ет, нет, - сказала верная Сьюки.  -  Мне  даже  любопытно.  Это  как
искать пасхальное яйцо.
   Когда Сьюки вернулась, Александра стояла точно на  том  месте,  которое
запомнила, и показывала, как  она  зашвырнула  заговоренную  куклу,  чтобы
навсегда от нее избавиться. Подруги  пошли  по  воде,  выстригая  ветки  и
морщась от боли по мере продвижения в глубь этого дикого места, где добрая
сотня всевозможных растений сражалась друг с  другом  за  солнце  и  воду,
двуокись углерода и азот. Участок казался небольшим и однородным,  зеленым
и топким, если смотреть с заднего двора, но  когда  они  пришли  сюда,  то
увидели смешанные джунгли, беспорядочное нагромождение стволов  и  листвы,
неумолимое  разрушение  протеиновых  цепочек,  ведь  природа   не   только
стремилась пробиться наружу корнями, растениями и побегами, но и  привлечь
насекомых и птиц пыльцой и семенами. Иногда они ступали  в  грязь,  иногда
спотыкались о кочки, со временем выросшие из сплетенных корней травы. Шипы
кололи глаза и руки; из-за покрова мертвых листьев и стеблей не было видно
земли.  Дойдя  до  места,  где,  как  полагала  Александра,   приземлилась
завернутая в фольгу кукла, они со  Сьюки  низко  нагнулись,  окунувшись  в
странное растительное тепло. У самой земли роились, покалывая, мошки, было
душно, ветки и усики растений тянулись из  тени,  ловя  крупицы  солнца  и
пространства.
   Сьюки, найдя что-то, закричала от радости; но то, что она выковыряла из
земли, оказалось долго пролежавшим в земле  древним  мячиком  для  гольфа,
раскрашенным по-старинному  в  клетку.  Какое-то  химическое  вещество  из
болота окрасило его нижнюю половину в цвет ржавчины.
   - Черт, - ругнулась Сьюки. - Интересно, как он  сюда  попал,  на  целые
мили вокруг нет поля для игры в  гольф.  -  Монти  Ружмонт,  конечно,  был
настоящим любителем гольфа, он терпеть не мог присутствия женщин на  игре,
с их неожиданным смехом, их  экипировкой  пастельных  тонов,  в  фарватере
перед ним или где-нибудь в клубном раю. Найдя  этот  мячик,  Сьюки  словно
повстречалась с частицей бывшего мужа,  с  посланием  с  того  света.  Она
сунула сувенир в карман плаща.
   - Может, упал с самолета, - предположила Александра.
   Их обнаружили комары, они гудели и впивались в щеки, шею.  Сьюки  то  и
дело размахивала перед лицом рукой и протестующе бормотала:
   - Даже если мы ее найдем, почему, ты  думаешь,  что  сможем  что-нибудь
изменить?
   - Нужно соблюдать  формальности.  Я  кое-что  заговорила.  Ты  сделаешь
обратный заговор. Мы вынем булавки и  переплавим  воск,  превратим  Дженни
опять в свечу. Нам  надо  вспомнить,  что  мы  сказали  тогда  вечером,  и
произнести все задом наперед.
   - Все эти священные имена, это  невозможно.  Я  не  смогу  вспомнить  и
половины из сказанного.
   - В решающий момент Джейн сказала: "Умри", а ты сказала: "Прими это"  -
и захихикала.
   - Правда? Должно быть, мы увлеклись.
   Низко припадая к земле, защищая глаза, шаг  за  шагом  они  исследовали
заросли, пытаясь по блеску отыскать фольгу. Сьюки уже поцарапала ноги выше
резиновых сапог, ее красивый новый плащ "лондонский туман" был  подоткнут,
а водонепроницаемые тонкие нитки на нем порвались. Она сказала:
   - Готова поспорить, что она застряла где-то в  этих  треклятых  колючих
кустах.
   Чем больше раздражалась Сьюки, тем  более  материнским  тоном  говорила
Александра.
   -  Очень   может   быть,   -   говорила   она.   -   Сверток   оказался
сверхъестественно легким, когда я его бросила. Так и поплыл по воздуху.
   - Зачем было вообще зашвыривать его сюда? Что за истерическая выходка!
   - Я рассказывала тебе, что  поговорила  с  Дженни  по  телефону  и  она
просила меня спасти ее. Я почувствовала себя виноватой. Я испугалась.
   - Чего ты испугалась, дорогая?
   - Ну знаешь. Смерти.
   - Но это же не твоя смерть.
   - Любая смерть и _твоя_ тоже. Последние несколько недель я испытываю те
же симптомы, что и Дженни.
   - Ты _всегда_ боялась рака.  -  В  раздражении  Сьюки  щелкала  длинным
секатором, колючие стебли докучавшего ей кустарника  с  круглыми  листьями
тянули за плащ, ранили запястья. - Черт. Мертвая белка, вся  ссохлась.  Да
здесь настоящая свалка. Неужели нельзя  было  найти  эту  проклятую  куклу
твоим вторым зрением? Неужели нельзя заставить  ее,  как  это  называется,
левитировать?
   - Я старалась, но не смогла получить сигнала. Может  быть,  алюминиевая
фольга мешает излучению?
   - Может быть. Несколько раз  за  последнее  время  я  пыталась  вызвать
солнце, в этой слякоти я чувствую себя личинкой; но все равно шел дождь.
   Сьюки, прокладывая дорогу, все больше раздражалась.
   - А Джейн сама левитировала.
   - Это Джейн. Она становится очень сильной.  Но  ты  слышала,  она  ведь
сказала, что не хочет нарушать этого заклинания, ей  _нравится_,  как  все
идет.
   - Интересно, не ошибаешься ли ты, говоря, что  зашвырнула  сверток  так
далеко? Монти часто жаловался на то, что игроки в  гольф  ищут  свои  мячи
гораздо дальше того места, где они  лежат.  Некоторые  по  нескольку  миль
отмахивали.
   - Но сверток и в самом деле полетел.
   - Ну тогда ты продолжай, а я  немного  отойду  назад.  Боже,  проклятые
колючки. Как я их _ненавижу_. В самом деле, что от них _толку_?
   - Ими питаются птицы. И грызуны, и скунсы.
   - Ох, здорово.
   - Некоторые кусты, как я заметила, не малина, а шиповник.  Когда  мы  с
Оззи впервые приехали в Иствик, я каждую осень  готовила  желе  из  плодов
шиповника.
   - Вы с Оззи были просто душки.
   - Да, трогательная парочка. Я была такая хозяйка.  Нужно  быть  святой,
чтобы все это делать. Знаю, тебе надоело, можешь бросить.
   - Не такая уж я святая, правда. Может, я тоже боюсь. Вот оно, во всяком
случае, похоже.
   Прозвучало это  не  так  взволнованно,  как  только  что,  когда  Сьюки
наткнулась на мячик. У Александры было ощущение, что нечто значительное  и
жестокое в космосе решительно ей противится, она  с  трудом  пробралась  к
тому месту, где стояла подруга. Сьюки не  тронула  свертка.  Он  лежал  на
относительно открытом месте, на солоноватом  участке,  заросшем  по  краям
морским молочаем; несколько  хрупких  белых  цветков  красовались  в  тени
джунглей. Наклонившись, чтобы коснуться измятой упаковки - от непогоды  за
те несколько месяцев, что она пролежала там, она поблекла, хотя и не стала
ржавого цвета, - Александра увидела,  что  она  облеплена  влажной  темной
почвой, по которой ползали крошечные клещи. Красноватые крапинки собрались
вокруг,  как  железные  опилки  вокруг  магнита,  стремительно  носясь  по
собственным террасам жизни в своем крошечном мирке, на несколько  порядков
ниже ее собственного. Александра заставила  себя  сначала  дотронуться  до
заклятого  предмета  -  этой  дьявольской  печеной  картофелины,  а  потом
поднять. Он оказался невесомым и  внутри  что-то  шуршало.  Она  осторожно
отогнула край полой фольги. Булавки внутри поржавели.  Воск,  из  которого
было вылеплено маленькое подобие Дженни, совершенно исчез.
   - Животный жир, - произнесла наконец Сьюки, не дождавшись,  что  скажет
Александра. - Какая-то банда песчаных  блох  решила,  что  это  вкусно,  и
слопала все или  скормила  своему  потомству.  Смотри:  остались  волоски.
Помнишь, те короткие волоски? Вот почему волосы засоряют раковины, они  не
разрушаются, как и бутылки  "клоракс".  Когда-нибудь  в  мире,  детка,  не
останется ничего, кроме волос и бутылок "клоракс".
   - Ничего. И свечной двойник Дженни превратился в ничто.
   Капли дождя укололи их лица булавками теперь, когда обе женщины  стояли
выпрямившись среди зарослей куманики. Такие острые микроскопические первые
капли предвещают сильный дождь,  ливень.  Все  небо  посерело,  только  на
западе низко над горизонтом голубела  тонкая  полоска,  так  далеко,  что,
возможно, это ясное небо было уже за пределами Род-Айленда.
   - Природа - жадная  старуха,  -  сказала  Александра,  роняя  фольгу  и
булавки обратно в дикие заросли.
   - И жаждущая, - сказала Сьюки. - Разве ты не обещала дать мне выпить?
   Сьюки хотелось утешить и поддразнить  Александру,  она  чувствовала  ее
затаенный ужас да  и  сама  ощущала  себя  неуютно  с  рыжими  волосами  и
обезьяньими губами, стоя в своем красивом  плаще  по  грудь  в  траве.  Но
Александра испытывала какую-то отстраненность, словно ее близкая  подруга,
привлекательная, но измученная, была еще одним потерявшим для нее  интерес
изображением,  скажем  как  реклама  на  кузове  быстро  отъезжающего   от
светофора грузовика.


   Одним из нескольких  нововведений  Бренды  стали  проповеди,  время  от
времени произносимые  кем-нибудь  из  прихожан;  сегодня  читал  проповедь
Даррил Ван Хорн. Толстая, захватанная книга в красном  переплете,  которую
он открыл на кафедре, была не Библией, а Академическим словарем Уэбстера.
   -  Сороконожка,  -  читал   он   вслух   необычайно   звучным,   словно
предварительно усиленным голосом. - Любой из класса (Chilopoda) [губоногие
(лат.)] длинных, плоских, хищных членистоногих несет по паре ног на каждом
членике,  а  первая  пара  туловищных  ног  преобразовалась   в   ядовитые
ногочелюсти. - Даррил поднял глаза.  На  нем  были  полукруглые  очки  для
чтения, они расчленяли его лицо, и  оно  казалось  соединенным  не  совсем
ровными швами. - Вы ведь не знали о ядовитых ногочелюстях, правда?  Вы  же
не  смотрели  сороконожке  прямо  в  глаза,  правда?  Не   так   ли,   вы,
_счастливчики_? - громогласно обратился он к десятку голов,  возвышающихся
над церковными скамьями в этот душный августовский день,  небо  в  высоких
окнах было мрачным и бесцветным, как переработанная бумажная макулатура. -
Подумайте, - упрашивал Даррил, - подумайте об эволюции этих ногочелюстей в
продолжение многих геологических эпох, в вечности - вы ведь не  переносите
этого слова "вечность", это когда вы должны встать на  колени,  даже  если
это слово произносит какой-нибудь тупой ублюдок, и то, что я  это  говорю,
превращает меня в еще одного тупого ублюдка, но какого дьявола  можно  еще
тут сказать? _Подумайте_ о ничтожных извивающихся созданиях, которые живут
за раковиной и внизу, в погребе, и в джунглях и заканчивают свою  жизнь  в
ногочелюстях этого хищника. Красиво звучит, не правда ли? У этого  хищника
во рту, если можно так сказать (он не похож ни на одни ярко-красные  губы,
скажу я вам), перед первой парой ног - яд. И надежные старые  цепочки  ДНК
подхватывают эту тему, и сороконожки разбегаются и производят  еще  больше
сороконожек, и в конце концов у них развиваются ядовитые ногочелюсти.  Вот
это да. - Он обтер губы большим и указательным пальцами. - И они  называют
это Мирозданием, эту кутерьму и мучения.
   Название проповеди на доске рядом с  церковью,  набранное  передвижными
белыми буквами, гласило: "Это ужасное Мироздание".
   Слушатели, разбросанные тут и  там,  молчали.  Даже  старое  деревянное
строение перестало потрескивать. Бренда  молча  сидела  рядом  с  аналоем,
повернувшись  в  профиль,  наполовину  скрытая  высокими  гладиолусами   и
папоротниками в гипсовой вазе, поставленными в воскресенье в память о сыне
Франни Лавкрафт, родившемся мертвым пятьдесят лет тому назад. Бренда  была
бледна и апатична; почти все лето она чувствовала недомогание.  В  Иствике
стояла нездоровая сырая погода.
   - Знаете, что делали с ведьмами в Германии? - громко спросил  Даррил  с
кафедры, как будто это только что пришло ему в голову. Возможно, так оно и
было. - Их сажали на железный стул и разжигали под  ним  огонь.  Рвали  их
плоть раскаленными щипцами. Тисками. На дыбе. В колодках. Вы  говорите  об
этом, а они это делали. С простодушными пожилыми женщинами в  основном.  -
Франки Лавкрафт склонилась к Розе Хэллибред и прошептала что-то громко, но
неразборчиво дребезжащим голосом. Ван Хорн  почувствовал  беспокойство  и,
уязвленный, неуклюже стал защищаться. - О кей, - выкрикнул он  прихожанам.
- Ну что? Вы хотите сказать, такова человеческая природа.  Такова  история
человечества. Как это должно влиять на Мироздание? Что  пытается  доказать
этот сумасшедший? Мы могли  бы  продолжать  и  продолжать  до  наступления
сумерек говорить о пытках, которые применяли люди друг  против  друга  под
священным флагом той или иной религии. Китайцы сдирали кожу с  тела,  дюйм
за дюймом, в средние века они потрошили человека, видящего  это,  отрезали
член и засовывали ему в рот, чтобы он получил сполна. Извините,  что  я  с
трудом говорю, я волнуюсь. Дело в  том,  что  все  это,  тесно  сложенное,
увеличенное в несметное число раз, будет меньше кучки бобов в сравнении  с
жестокостью,   которую   земное   органическое,   дружелюбное   мироздание
навязывало своим творениям, начиная с первого жалкого  одурманенного  ряда
аминокислот, пробившегося из подвижного ила. Женщины, которых  никогда  не
обвиняли в ведовстве, хорошенькие белокурые куколки, которые  в  жизни  не
сглазили даже сороконожку, умирают каждый день в муках, возможно, таких же
ужасных и, конечно, более долгих, чем у тех, кого сажали на этот Hexestuhl
[стул для ведьм (нем.)] - весь покрытый большими  тупыми  гвоздями,  я  не
знаю, какой закон термодинамики там действовал. Я больше не хочу думать об
этом и держу пари, что вы тоже. Вы имеете об этом представление. Это  было
ужасно, ужасно; Господи, это было ужасно.
   Очки сползли ему на нос, и, поправляя  их,  он,  казалось,  восстановил
целостность  своего  лица.  Его  щеки  показались   некоторым   прихожанам
влажными.
   Дженни  не  было,  ее  забрали  в   больницу   с   сильным   внутренним
кровотечением. И это являлось скрытым подтекстом проповеди. Не было и  Рея
Неффа - он принял приглашение  от  профессора  Хэллибреда  отправиться  на
оснащенной гафелем яхте, только что купленной Артуром, сплавать в  сторону
Мелвилла. Грета сидела одна. О чем она думала, чего хотела, понять ее было
трудно. Немецкое происхождение, хотя у нее был не  такой  сильный  акцент,
как  изображали  люди,  подшучивавшие  над  ней,  сделало  ее  сдержанной,
замкнуло душу на замок. Прямые волосы тусклого соломенного цвета,  коротко
остриженные, и удивительные глаза грязно-голубого оттенка под старомодными
очками. Она не пропускала ни одного воскресенья, скорее всего, по присущей
ее нации основательности. Эта превосходная машина вечно  ждала,  когда  ею
завладеет демон романтики.
   Ван Хорн немного помолчал, так неуклюже роясь в словаре, как будто  его
руки были в перчатках. Было слышно, как старая миссис Лавкрафт наклонилась
к миссис Хэллибред и  отчетливо  спросила:  "Почему  он  использует  такие
грязные слова?" Роза Хэллибред выглядела чрезвычайно довольной;  это  была
высокая женщина  с  крошечной  головкой,  сидящей  в  гнезде  проволочных,
аккуратно завитых седых и черных волос. Ее очень маленькое лицо  орехового
цвета  было  измято  десятилетиями  солнцепоклонничества;  того,  что  она
прошептала в ответ, не было слышно. В другом конце сидела Дон Полански;  у
девушки  были  очаровательные  широкие   монгольские   скулы,   казавшееся
прокопченным лицо с невозмутимым спокойствием человека,  для  которого  не
существует законов. Между ними, ею и  Розой,  сконцентрировалась  огромная
психическая сила.
   Ван Хорн услышал движение, поднял глаза, щурясь, поправил очки на  носу
и примирительно произнес:
   - Я знаю, что это отнимет гораздо больше времени, но  здесь,  прямо  на
одной странице, я наткнулся на слова  "солитер"  и  "тарантул".  Тарантул:
"любой из больших волосатых пауков, которые обычно  довольно  медлительны,
однако способны сильно  кусаться,  но  не  очень  ядовиты  для  человека".
Большое спасибо. А вот о его слабом маленьком приятеле здесь  же:  "Каждый
из многочисленных ленточных червей (из рода Taenia)  паразитирует,  будучи
взрослым, в кишечнике  человека  и  других  позвоночных".  Многочисленных,
запомните, не просто одно или два  странных  создания,  засунутых  в  угол
мироздания,  кто-то  может  и   заблуждаться,   а   множество,   множество
разновидностей, ужасная мысль, как кто-то, должно быть, подумал. Я не  как
остальные собравшиеся здесь и желающие, чтобы я  успокоился  и,  возможно,
сел на место, но  меня  всегда  зачаровывали  паразиты.  Я  имею  в  виду,
зачаровывали в отрицательном смысле. Они размножились в таком разнообразии
размеров, с одной стороны от вирусов и бактерий, таких,  как  ваши  друзья
спирохеты сифилиса, до ленточных червей  десятиметровой  длины  и  круглых
червей, таких больших и толстых, что они забьют ваш  большой  кишечник.  В
кишках, вот где они лучше всего  себя  чувствуют,  вообще-то  говоря.  Они
повсюду во влажных нечистотах  внутри  чьих-нибудь  кишок  -  вот  где  их
гнездышко. Ты перевариваешь ради них пищу, и им даже не нужны  желудки,  а
только рот  и  дырка  в  заднице,  простите  мне  мой  жаргон.  Но  какова
изобретательность, которую Великий Создатель потратил своей  щедрой  рукой
на  этих  скромных  чертенят.  Я   тут   сделал   кое-какие   выписки   из
эн-ци-клопедии, как говорил Джимми Крикет, если смогу прочесть их  в  этом
отвратительном свете. Бренда, не понимаю, как вы можете работать  в  таких
условиях так долго. На вашем  месте,  я  бы  объявил  забастовку.  О  кей,
довольно предисловий.
   Обычный кишечный круглый червь размером примерно с карандаш откладывает
яйца в экскременты хозяина, и этого одного вполне  достаточно.  Потом,  не
спрашивайте меня как - в мире много антисанитарии,  если  вы  когда-нибудь
покинете Иствик, - эти яйца попадают к вам в рот, и  вы  их  волей-неволей
глотаете. Они  созревают  у  вас  в  двенадцатиперстной  кишке,  маленькие
личинки проникают через стенку  кишки,  попадают  в  кровеносный  сосуд  и
мигрируют в ваши легкие. Но не думаете  ли  вы,  что  они  собираются  там
уединиться и доживать на пенсии? Никак нет,  мои  дорогие,  эта  маленькая
мамаша круглого червя прогрызает себе дорогу из уютного капилляра в легких
и попадает в воздушный мешок, взбирается по так  называемому  дыхательному
древу в надгортанник, где вы ее  снова  проглатываете!  -  можно  ли  быть
такими глупыми? Совершив нисхождение  второй  раз,  он  там  поселяется  и
становится вашим нормальным зрелым рабочим червем.
   Или  возьмите  (подождите,   я   перепутал   свои   записи),   возьмите
трогательный маленький образчик, называемый  легочным  глистом.  Его  яйца
выходят наружу с мокротой, когда люди кашляют, - Ван Хорн  откашлялся  для
наглядности. - Когда они выводятся в пресной воде повсюду в этих  паршивых
городах третьего мира, то внедряются в  определенный  вид  улиток,  теперь
пребывая в виде  личинок  этих  легочных  глистов,  ясно?  Когда  они  уже
достаточно поживут в улитках, они выплывают и сверлят ходы в мягких тканях
раков и крабов. И когда японцы или кто-либо еще едят  лангустов  и  крабов
сырыми или недоваренными,  как  они  любят  делать,  в  них  попадают  эти
надоедливые глисты и прогрызаются через кишки и диафрагму, чтобы попасть в
то же самое легкое и снова начать этот заведенный порядок со слюны. Других
из этих маленьких водяных штучек, Diphyllobothrium latum  [лентец  широкий
(лат.)], если я правильно прочел, маленьких плавающих  зародышей,  первыми
съедают водяные блохи, потом водяных блох поедает  рыба,  а  ту  рыбу  ест
большая, и в  конце  концов  на  эту  удочку  попадается  человек,  и  эти
крошечные чудовища вместо того, чтобы быть переваренными, прогрызают  себе
дорогу наружу через многочисленные оболочки желудка и быстро  растут.  Вот
так-то, и все в том же духе, но я не хочу никому надоедать  или  поставить
на этом точку. Хотя подождите. Вам  придется  это  выслушать.  Я  цитирую:
"Echinococcus granulosus [эхинококк (лат.)] - это один из  немногих  видов
круглых  червей,  паразитирующих  в  человеке,  зрелый  червь  обитает   в
кишечнике собаки, в то время как  человек  является  одним  из  нескольких
хозяев для личиночной стадии. Более  того,  взрослый  червь  о