ем маленькими. Остатки воска разогревались, мялись,
разглаживались, и получились ягодички. Все это время у нее  перед  глазами
стоял образ девушки, белое тело которой светилось  рядом  с  ванной.  Руки
были не так важны, они были просто опущены вдоль тела. Кончиком  ножа  она
сделала четкий вертикальный надрез,  обозначив  пол.  Другие  складочки  и
контуры обвела скошенным овальным концом апельсиновой палочки, принесенной
Джейн. Джейн  нашла  еще  один  длинный  волосок,  приставший  к  волокнам
полотенца. Она поднесла его к окну, чтобы рассмотреть,  и,  хотя  отдельно
взятый волос едва ли обладал цветом, он оказался не черным и  не  рыжим  и
светлее и тоньше волоса из пряди Александры.
   - Я совершенно уверена, что это волос Дженнифер, - сказала она.
   - Так  будет  лучше,  -  сказала  Александра.  Голос  у  нее  охрип  от
сосредоточенной работы над фигуркой,  которую  она  лепила.  Краем  мягкой
душистой палочки, которой прокалывают  ягоду  или  оливку  в  бокале,  она
вдавила этот единственный волосок в податливую сиреневую головку.
   - Голова есть, а лица нет, - недовольно сказала Джейн, заглядывая через
плечо Александры. Ее голос сотряс священный энергетический конус.
   - Мы сделаем ей лицо, - прошептала в ответ Александра. - Мы знаем,  кто
это, и создадим его.
   - А я уже чувствую, что это Дженни, - сказала Сьюки,  она  подошла  так
близко, что Александра чувствовала на своих руках ее дыхание.
   - Здесь пригладим, - напевала  под  нос  Александра,  проводя  выпуклой
стороной чайной ложки. - Дженни гла-а-денькая.
   Джейн опять стала критиковать:
   - Она не будет стоять.
   - А ее маленькие женщины никогда не стоят, - вмешалась Сьюки.
   - Ш-ш-ш, - произнесла Александра, охраняя свой  колдовской  настрой.  -
Она должна принять это  лежа.  Вот  как  делают  это  леди.  Мы  принимаем
лекарство лежа.
   Магическим ножом она  сделала  надрезы  на  маленькой  головке  Дженни,
имитируя ее новую прическу под Эву Перон. Недовольство Джейн  относительно
лица  раздражало,  поэтому  она  краем  апельсиновой  палочки   попыталась
очертить округлые глазницы.  Впечатление  от  неожиданного  взгляда  этого
серого комочка было пугающим. Александра ощутила  внизу  живота  свинцовую
тяжесть. Пытаясь творить, мы принимаем  на  себя  первородный  грех,  грех
убийства и необратимости. Острием вилки она проколола  пупок  в  блестящем
лоне фигурки, рожденной, а не сотворенной,  соединенной,  как  все  мы,  с
праматерью Евой.
   - Довольно, - объявила Александра,  с  грохотом  бросив  инструменты  в
раковину. - Быстро. Пока воск совсем не остыл. Сьюки, ты веришь,  что  это
Дженни?
   - Ну... конечно, Александра, можно так сказать.
   - Важно, чтобы _ты_ верила. Держи ее руками. Обеими руками.
   Она так и сделала. Ее тонкие веснушчатые руки дрожали.
   - Говори ей, не улыбайся, говори ей: "Ты Дженни. Ты должна умереть".
   - Ты Дженни. Ты должна умереть.
   - И ты, Джейн. Скажи.
   У Джейн руки были не такие, как у  Сьюки,  и  они  были  разные:  рука,
державшая смычок, толстая и мягкая, рука,  пальцами  которой  она  трогала
струны,  чересчур  развита,  с  золотистыми   ороговевшими   мозолями   на
огрубевших кончиках пальцев.
   Джейн произнесла эти слова таким безразличным решительным тоном, словно
просто читая написанное, что Александра предупредила:
   - Ты должна в это верить. _Это Дженни_.
   Александру не удивило, что, несмотря на всю ее злость, Джейн была самой
слабой из сестер, когда доходило до колдовства; ведь  магия  подпитывается
любовью, а не ненавистью.  Ненависть  -  лишь  ножницы  в  руках,  она  не
способна плести нити симпатии, посредством которой ум и дух  действительно
приводят в движение материю.
   Джейн повторяла заклинание в кухне  сельского  дома,  через  живописное
окно  которой,   заляпанное   затвердевшим   птичьим   пометом,   виднелся
неприбранный двор, тем не менее уже  украшенный  двумя  цветущими  кустами
кизила. Последние лучи солнца  сияли,  как  расплавленное  золото,  сквозь
тонкую листву и сплетения темных колеблющихся ветвей, с узором из  четырех
лепестков на конце каждой ветки. Желтая пластмассовая  ванна,  из  которой
дети Джейн уже выросли, простояла всю зиму под небольшим наклоном у одного
из деревьев, и в ней полумесяцем стояла грязная вода от растаявшего  льда.
Лужайка была бурой, но уже покрылась дымкой новой зелени. Земля оживала.
   Голоса двух других женщин вернули Александру к действительности.
   - И ты, милая, - хрипло сказала ей  Джейн,  отдавая  назад  малышку,  -
произнеси эти слова.
   Женщины  были  исполнены  ненависти,  но   делали   все   основательно.
Александра приказала Джейн со спокойной уверенностью,  торопясь  закончить
обряд:
   - Булавки. Иголки. Даже канцелярские кнопки -  найдутся  в  комнатах  у
детей?
   - Терпеть не могу туда входить, они начнут ныть, что пора обедать.
   - Вели им подождать еще пять минут. Мы должны закончить, иначе...
   - Иначе что? - спросила испуганная Сьюки.
   - Могут быть обратные результаты. Все может случиться. Как бомба у Эда.
Подойдут маленькие старые булавки с головками.  Даже  скрепки  для  бумаг,
если их распрямить. - Она не стала объяснять, для чего -  _чтобы  пронзить
сердце_. - И еще, Джейн. Зеркало.
   Ведь колдовство не получалось в трехмерном измерении, но когда было еще
и отражение в зеркале, астральная сущность простых вещей -  это  еще  одно
существо, прибавленное к реальности.
   - После Сэма осталось зеркало для бритья, я им пользуюсь иногда,  чтобы
подкрасить глаза.
   - Прекрасно. Давай скорее.  Я  должна  сохранить  свой  настрой,  иначе
составные части распадутся.
   Джейн опять упорхнула; Сьюки, стоя рядом  с  Александрой,  пыталась  ее
искусить:
   - А как насчет глоточка? Я выпила всего  один  бокальчик  разбавленного
бурбона, прежде чем взглянуть без страха в глаза действительности.
   -  Вот  она  действительность,  к  сожалению,  Полглотка,  милочка.   С
наперсток водки, остальное долей тоником или "Севен Ап", или водой  из-под
крана, или чем хочешь. Бедная малышка Дженни.
   Когда Александра поднялась по  шести  грязным  ступенькам  из  кухни  в
гостиную  и  взглянула  на  восковую  фигурку,  ей   в   глаза   бросились
несовершенства и асимметрия ее творения -  одна  нога  меньше  другой,  не
поймешь, где бедра, где живот, где ноги, восковые груди слишком велики.  И
кто заставил ее поверить в то, что она скульптор? Даррил. Нехорошо  с  его
стороны.
   Отвратительный доберман,  выскочивший  из  верхнего  холла  в  какую-то
открытую  Джейн  дверь,  быстро  вбежал  в  гостиную,  стуча  когтями   по
непокрытому полу. Его маслянисто-черная шкура была туго натянута,  кое-где
морщила и, как военная форма, была украшена оранжевыми носочками и пятнами
того же цвета на груди и на морде и двумя маленькими  круглыми  пятнышками
над глазами. Истекая слюной, он  уставился  на  сложенные  лодочками  руки
Александры, полагая, что в них что-то съестное. Даже  ноздри  у  Рэндольфа
увлажнились от вожделения, а стоячие уши со  складочками  внутри  казались
продолжением прожорливого кишечника.
   - Это не для тебя, - строго сказала Александра, блестящие черные  глаза
собаки казались такими умными, они изо всех сил пытались ее понять.
   Сьюки  пошла  налить  выпить;  Джейн  поспешила  принести  двустороннее
зеркало для  бритья  на  проволочной  подставке,  пепельницу,  наполненную
разноцветными  кнопками,  и  подушечку  для  булавок  в  виде   маленького
матерчатого яблока. Было без чего-то семь; в семь сменятся телепередачи, и
ребята запросят  есть.  Женщины  поставили  зеркало  на  кофейный  столик,
имитацию рабочего места сапожника, изготовленную тем  инженером-механиком,
что уехал  в  Техас.  В  серебряном  круге  зеркала  все  было  увеличено,
растянуто, по краям не в фокусе, яркое и огромное  в  центре.  По  очереди
женщины держали куклу перед  зеркалом,  как  перед  ненасытной  пастью  из
другого мира, и втыкали в нее булавки и кнопки.
   - _Аурам, Ханлии, Тамсии, Тилинос, Атамас, Зианор, Луонайл_,  -  читала
Александра.
   - _Цабаот, Мессия, Эмануэль, Элким, Эйбор, Иод, Хи, Вю, Хи!_ - звонко и
нараспев произносила Джейн.
   - _Астакот, Адонай, Алга, Он, Эл, Тетраграмматон,  Схима_,  -  говорила
Сьюки, - _Аристон, Анафаксетон_, и затем, я позабыла, что дальше.
   В груди и голову, бедра и живот погружались  острия.  До  слуха  женщин
доносились отдаленные неясные  выстрелы.  Когда  насилие  в  телевизионной
программе  уже  достигало  кульминации,  статуэтка   приобрела   нарядный,
инкрустированный вид, как ощетинившаяся карта военных действий, как  яркая
ручная граната в поп-арте или  как  пышное  одеяние  шамана.  Зеркало  для
бритья давало расплывчатое цветное  отображение.  Джейн  держала  в  руках
длинную иглу, в такую обычно продевают толстую нитку, когда шьют замшу:
   - Кто хочет воткнуть иглу в сердце?
   - Можешь ты, - сказала Александра, глядя вниз, чтобы  приколоть  желтую
кнопку симметрично с другой, словно это было абстрактное  искусство.  Хотя
шею и щеки проткнули, никто  не  осмеливался  воткнуть  булавку  в  глаза,
глядевшие без выражения или полные грусти,  в  зависимости  от  того,  как
падал свет.
   - Ну, нет, вы не спихивайте это на меня, - сказала Джейн  Смарт.  -  Мы
все должны, все трое, поставить палец на булавку.
   Свив  свои  левые  руки  в  змеиный  клубок,  они  вонзили  иглу.  Воск
сопротивлялся, словно внутри него было что-то твердое.
   - Умри, - произнесли одни алые уста, а другие добавили:
   - Прими это! - пока  женщинами  не  овладел  смех.  Игла  легко  прошла
насквозь. На кончике указательного пальца Александры появился кровоточащий
синяк.
   - Нужно было надеть наперсток, - сказала она.
   - Лекса, а что теперь? - спросила Сьюки, тяжело дыша.
   Джейн зашипела, созерцая их общее странное творение.
   - Мы должны скрепить это злодейство, - сказала Александра. -  Джейн,  у
тебя есть фольга?
   Обе женщины захихикали. Александра поняла, что  они  испуганы.  Почему?
Природа  убивает  постоянно,  а  мы  называем  ее  прекрасной.  Александра
испытывала какое-то отупение и скованность, как огромная муравьиная царица
или пчелиная матка, она не замечала окружающего  и  вновь  возрождалась  к
жизни своим духом и волей.
   Джейн принесла  слишком  большой  лист  алюминиевой  фольги,  в  спешке
надорвав его. В холле послышались детские шаги.
   - Теперь пусть каждая плюнет, - быстро скомандовала Александра, положив
Дженни на дрожащий лист. - Плюйте  так,  чтобы  проросло  семя  смерти,  -
настаивала она и плюнула первой.
   Плевок Джейн был похож на кошачье чихание;  Сьюки  отхаркнулась,  почти
как  мужчина.  Александра  сложила  фольгу  блестящей  стороной  вовнутрь,
аккуратно обернула ею фигурку, чтобы не  задеть  булавки  и  не  уколоться
самой.  Получившийся  сверток  был  похож  на  завернутую  для   запекания
картошку.
   Двое детей Джейн, толстый  мальчик  и  худенькая  маленькая  девочка  с
грязным личиком, с любопытством их обступили.
   - Что это?  -  захотела  узнать  девочка.  Носик  ее  сморщился,  учуяв
недоброе. И верхние, и нижние зубы у нее были скреплены  блестящим  резным
украшением из пластинок. Она ела что-то сладкое зеленого цвета.
   Джейн сказала ей:
   - Это проект миссис Споффорд, она  его  нам  показывала.  Очень  тонкий
эксперимент,  и  я  знаю,  она  не  хочет  его  делать  заново,   поэтому,
пожалуйста, не просите ее об этом.
   - Умираю с голоду, - сказал мальчик. - Мы не хотим  больше  гамбургеров
из "Немо", хотим нормальный обед, как у других.
   Девочка пристально изучала Джейн. В профиль  ее  продолговатое  лицо  с
выступающими скулами и резко очерченным носом было похоже на лицо Джейн.
   - Мама, ты пьяная?
   Джейн, с магической быстротой, шлепнула ребенка,  как  будто  они  обе,
мать и дочь, были частями деревянной игрушки, без конца совершавшей одно и
то же движение. Сьюки и Александра, чьи собственные голодные дети  плакали
где-то в темноте, восприняли это как сигнал и  ушли.  Они  остановились  у
кирпичной стены дома, через  широкие  освещенные  окна  выплескивались  на
улицу усиливающиеся шум и крики  семейной  ссоры.  Александра  спросила  у
Сьюки:
   - Хочешь сохранить это?
   Обернутый фольгой сверток в ее руке был теплым.
   Красивая тонкая и ловкая рука  Сьюки  уже  держалась  за  ручку  дверцы
"корве":
   - Я взяла бы, дорогая, но у меня эти крысы или мыши, или что  там  еще,
они объели другую фигурку. Может, они обожают воск?
   Вернувшись в собственный дом, который был больше  защищен  от  уличного
шума Садовой теперь, когда  живая  изгородь  из  сирени  оделась  листвой,
Александра положила принесенный предмет, желая забыть о  нем,  на  верхнюю
полку на кухне, рядом с испорченными малышками, которые у нее  не  хватало
духу выбросить, и с запечатанной банкой, содержащей цветную пыль,  которая
когда-то была дорогим, благонамеренным стариной Оззи.


   - Он ходит с ней повсюду, - рассказывала Сьюки  Джейн  по  телефону.  -
Историческое общество, слушания, посвященные  заповедникам.  Они  выглядят
смешными, пытаясь быть респектабельными. Он даже вступил в  хор  унитарной
церкви.
   - Даррил? Да у него совсем нет голоса, - резко сказала Джейн.
   - Ну, есть, небольшой, вроде баритон. Звучит, как органная труба.
   - Кто тебе это сказал?
   - Роза Хэллибред. Они тоже бывают у Бренды. Даррил, очевидно, пригласил
Хэллибредов к себе на обед, и  Артур  сказал  ему,  что  Даррил  не  такой
сумасшедший, как Артуру поначалу думалось. Было около двух часов утра, они
провели все время в лаборатории, совсем замучив Розу.  Насколько  я  могла
понять, у Даррила новая  идея  -  вывести  какого-то  микроба  в  огромном
водоеме наподобие Большого  Соленого  озера  -  чем  соленее,  тем  лучше,
по-видимому, и этот маленький жучок каким-то образом, просто  размножаясь,
обратит все озеро в гигантскую  батарею.  Они,  конечно,  поставят  вокруг
забор.
   - Конечно, дорогая. Безопасность прежде всего.
   Последовала пауза, во время которой Сьюки пыталась сообразить, было  ли
это сказано с сарказмом,  и  если  да,  то  почему.  Она  просто  сообщила
новость. Теперь,  когда  ведьмы  больше  не  встречались  у  Даррила,  они
виделись не так часто. Официально они не отменили свои четверги,  но  весь
месяц после того, как сотворили заклинание над Дженни,  у  кого-нибудь  из
троих всегда находился предлог не прийти.
   - Ну, а как ты? - спросила Сьюки.
   - Все время занята, - сказала Джейн. - Я постоянно  встречаю  в  центре
Боба Осгуда. - Джейн не клюнула на приманку. - На самом  деле,  -  сказала
она, - я несчастна. Я стояла на заднем дворе, и  на  меня  вдруг  накатила
черная волна, и я поняла, что это связано с  летом.  Все  зеленеет,  цветы
распускаются, и меня осенило, почему я терпеть не могу  лета:  дети  будут
торчать дома целыми днями.
   - Ну, разве ты не злая после этого? - спросила Сьюки. - А я даже  рада,
теперь  они  большие,  и  с  ними  можно  поговорить.  Смотрят  все  время
телевизор... лучше информированы о событиях в мире, чем я  в  свое  время;
хотят уехать во Францию. Говорят, у нас французская фамилия, да и  Францию
они считают цивилизованной страной, которая не  ведет  войн  и  где  никто
никого не убивает.
   - Расскажи им о Жиле де Ре, - сказала Джейн.
   - Я о нем не вспомнила; правда, говорила, что французы первые  устроили
заварушку во Вьетнаме,  а  мы  пытаемся  это  исправить.  С  ними  это  не
проходит. Они утверждают, что мы создаем новые рынки для кока-колы.
   Последовала пауза.
   - Ну, - сказала Джейн. - Ты ее видела?
   - Кого?
   - Ее. Жанну д'Арк, мадам Кюри. Как она выглядит?
   - Джейн, ты меня поражаешь! Откуда ты знаешь? Что я видела ее в центре?
   - Милочка, это ясно по твоему голосу. Да и зачем еще стала  бы  ты  мне
звонить? Как там наша любимая малышка?
   - Она славная, правда. Было как-то неловко. Говорит, что они с Даррилом
очень соскучились и хотели бы, чтобы мы как-нибудь  заглянули  к  ним  без
церемоний. Им не хочется  думать,  что  нам  нужно  присылать  официальные
приглашения, но скоро их пришлют, заверила она. Последнее время  они  были
ужасно заняты очень обнадеживающими опытами  в  лаборатории  и  кое-какими
юридическими  формальностями,  из-за  них  Даррилу  пришлось  съездить   в
Нью-Йорк. Потом она говорила о том, как ей нравится Нью-Йорк, по сравнению
с Чикаго, где ветрено и такая преступность, что никогда не чувствуешь себя
в безопасности, даже в больнице. А Нью-Йорк - это просто несколько  уютных
деревушек, одна на другой. И так далее и тому подобное.
   - Ноги моей больше не будет в этом доме,  -  страстно  поклялась  Джейн
Смарт.
   - Кажется, она и не догадывается, что мы обиделись, что она увела у нас
Даррила прямо из-под носа.
   - Если ты решила, что не виновата, - сказала Джейн, - тебе все нипочем.
Как она выглядит?
   Теперь пришла очередь промолчать  Сьюки.  В  былые  времена  их  беседы
журчали без устали, они плели фразы, нанизывая одна на другую, и каждая из
них, тем не менее, получала от этого удовольствие,  как  подтверждение  их
общности.
   -  Не  очень,  -  наконец  произнесла  Сьюки.  -  Ее  кожа   кажется...
прозрачной... почему-то.
   - Она всегда была бледной, - сказала Джейн.
   - Но это не просто бледность. Как-никак, милая, сейчас все-таки май.  К
этому времени все понемногу загорают. Мы ездили в  прошлое  воскресенье  в
Лунный Камень и просто повалялись в дюнах. Мой нос стал похож на клубнику,
Тоби меня поддразнивает.
   - Тоби?
   - Ну да, Тоби Бергман, он занял в "Уорд" место бедного Клайда и  сломал
на льду ногу этой зимой. Сейчас он уже поправился, хотя нога стала  короче
другой. Он не делает тех упражнений со свинцовым башмаком, которые  должен
делать.
   - Я думала, ты его терпеть не можешь.
   - Это пока хорошенько его не узнала, все-таки  была  в  истерике  после
случившегося с Клайдом. Тоби очень забавный, правда. Он меня смешит.
   - А не слишком он молод?
   - Мы  говорили  об  этом.  В  июне  будет  два  года,  как  он  окончил
Браун-колледж. Он считает, что  я  душой  самая  юная  из  всех,  кого  он
встречал, высмеивает меня за то, что я всегда ем калорийную пищу и  готова
совершать безрассудные поступки, вроде того, что смотрю всю  ночь  ток-шоу
по телевизору.  По-моему,  он  типичный  представитель  своего  поколения,
начисто лишен всяких предрассудков  насчет  возраста  и  национальности  и
всего того, на чем были воспитаны мы. Поверь, дорогая,  он  гораздо  лучше
Эда и Клайда во многих отношениях,  включая  те,  о  которых  говорить  не
принято. Мы ничего не усложняем, просто получаем удовольствие.
   - Класс, -  хрипло  произнесла  Джейн,  подытоживая.  -  А  как  у  нее
настроение, такое же?
   - Она стала менее застенчивая, - задумчиво сказала  Сьюки.  -  Замужняя
женщина и все прочее. Бледная, как я уже сказала, но,  может,  это  просто
вечернее освещение. Мы выпили кофе в "Немо", Дженни, правда, выпила какао,
у нее плохо со сном, и она хочет обойтись без кофеина. Ребекка ее опекает,
она все хотела, чтобы мы попробовали лепешки с черникой, в "Немо" пытаются
переманить к себе приличных клиентов из "Кондитерской". Она едва дала  мне
обменяться новостями, Ребекка то есть. Она чуть-чуть откусила  кусочек,  я
имею в виду Дженни, и спросила, не  могу  ли  я  доесть,  ей  не  хотелось
обижать Ребекку. Правда, я с радостью это сделала, последнее время у  меня
волчий аппетит, не могу себе представить, почему вдруг,  я  ведь  не  могу
забеременеть,  а?  Эти  евреи  такие  страстные.  Она  говорит,  почему-то
последнее время у  нее  совсем  нет  аппетита.  У  Дженни.  Интересно,  не
выведывала ли она, может, я случайно знаю - почему. Может, она  чувствует,
что мы с ней что-то сделали, не знаю. Мне было  ее  жаль,  когда  она  так
извинялась, что у нее нет аппетита.
   - Правда? - заметила Джейн. - Приходится расплачиваться за каждый грех.
   На свете