сь предположить, что они и сами этого не знают - ну  съездят  в
какой-нибудь мотель и натрахаются до одурения. Так трогательно.  -  Именно
Джейн, а не Сьюки ласкала ее первой. Она представила себе Сьюки  -  нежное
белое пламя ее тела и как, лежа  на  плитках  пола,  Сьюки  обнаружила  на
животе у  Александры  маленькую  впадинку  около  левого  яичника.  Бедная
Александра, бедная: она была убеждена, что однажды ей сделают операцию, но
будет слишком поздно, внутри все будет кипеть черными раковыми клетками. А
может, они и не черные, а ярко-красные и блестящие,  как  цветная  капуста
кровавого цвета. - Потом, - продолжала Джейн, -  отправятся,  наверное,  в
какой-нибудь большой город и постараются присоединиться к Движению. Думаю,
для Эда это все равно что пойти в армию. Находишь  призывной  пункт,  тебя
назначают на медкомиссию, если ее проходишь, тебя берут.
   - Какое заблуждение, разве нет? Он слишком стар для таких игр. Пока  он
был  здесь,  казался  моложавым  и  энергичным  или,  по   крайней   мере,
_интересным_, и у него была его церковь, он был на виду...
   - Он ненавидел респектабельность, - резко вмешалась Джейн. - Он считал,
что это предательство.
   - О господи, что за жизнь, - вздохнула Александра,  наблюдая  за  серой
белкой, что прыжками, то  и  дело  останавливаясь,  осторожно  пробиралась
через покосившуюся каменную стену в конце двора. Партия малышек обжигалась
в потрескивающей печи в комнате рядом с кухней; она попыталась сделать  их
покрупнее, но тут же обнаружилось  несовершенство  ее  техники  -  техники
самоучки,  ее  незнание  анатомии.  -  А  как  Бренда,  как  она  все  это
воспринимает?
   - Как и можно было ожидать.  В  истерике.  Фактически  она  мирилась  и
открыто прощала, что Эд погуливает на стороне, но никогда не  думала,  что
он ее бросит. Приход - это все, что было у нее  и  детей.  А  как  теперь?
Может случиться, что их просто выгонят. - Холодная злоба,  прозвучавшая  в
голосе Джейн, ошеломила Александру. - Ей придется  искать  работу,  и  она
почувствует, что значит самой зарабатывать на жизнь.
   - Может, нам... - Ее незаконченная мысль была: "Следует ей помочь".
   - _Никогда_, - откликнулась Джейн, обладавшая даром телепатии.  -  Если
уж ты меня об этом спрашиваешь, она была слишком самодовольна в роли  жены
пастора, сидя над своим кофейником, как Григ Гарсон. Ты бы видела, как она
врывалась в церковь во время наших репетиций. Знаю, - сказала она,  -  мне
не следует злорадствовать и отпихивать другую женщину, если она в беде, но
я довольна. Думаешь, я не права. Думаешь, я злая.
   - Да нет, - неискренне сказала Александра. Кому дано знать, что  значит
зло? Бедная Франни Лавкрафт могла бы сломать в тот вечер бедро и ходить  с
палкой до самой могилы. Александра  подошла  к  телефону,  держа  в  руках
большую деревянную ложку, и медленно, в ожидании, когда  из  Джейн  выйдет
вся злоба, гнула ее усилием воли так, что  черенок  загнулся  кверху,  как
собачий хвост, и покоился теперь в углублении ложки. Затем  она  приказала
похожему на змею завитку медленно обвить ей руку.  Шершавое  прикосновение
дерева действовало ей на нервы. - А как Сьюки? - спросила Александра. - Не
чувствует ли она себя тоже брошенной?
   - Сьюки  в  восторге.  Она  сказала,  что  сама  подбивала  его  как-то
использовать эту тварь Дон. Думаю, уж она-то его поимела.
   - А значит ли это, что сейчас она имеет виды на Даррила  Ван  Хорна?  -
Ложка наделась на шею и касалась  губ  своим  углублением.  От  нее  пахло
салатным маслом. Александра провела по дереву языком, язык был пушистым  и
раздвоенным.  Обеспокоенный  Коул  прижимался  к  ногам,  чуя  колдовство.
Припахивало горелым.
   - Полагаю, - лениво продолжала Джейн, - у нее другие планы. Ей  не  так
нравится Даррил, как тебе. Или мне, если уж на то пошло.  Сьюки  нравится,
когда мужчина _внизу_. Я ей советую положить глаз на Клайда Гэбриела.
   - Ох, а эта его ужасная жена,  -  воскликнула  Александра.  -  Надо  бы
помочь Сьюки.
   Она едва соображала, что говорит,  так  как,  чтобы  подразнить  Коула,
положила извивающуюся ложку на пол, шерсть у него на холке  встала  дыбом,
ложка подняла свою головку, а Коул показал зубы, глаза его загорелись,  он
готовился к нападению.
   - Давай поможем, - живо ответила Джейн Смарт.
   Расстроенная  этой  новой  злобной  выходкой  и   немного   напуганная,
Александра позволила ложке разогнуться, ложка опустила  головку  и  плашмя
ударилась о линолеум.
   - Ох, думаю, не нам этим заниматься, - мягко возразила она.


   - Я всегда его презирала и совсем не удивляюсь, - заявила  после  ужина
Фелисия Гэбриел в категоричной самодовольной  манере,  будто  обращаясь  к
горстке друзей, единодушно полагающих, что она замечательная женщина, хотя
на самом деле ее единственным слушателем был Клайд. Он пытался вникнуть  в
мысли статьи  в  "Сайентифик  Америкэн"  о  новых  аномальных  явлениях  в
астрономии,  но  затуманенные  алкоголем  мозги  плохо  повиновались  ему.
Раздраженная, в напряженном ожидании  Фелисия  стояла  в  дверях  комнаты,
вдоль стен тянулись книжные полки, Клайд пытался использовать эту  комнату
как кабинет, когда теперь здесь не было Дженни и Криса, нарушавших  тишину
грохотом электронной музыки.
   Фелисия так и  не  избавилась  от  самонадеянности  хорошенькой  бойкой
школьницы. Они с Клайдом вместе учились в государственной школе в Уорвике,
и какой  энергичной  была  она  на  любом  внеклассном  мероприятии  -  от
студенческого совета до волейбольной команды девочек, круглая отличница по
всем  предметам,   первый   женский   капитан   в   дискуссионном   клубе.
Пронзительный голос, перекрывающий все другие голоса в невероятно  высокой
части "Звездно-полосатого  знамени"  [гимн  Соединенных  Штатов  Америки],
пронзал его, как скальпелем. Вокруг нее  постоянно  крутились  парни,  она
была стоящей добычей - Клайд  постоянно  напоминал  себе  об  этом.  Ночью
Фелисия засыпала  с  ним  рядом  с  пугающей  быстротой  добродетельной  и
сверхактивной  натуры,  а  он  в  одиночку  часами  боролся   с   демонами
бессонницы, влив в себя обычную вечернюю порцию спиртного,  и  при  лунном
свете рассматривал ее спокойное лицо: притененные веками  глазницы,  губы,
сложенные во сне  для  невысказанной  в  споре  реплики.  Во  сне  Фелисия
казалась такой хрупкой. Он лежал, опершись на локоть, и разглядывал ее,  и
память возвращала ему энергичную  девочку-подростка,  которую  он  полюбил
когда-то: в пушистом свитере пастельных тонов, в  длинной  клетчатой  юбке
мелькавшей в коридоре с рядами высоких  металлических  шкафчиков  зеленого
цвета.  А  он,  Клайд  Гэбриел,  опять  ощущал  себя  "подающим   надежды"
подростком;  гигантская  иллюзорная  колонна  потерянного  и  потраченного
понапрасну времени вырастала из стен спальни, а сами  они  казались  двумя
скорчившимися фигурками у основания вентиляционной шахты.  Но  сейчас  она
стояла перед ним в полный рост, ее нельзя было не заметить, в черной  юбке
и белом свитере, в  которых  председательствовала  на  вечернем  заседании
Комиссии сторожевых псов заливных земель, где и узнала от  Мейвис  Джессап
об Эде Парсли.
   - Он был слабак, -  констатировала  она.  -  Слабый  человек,  которому
когда-то сказали, что он красив. Мне он никогда  не  казался  красивым,  с
этим его псевдоаристократическим  носом  и  уклончивым  взглядом.  Ему  не
стоило принимать сан, у него  не  было  призвания,  он  решил,  что  может
очаровать Бога, как очаровал старых  дам,  проглядевших,  что  перед  ними
пустой человек. Что до меня, я считаю... Клайд, _смотри_ на меня, когда  я
говорю, - ему совсем не удалось развить в себе качества Божьего слуги.
   - Сомневаюсь, что прихожане унитарной церкви так уж думают  о  Боге,  -
тихо отвечал он, все еще надеясь, что удастся почитать. Квазары, пульсары,
звезды испускают каждую миллисекунду потоки материи, более мощной, чем та,
что содержится во всех планетах: возможно, в таком космическом безумии  он
сам искал старомодного небесного Бога. В то далекое наивное  время,  когда
его считали "подающим надежды", он  написал  большую  курсовую  работу  по
биологии на тему "Мнимый конфликт между наукой  и  религией",  из  которой
следовал вывод, что такого конфликта нет. Хотя тридцать пять лет назад эта
работа была оценена на пять с плюсом  женоподобным,  с  одутловатым  лицом
мистером Турманном, Клайд  теперь  видел,  что  он  солгал.  Конфликт  был
налицо, и наука побеждала.
   - Жажда вечной молодости, именно  это  привело  Эда  Парсли  в  объятья
жалкой маленькой бродяжки, - изрекла Фелисия. - Должно  быть,  он  однажды
посмотрел на эту абсолютно  ничтожную  Сьюки  Ружмонт,  которая  тебе  так
нравится, и понял,  что  ей  уже  за  тридцать  и  лучше  найти  любовницу
помоложе, иначе он сам начнет стареть. Как может эта святая Бренда  Парсли
мириться со всем, не могу себе представить.
   - А разве у нее есть выбор? -  Клайд  терпеть  не  мог  ее  проповедей,
однако ему приходилось то и дело отвечать.
   - Ну, она его доконает, эта новенькая подруга, абсолютно  точно  добьет
его. Он и года не протянет в какой-нибудь лачуге. С исколотыми венами. Эда
Парсли мне совсем не жалко. Я плюну на его могилу. Клайд, перестань читать
журнал. Ну, что я только что сказала?
   - Что ты плюнешь на его могилу.
   Невольно он передал ее небольшую шепелявость. Он посмотрел на  нее  как
раз вовремя, чтобы увидеть, как она сняла с губ белую пушинку.  Проворными
нервными пальцами свернула ее в плотный катышек и продолжала говорить:
   - Бренда Парсли рассказывала Мардж Перли, что, может быть, твоя подруга
Сьюки подтолкнула его, переметнувшись к этому  типу,  Даррилу  Ван  Хорну.
Хотя, судя по тому, что я слышала в городе, он  уделяет  внимание...  всем
трем каждый... вечер в четверг.
   Непривычная  неуверенность  ее  тона  заставила  Клайда  оторваться  от
зубчатых графиков вспышек пульсаров. Фелисия сняла  с  губ  что-то  еще  и
сворачивала второй катышек, испытующе глядя на мужа  сверху  вниз  и  явно
ожидая его реакции. В юности у Фелисии были светящиеся круглые  глаза,  но
теперь лицо не то чтобы толстело, но как-то  забирало,  втягивало  в  себя
глаза, они стали как у поросенка и мстительно посверкивали.
   - Сьюки мне не подруга, - мягко возразил он, ему не  хотелось  спорить.
"Ну хоть на этот раз пронеси", -  безбожно  взмолился  он.  -  Она  просто
служащая. У нас нет друзей.
   - Ты бы лучше сказал ей, что она служащая, а то по тому, как ведет себя
в городе эта особа, можно подумать, что  она  настоящая  королева.  Бегает
туда-сюда по Портовой, будто улица ее собственность, виляя бедрами, вся  в
дешевых побрякушках, а у нее за  спиной  все  смеются.  Самое  умное,  что
когда-то сделал Монти, это когда ее бросил. Не  знаю,  зачем  живут  такие
женщины, половина города с ними  спит  и  даже  не  платит.  А  их  бедные
заброшенные дети! Это же просто преступление.
   В какой-то момент, которого она, без сомнения, добивалась, терпение его
кончилось: расслабленность и  бесчувственность  от  выпитого  шотландского
виски вдруг обратились в ярость.
   - А причина, почему у нас  нет  друзей,  -  прорычал  он,  и  журнал  с
небесными новостями упал на ковер, - в том, что ты, черт  побери,  слишком
много треплешь языком!
   - Шлюхи и невротики - позор всего города. А ты, в то время  как  "Уорд"
должен быть голосом всего общества, ты даешь работу этой вертихвостке,  не
умеющей прилично написать по-английски ни одного предложения, и позволяешь
ей в ее разделе  отравлять  слух  всяким  вздором,  сбивать  с  толку  тех
немногих добрых людей, что еще остались в  городе,  пугать  их,  заставляя
прятаться по углам от этого порока и бесстыдства.
   - Разведенные женщины вынуждены работать, - сказал  Клайд,  вздохнув  и
стараясь  изо   всех   сил   сохранить   благоразумие,   хотя   оставаться
благоразумным становилось все труднее. - Замужние женщины, - объяснял  он,
- не должны ничего делать и могут  от  нечего  делать  заниматься  добрыми
делами.
   Казалось, его не слышат.
   Когда закипал ее гнев,  начиналась  неуправляемая  химическая  реакция:
глазки становились острыми, как гравировальные иглы, лицо  застывало,  все
бледнея и бледнея, а невидимая  аудитория  становилась  многочисленней,  и
поэтому Фелисия должна была повысить голос.
   - Этот ужасный человек, - взывала она к массам, - строит теннисный корт
прямо на заливной земле, говорят, - она сглотнула  слюну,  -  говорят,  он
использует свой остров для контрабанды наркотиков, их доставляют  в  лодке
во время прилива...
   На этот раз она,  не  таясь,  вытащила  изо  рта  маленькое  перышко  с
голубыми полосками, как у сойки, и быстро зажала его в кулаке.
   Клайд встал, настроение вдруг переменилось. Гнев и ощущение, что  он  в
ловушке, пропали, с губ сорвалось старое ласковое прозвище:
   - Лиши, какого черта?..
   Он не верил своим глазам,  поглощенные  галактическими  загадками,  они
могут откалывать еще не такие штуки. Он разогнул безвольный кулак жены. На
ладони покоилось мокрое кривое перышко.
   Напряженная бледность на лице Фелисии сменилась румянцем.
   - Последнее  время  это  со  мной  случается,  -  сообщила  она  Клайду
дрогнувшим голосом. - Не имею представления почему. Этот мыльный привкус и
потом _такое_... Иногда, по утрам, мне кажется, я задыхаюсь, а когда  чищу
зубы, изо рта вылетают соломинки, грязные соломинки.  Но  я-то  знаю,  что
ничего подобного не ела. У меня ужасный запах изо рта, Клайд! Я  не  знаю,
что со мной _происходит_!
   Как только Фелисия это  выкрикнула,  ее  тело  изогнулось,  словно  она
собралась куда-то лететь, напомнив Клайду Сьюки, у обеих женщин была сухая
светлая  кожа  и  длинное  тело.  В  юности  Фелисия  тоже  была   усыпана
веснушками, а живостью манер напоминала его любимого  репортера.  Но  одна
женщина была ангелом, а другая чертом. Он обнял жену. Она рыдала. В  самом
деле, ее дыхание отдавало зловонием курятника.
   - Может, съездить к врачу, - предложил  он.  Эта  вспышка  супружеского
чувства согрела его испуганную душу, а остатки туманящего  разум  алкоголя
испарились.
   После минутной женской слабости Фелисия приободрилась и стала бороться:
   - Нет. Они решат, что я безумна, и уговорят упрятать меня в сумасшедший
дом. Не думай, что я не знаю твоих мыслей. Ты хотел бы, чтобы я умерла.  Я
знаю, ты ублюдок, такой же, как Эд Парсли. Все  вы  ублюдки,  все.  Жалкие
порочные ублюдки... Все, что вас интересует, так эти ужасные женщины...  -
Она вывернулась у него из рук,  краем  глаза  он  увидел,  что  ее  пальцы
потянулись ко рту. Она пыталась спрятать руку за спину, но он в  бешенстве
от того,  как  правда,  за  которую  умирают  мужчины,  переплелась  с  ее
безудержным нелепым самодовольством, схватил ее  руку  и  с  силой  разжал
стиснутые пальцы. Кожа была холодной и влажной. На раскрытой ладони лежало
свернувшееся  мокрое  цыплячье  перышко,  перышко  пасхального   цыпленка,
маленькое, нежное, оно было окрашено в лиловый цвет лаванды.


   - Он шлет мне письма, - рассказывала Сьюки Даррилу  Ван  Хорну,  -  без
обратного адреса, сообщает, что ушел в  подполье.  Его  с  Дон  приняли  в
группу, которая учится делать бомбы из будильников и  кордита.  У  Системы
нет шансов на успех. - Она шаловливо улыбнулась.
   - А как вы все это  воспринимаете?  -  ровно  спросил  высокий  мужчина
бесстрастным голосом психиатра.
   Они обедали в ресторане в Ньюпорте, где не было  вероятности  встретить
кого-нибудь из Иствика. Пожилые  официантки  в  накрахмаленных  коричневых
мини-юбках  и  фартуках  из  тафты,  завязанных  сзади  большими  бантами,
похожими на кроличьи хвостики из  "Плейбоя",  принесли  им  большие  карты
меню, напечатанные коричневым по бежевому, в них  было  множество  местных
закусок на тостах; собственный вес не тревожил Сьюки: в ее нервной энергии
все сгорало.
   Она прищурилась, глядя в пространство, стараясь быть честной,  так  как
чувствовала, что этот человек дает ей шанс быть самой собой. Ничто его  не
шокирует и не ранит.
   - Я испытываю облегчение, - сказала она, - что мне не  нужно  больше  о
нем беспокоиться. Видите ли,  ему  было  нужно  то,  чего  не  может  дать
женщина. Ему нужна власть. Женщина по-своему может дать мужчине  власть  -
над собой, но не может посадить его в Пентагон. Вот это-то и привлекло Эда
в Движении, как он себе его представлял, оно собиралось заменить  Пентагон
собственной армией и обладать тем же самым,  ну  знаете,  -  форма,  речи,
кабинеты с картами и прочее. Но что меня действительно отвратило, так  это
когда он начал неистовствовать. Мне нравятся _спокойные_ мужчины. Отец был
мягким человеком, работал ветеринаром в маленьком городке в  районе  озера
Фингер, и он любил читать. Дома были первые издания  Торнтона  Уайлдера  и
Карла Ван Вехтена в пластиковых суперобложках. Монти тоже был очень мягким
человеком, кроме тех случаев, когда  брал  дробовик  и  ходил  с  ребятами
пострелять бедных птичек и пушистых зверюшек. Он приносил домой кроликов с
развороченными дробью спинками, потому что они, конечно, пытались убежать.
А как же иначе? Но такое случалось только раз в году  -  приблизительно  в
это время, вот  почему  я  вдруг  вспомнила  об  этом.  В  воздухе  витает
охотничий дух. Сезон отстрела мелкой дичи. -  В  улыбке  обнажились  зубы,
перепачканные крекером с арахисовой пастой, официантки  принесли  на  стол
эту бесплатную закуску.
   - А как старый Клайд Гэбриел? Достаточно ли он мягок для вас?
   Ван Хорн опускал большую лохматую голову,  похожую  на  бочонок,  когда
покушался на женские тайны. В глазах у него сверкал затаенный огонь, как у
детей в масках на празднике Хэллоуин.
   - Может, он когда-то  и  был  таким,  да  все  давным-давно  ушло.  Все
испортила Фелисия. Порой в редакции, когда какая-нибудь девушка, составляя
макет газеты, вдруг поместит важное объявление в  нижнем  левом  углу,  он
просто приходит в ярость. Девочке остается  только  рыдать.  Многие  из-за
этого уходят.
   - Но не вы.
   - Со мной он почему-то покладист. - Сьюки  опустила  глаза.  Прелестное
зрелище: рыженькие дугообразные  брови,  веки,  слегка  тронутые  лиловыми
тенями, гладкие блестящие волосы абрикосового цвета  скромно  закинуты  на
спину и заколоты с обеих сторон медными пряжками, сочетающимися  с  плотно
обхватывающей шею цепочкой из медных полумесяцев. -  Она  подняла  взгляд,
блеснули зеленые глаза:
   - К тому же я хороший репортер. Правда хороший. Эти старички в  ратуше,
принимающие все решения, - Херби Принз, Айк Арсено - я  им  в  самом  деле
нравлюсь, и они мне сообщают обо всем, что затевается.
   Пока Сьюки уничтожала крекеры  с  арахисовой  пастой,  Ван  Хорн  дымил
сигаретой, неловко, как курят  на  континенте,  держа  горящий  конец  над
согнутой ладонью, как над чашкой.
   - А что у вас общего с этими женатиками?
   - Да ведь  это  очень  удобно.  Жена  избавляет  вас  от  необходимости
принимать решения. Вот что стало пугать меня в Бренде Парсли:  она  совсем
потеряла над Эдом контроль, они  так  долго  жили  в  браке.  Мы  привыкли
проводить все ночи вместе в этих ужасных дешевых гостиницах. Но это  вовсе
не значит, что мы все время занимались любовью, через полчаса  он  начинал
разглагольствовать о преступной власти, отправляющей  наших  мальчиков  во
Вьетнам ради прибылей акционеров. Я никогда не понимала, ради каких  таких
прибылей их туда посылали, и сомневаюсь, что Эд  искренне  беспокоился  об
этих ребятах, - фактически солдатами были белые и черные бедняки, - и  так
ли уж его все это трогало! - Она опустила глаза, потом подняла их опять, и
Ван Хорн почувствовал прилив собственнической  гордости  ее  красотой,  ее
живостью. Как прелестно опускается ее верхняя губка на нижнюю, когда  она,
задумавшись, молчит. - Потом я, - продолжала Сьюки, - должна была вставать
и мчаться домой готовить завтрак для детей, они пугались,