он поставил швабру в
угол, отжал тряпку и вылил мыльную воду в раковину.
   В ведро полилась чистая вода. - А вдруг тебя поймают врасплох?
   - Ничего меня не поймают.
   - Или у тебя подскочит температура. От гриппа или крупозного воспа-
ления легких или,  не знаю,  какой-нибудь инфекции. - Это была одна из
немногих толковых мыслей Хокстеттера. - Тебе аппендикс вырезали?
   - Не-е-ет...
   Джон принялся начисто вытирать пол.
   - Моему  брату вырезали,  только сначала у него там все нагноилось,
так что он чуть концы не отдал. Мы ведь жили в резервации, и белым бы-
ло наплевать,  живые мы или подохли.  У брата была температура чуть не
105 по Фаренгейту,  он уже ничего не соображал,  ругался по-черному  и
разговаривал  не  поймешь с кем.  Принял нашего отца за ангела смерти,
который пришел, чтобы его унести, - представляешь, схватил нож со сто-
ла - и на родного отца... Разве я тебе не рассказывал?
   - Не-ет, - прошептала Чарли, но уже не из страха быть услышанной, а
от ужаса. - Хотел зарезать?
   - Зарезать, - подтвердил Джон, еще раз выжимая тряпку. - Но, конеч-
но, он не отвечал за свои действия. Это все высокая температура. Когда
человек в бреду, он может что угодно сказать или сделать. Что угодно.
   У Чарли все внутри похолодело. Ни о чем таком она не знала раньше.
   - Если же ты научишься контролировать этот  свой  пиро...  как  его
там...
   - Как я смогу его контролировать, если я буду в бре