когда  меня  всю
ночь не было дома, а потом прямо в редакцию - он же мог спать  весь  день.
Никто не знает, какие обязанности  должен  отправлять  пастор,  разве  что
произнести свою глупую воскресную проповедь, вот уж  действительно  обман,
ничего не скажешь.
   - А люди и не очень-то возражают, - глубокомысленно проговорил  Даррил,
- целые годы ушли у меня на то, чтобы узнать, как обманывают.
   Официантка с варикозными ногами, открытыми до середины бедра,  принесла
Ван Хорну очищенных креветок на треугольниках  хлебного  мякиша,  а  Сьюки
цыпленка "а ля кинг": нарезанное кубиками белое мясо с ломтиками грибов  в
сметанном соусе, запеченное на раковине с гребешком и похожее  на  слоеный
пирожок. Она также принесла ему "Кровавую Мэри", а ей сухое шабли, бледнее
лимонада, потому что Сьюки  нужно  было  возвращаться  в  редакцию,  чтобы
напечатать последнюю статью о сложностях бюджета в Отделе шоссейных  дорог
Иствика в связи с приближением  зимних  снегопадов.  Этим  летом  Портовая
улица  была  разбита  приезжающими  туристами  и   тяжелыми   грузовиками,
железобетонные плиты над дренажными канавами у супермаркета разрушились, и
во время прилива через выбоины был виден водяной поток.
   - Итак, вы считаете Фелисию злой, - между прочим  продолжил  обсуждение
Ван Хорн.
   - Я не сказала бы злой, точнее... да, злой... Она правда злая. В чем-то
похожа на  Эда,  вся  в  делах  и  не  уважает  окружающих.  Бедный  Клайд
опускается у нее  на  глазах,  а  она  названивает  по  поводу  петиции  с
требованием восстановить школьную форму. Пиджаки и галстуки для  мальчиков
и ничего, кроме юбок, для девочек; запретить джинсы и брюки в обтяжку. Она
вынудила продавца в газетном киоске спрятать  "Плейбой"  под  прилавок,  а
когда увидела в одном фотоежегоднике девицу с  мужчиной  -  фотомодели  на
каком-то  карибском  пляже  -  с  телами,  сверкающими  на  солнце  сквозь
фотофильтр "полароида", с ней чуть не случился припадок. Она хочет упечь в
тюрьму бедного Ганса Стивенса за то, что у него на полке был этот  журнал,
поставщики привезли, его не спросив. Она хочет вас засадить в тюрьму за то
же самое, за неправомочное использование земли. Будь ее воля, она бы  всех
засадила в тюрьму, а ее собственный муж давно в тюрьме.
   - Ну, - улыбнулся Ван Хорн, его красные губы еще больше  покраснели  от
томатного сока "Кровавой Мэри". - А вы хотите освободить его досрочно.
   - Не совсем так, я к нему _привязана_, - призналась Сьюки,  вдруг  чуть
не расплакавшись, - эта привязанность такая бессмысленная и глупая. Он так
благодарен просто... за эту малость.
   - Если внимание исходит от  вас,  то  малость  -  это  очень  много,  -
галантно сказал Ван Хорн. - Вы победительница, тигрица.
   - Да нет,  -  запротестовала  Сьюки.  -  Люди  напридумывали  о  рыжих,
считают, что о нас можно спички зажигать, а на самом деле мы справедливые,
и хотя я многим кажусь суетливой, я, знаете ли, пытаюсь  выглядеть  умной,
по крайней мере по меркам Иствика. О себе же я думаю, что у  меня  реально
нет ничего - власти,  загадочности,  женственности  -  того,  что  есть  у
Александры  или  даже  у  Джейн,  по-своему  несколько  тяжеловесной,   вы
понимаете, что я имею в виду?
   Сьюки знала за собой  эту  потребность  говорить  с  мужчинами  о  двух
ведьмах, искала возможность, беседуя, вызывать всех  троих,  заключить  их
тройственное тело в энергетический  конус  -  то  был  кратчайший  путь  к
когда-то живой матери, ее собственной  матери,  -  маленькой,  похожей  на
птицу женщине, напоминавшей, подумать только, Фелисию  Гэбриел  и,  как  и
она, одержимой общественной деятельностью, - ее или вечно  не  было  дома,
или она названивала кому-то из своего прихода, или  из  комиссии,  или  из
правления. Она всегда приводила  домой  сирот  или  беженцев,  в  те  годы
потерявшихся корейских детей, а потом оставляла их Сьюки и  ее  братьям  в
большом кирпичном доме с двором, спускавшимся к озеру.
   Другие мужчины, Сьюки это чувствовала, были против, когда  ее  мысли  и
слова стремились к шабашу ведьм, злому и утешительному, но  не  Ван  Хорн.
Так или иначе, ему это нравилось, своей неизменной добротой он  был  похож
на женщину, внешне оставаясь ужасно мужественным (когда  он  трахал,  было
больно).
   - Они уродки, - просто сказал он. - У них нет таких отличных грудок.
   - Разве я не права? - спросила  она,  чувствуя,  что  Ван  Хорну  можно
сказать все, бросить любой свой кусочек в этот клокочущий темный котел.  -
Насчет Клайда. Во всех книгах пишут, что никогда не  стоит  связываться  с
работодателями - потом потеряешь работу, а Клайд так отчаянно несчастен. И
в этом есть что-то опасное. Белки глаз у него желтые, почему?
   - Белки этих глазных яблок уже мариновались,  когда  ты  еще  играла  с
куклой Барби, - усмехнулся Ван Хорн. -  Гуляй  с  ним,  девочка,  но  будь
осторожна на пути греха. Здесь мы не боремся в открытую, мы просто  играем
в азартные игры.
   Подумав, что, если продолжать разговор в том же духе,  ее  отношения  с
Клайдом станут принадлежать Даррилу в той же  степени,  что  и  ей,  Сьюки
переменила тему. Остальное время за обедом Ван Хорн рассказывал о себе,  о
надежде найти лазейки, чтобы обойти второй закон термодинамики.
   - Просто должна быть та самая чертова лазейка, где совершается  переход
в небытие, - сказал  он,  вспотев  и  потирая  от  волнения  губы.  -  Эта
особенность находится на дне Большого Бэнга [большая доза  наркотика  (ам.
сленг)].  Ага,  а  как  насчет  гравитации?   Считается,   что   все   эти
самодовольные ученые изрекают священные истины, будто мы понимаем их с тех
пор, как Ньютон вывел свои формулы, но факт остается фактом: многое так  и
осталось дьявольской загадкой. Эйнштейн утверждал, что это как  все  время
сгибать скрученную миллиметровку. Но Сьюки, детка, не  полагайся  на  волю
случая - в этом сила. Эта сила поднимает  воду  во  время  прилива:  стоит
сделать шаг из самолета, как она засасывает  тебя  вниз;  а  что  за  сила
действует мгновенно в космосе и не имеет ничего общего с  электромагнитным
полем?  -  Он  позабыл  о  еде,  слюна  забрызгала  лакированный  стол.  -
Существует формула, должна существовать, такая же изящная, как E=mc^2. Меч
из камня, понимаете, что я имею в виду?
   Его большие руки,  беспокойные,  как  листья  оранжерейных  тропических
растений, которые кажутся пластмассовыми, хотя знаешь, что они  настоящие,
сделали решительный жест, словно выхватывая меч из ножен. Затем при помощи
солонки,  перечницы  и  керамической  пепельницы,   на   которой   был   в
подробностях  воспроизведен  Дом  Старой  колонии  в  Ньюпорте,  Ван  Хорн
попытался показать, как частицы, составляющие  атомы,  могут  образовывать
такую комбинацию - он был в этом убежден, -  что  получится  электричество
без дальнейших затрат энергии.
   - Это как джиу-джитсу: ты швыряешь противника  через  плечо  с  большей
силой, чем он на тебя напал. Рычаг. Нужно _раскачать_ эти электроны. -  Он
изобразил руками движение отталкивания. - Но только хорошо продумать,  как
это сделать механическим или химическим путем, и все получится; всякий раз
достает тебя этот древний второй закон. Знаете,  что  такое  пары  Купера?
Нет? Шутите? Вы журналист или нет? Так вот, новость - это не только кто  с
кем  переспал.  Это  пары  свободных   электронов,   составляющие   основу
сверхпроводимости.  Вам  известно  о  сверхпроводниках?  Нет?  Ладно,   их
сопротивление равно нулю. Я не хочу сказать, что  оно  очень  мало,  я  бы
сказал, равно _нулю_. Ну, положим,  мы  открыли  какие-то  тройки  Купера.
Получается, что их сопротивление _меньше_ нуля. Должен появиться  какой-то
элемент, как селениум для  процесса  ксерокопирования.  У  этих  задниц  в
Рочестере ничего не было, пока они не наткнулись на селениум.  Гром  среди
ясного неба, они просто  наступили  на  него  ногами.  Ну,  если  получить
эквивалент селениума, нас  не  остановить,  Сьюки,  детка.  Ты  проникаешь
повсюду с наружным химическим слоем, любая  на  свете  крыша  может  стать
электрогенератором  просто  благодаря  слою   краски.   Фотогальваническая
камера, что используется в  искусственных  спутниках,  представляет  собой
простой сандвич. В самом деле, что вам нужно - это не ветчина, сыр и салат
- иначе кремний, мышьяк и бор, -  а  салат  с  ветчиной,  где  главное  не
огромный сандвич. Все, что я должен рассчитать, так этот хреновый майонез.
   Сьюки расхохоталась и - все еще голодная -  взяла  хлебную  палочку  из
миниатюрного горшочка на столе, развернула ее и стала грызть.  Фантастика.
Такие люди были в Рочестере и в  Шенектади,  она  выросла  с  ними  рядом,
важными,  умными,  с  тонкими  поджатыми   губами,   лысеющими   лбами   и
пластмассовыми вкладышами в кармашках рубашек  -  на  случай,  если  ручки
потекут, - с мужчинами, которые все время решали свои  проблемы;  все  они
сидели на правительственных фондах, имели хорошеньких женушек и  деток,  к
которым возвращались домой по вечерам. Но потом ей  стало  ясно,  что  эти
мысли полнейшее заблуждение, оставшееся от ее прежней жизни, пока в ней не
пробудилась явная женственность и она не поняла, что все, что  так  упорно
создают мужчины, - отравленная пустыня, поле битвы или грандиозная свалка.
Почему бы такому сумасброду, как Ван Хорн, не открыть какую-нибудь из тайн
Вселенной? Вспомните Томаса Эдисона, он был глухим, потому что в  детстве,
сажая на телегу, его подняли за уши. Вспомните  того  шотландца,  как  его
имя? Он наблюдал, как пар приподнимает кружку чайника, и  потом  состряпал
железные дороги. На языке у нее вертелось, ей так хотелось рассказать  Ван
Хорну, как она и Джейн Смарт шутки ради напускают порчу  на  ужасную  жену
Клайда.  Они  пользовались  "Книгой  литургий",  которую  Джейн  украла  в
епископальной  церкви,  где  иногда  заменяла  хормейстера.   Торжественно
окрестив горшочек именем Фелисия,  они  бросали  в  него  перья,  булавки,
мусор, выметенный Сьюки из своего невероятно древнего домика в Болиголовом
переулке.


   Теперь, не прошло  и  десяти  часов  после  обеда  с  Ван  Хорном,  она
развлекала  Клайда  Гэбриела.  Дети  спали.  Фелисия  уехала  с  караваном
автобусов из Бостона, Уорчестера, Хартфорда и Провиденса  в  Вашингтон  на
антивоенный митинг  протеста:  они  собирались  приковать  себя  цепями  к
колоннам Капитолия, чтобы "вставить палки в колеса"  правительству.  Клайд
мог остаться на всю ночь, если встанет до пробуждения первого ребенка.  Он
являл собой  трогательную  карикатуру  на  мужа,  в  бифокальных  очках  и
фланелевой пижаме, с маленьким зубным протезом, который тайком завернул  в
бумажный носовой платок "клинекс" и сунул в карман  пиджака,  считая,  что
Сьюки не видит.
   Но она видела, так как дверь в ванную не  закрывалась  до  конца  из-за
старого, осевшего за века фундамента дома, а  она  вынуждена  была  сидеть
несколько минут  в  туалете,  ожидая,  когда  выйдет  моча.  Мужчины  были
способны изгнать  ее  немедленно,  это  было  одной  из  их  способностей,
раздается громовой всплеск, когда они гордо стоят над  унитазом.  Все,  их
касающееся,  было  более  откровенным,  их  внутренности  не  были  такими
запутанными, как у женщин, чтобы моче нужно было  через  них  пробираться.
Сьюки украдкой выглянула, выжидая;  Клайд,  по-стариковски  сгорбившись  и
наклонив голову с этой шишкой на затылке, как у всех ученых мужей, пересек
вертикальную щель в двери, через которую ей была  видна  спальня.  По  его
согнутым рукам она поняла,  что  он  вынимает  что-то  изо  рта.  Короткая
розовая вспышка искусственной десны, и затем  он  опустил  свой  маленький
пакетик, свернутый из носового платка "клинекс", в боковой карман пиджака,
там он не забудет его, когда выйдет на ощупь из ее  комнаты  на  рассвете.
Сьюки сидела, сведя хорошенькие округлые коленки и  сдерживая  дыхание:  с
детства она любила подглядывать  за  мужчинами  -  этим  другим  племенем,
перемешанным с ее племенем, - которые любят хвастать и грязно  выражаться,
но, в сущности, оказываются такими детьми, когда даешь им  пососать  грудь
или раскрываешь ноги, чтобы впустить их, и они внедряются  туда  и  желают
этого опять. Она любила сидеть, как сейчас, но только на стуле, и вытянуть
ноги так, чтобы ее кустик казался пышным, а курчавые волоски  блестели,  и
давала им ласкать его, целовать и поедать. Волосяной пирожок,  как  назвал
это один ее знакомый из штата Нью-Йорк.
   В конце концов моча вышла. Она выключила свет в ванной комнате и  вошла
в спальню,  где  единственным  освещением  был  свет  от  фонаря  на  углу
Болиголова переулка и Дубравной улицы. Они с  Клайдом  никогда  раньше  не
спали, тем не менее недавно они стали ездить в Бухтовую рощу  в  обеденный
перерыв (она шла пешком по Портовой улице до памятника погибшим на  войне,
а он догонял ее там на своем  "вольво");  на  следующий  день  ей  надоело
целовать его грустное, изможденное лицо с длинными волосками, растущими  в
ноздрях, и табачным дыханием, и, чтобы доставить удовольствие себе и  ему,
она расстегнула молнию на его ширинке  и  быстро,  сладко  (она  сама  это
почувствовала) довела  его,  спокойно  наблюдавшего  за  происходящим,  до
извержения. Эти смешные струи спермы как крики детеныша животного в когтях
ястреба. Он был поражен ее ведьминской выходкой; когда  он  смеялся,  губы
странно возвращались из улыбки, открывая задние неровные зубы  с  гнездами
почерневшего серебра.  Это  было  немного  страшно,  коррозия  и  боль,  и
остановившееся  мгновение.  Она   опять   почувствовала   робость,   входя
незамеченной в свою собственную комнату, где находился мужчина,  ее  глаза
еще не адаптировались  после  ванной.  Клайд  сидел  в  углу,  его  пижама
светилась, как флюоресцирующая лампа, которую только что выключили. Кончик
сигареты горел красным рядом с его головой. Она могла  видеть  себя,  свои
белые бедра и неровные ребристые бока, более отчетливо,  чем  видела  его,
так как у нее на стенах висели несколько старинных зеркал  в  позолоченных
рамах, унаследованных от  тетки  из  Итаки.  Эти  зеркала  были  испещрены
старческими пятнами; сырые  оштукатуренные  стены  старых  каменных  домов
съедали ртуть с их обратной  стороны.  Сьюки  предпочитала  такие  зеркала
зеркалам  без  изъянов;  они  возвращали  ей  ее  красоту,  не   отыскивая
недостатков. Клайд проворчал:
   - Не уверен, что я готов.
   - Если не ты, то кто же? - спросила Сьюки у теней.
   - Надо подумать, кто они,  -  сказал  он,  все  же  вставая  и  начиная
расстегивать пижамную куртку. Горящая сигарета переместилась в его рот,  и
ее красный кончик прыгал, когда он говорил.
   Сьюки почувствовала дрожь. Она ожидала, что будет тут  же  заключена  в
его объятия с долгими, жадными, дурно пахнущими поцелуями, как это было  в
машине. Проворное обнажение поставило ее в невыгодное положение: она  себя
обесценила. Как ужасны колебания, которые должна претерпевать  женщина  на
бирже мужского рассудка, вверх и вниз каждую минуту, пока торгуются их "я"
и "сверх-я". Она уже хотела вернуться, запереться опять в светлой ванной и
послать его к черту. Он не двинулся. Его иссушенное,  в  прошлом  красивое
лицо с обтянутыми скулами было помятым лицом умника с  одним  закрытым  от
дыма сигареты глазом. Вот так  же  он  сидел,  редактируя  статьи,  мягкий
карандаш двигался быстро и стремительно, глаза с желтыми белками прятались
под зеленым козырьком, дым от сигареты  утрачивал  плывущие  галактические
формы в конусе света настольной  лампы,  его  собственном  конусе  власти.
Клайд любил резать и искать  целый  огромный  абзац,  который  можно  было
разместить без швов;  хотя  недавно  он  стал  обходиться  бережнее  с  ее
сочинениями, исправляя только орфографические ошибки.
   - И сколько же их? - спросила она. Он подумал, что она шлюха.  Фелисия,
наверное, всегда говорила ему это. Дрожь, которую ощутила Сьюки,  была  ли
она от холода в комнате или от вызывающего озноб  вида  собственной  нагой
белизны, одновременно посетившей три зеркала?
   Клайд загасил сигарету и снял пижаму. Количество  светлого  в  зеркалах
удвоилось. Его пенис был впечатляющим, длинным, как  он  сам,  покачивался
беспомощно и тяжелоголово, как  все  пенисы;  эта  самая  непрочная  часть
плоти. Его кожица беспокойно скользила при соприкосновении с ней, когда он
наконец попытался ее обнять; Клайд был костлявым, но удивительно теплым.
   - Не очень много, - ответил он. - Как раз столько, чтобы заставить меня
ревновать. Боже, ты прелесть. Я готов заплакать.
   Она повела его в постель, пытаясь сдержать каждое  движение,  способное
разбудить  детей.  Под  покрывалом  его  угловатая  голова  с  царапающими
бакенбардами тяжело  покоилась  на  ее  груди,  его  скула  раздражала  ей
ключицу.
   - Из-за этого не стоит плакать, - сказала она успокаивающе, высвобождая
кость из-под кости. - Это считается веселым занятием.
   Как только Сьюки произнесла это, лицо Александры вплыло в ее  сознание:
широкое, немного загорелое даже от  зимних  прогулок,  мягкие  впадины  на
подбородке  и  на  кончике  носа  придавали  ей  спокойную,   богоподобную
сдержанность, отрешенность посвященного: Александра верила,  что  природа,
физический мир - это весело. Прижимающийся к Сьюки мужчина,  кожа,  полная
теплых костей, в это не  верил.  Мир  ему  представлялся  безвкусным,  как
бумага, составленным в единое целое из  непоследовательных,  беспорядочных
событий, которые мелькали на его столе, отправляясь в рассыпающиеся прахом
архивы. Все для него становилось вторичным  и  ничего  не  стоящим.  Сьюки
удивлялась своей собственной силе, тому, что она так долго  могла  держать
этих огорченных, сомневающихся мужчин на собственной груди и не заразиться
их слабостью.
   - Я был бы счастлив проводить с тобой  каждую  ночь,  -  признал  Клайд
Гэбриел.
   - Ну,  тогда...  -  сказала  Сьюки  по-матерински,  испуганно  глядя  в
потолок, пытаясь подчиниться ему, отправиться в  этот  сексуальный  полет,
который ее тело обещало другим.
   Тело этого пятидесятилетнего мужчины испускало сложный  мужской  запах,
включавший  в  себя  отвратительный  оттенок  виски,  который  она   часто
замечала, наклоняясь над Клайдом к столу, когда его  карандаш  вонзался  в
машинописный текст. Этот запах был от него неотделим. Она  гладила  волосы
на его  шишковатой  голове.  Волосы  у  него  поредели,  и  как  это  было
прекрасно! Как будто каждый волос действительно  был  сосчитан.  Его  язык
задвигался по ее соску, розовому и напряженному. Она гладила другой, катая
его между большим и указательным пальцами, чтобы возбудиться.  Его  печаль
излилась на нее, но он не исцелился окончательно. Кульминация, хотя  он  и
кончал медленно, как  все  стареющие  мужчины,  оставила  ее  собственного
демона неудовлетворенным. Ей хотелось еще, хотя он  сейчас  же  был  готов
уснуть.
   - Ты чувствуешь вину перед Фелисией, когда бываешь со мной? -  спросила
Сьюки. Говорить так было  недостойно,  это  было  кокетством,  но  иногда,
переспав с кем-нибудь, она  чувствовала  отчаянное  унижение,  собственное
чрезмерное обесценивание.
   В единственном  окне  держался  холодный  лунный  свет.  Снаружи  царил
бесцветный ноябрь. С улицы убрали стулья, лужайки были мертвыми и ровными,
как пол, все было голо, как в доме, из  которого  носильщики  вынесли  всю
мебель.  Маленькое  грушевое  дерево,  увешанное  плодами,  стало   пучком
прутьев. На подоконнике стоял горшок с мертвой  геранью.  В  узком  буфете
рядом с холодным камином хранился зеленый  шнурок.  Колдовство  спало  под
кроватью. Клайд достал свой ответ из глубины снов.
   - Я не чувствую вины, - сказал он. - Только гнев. Эта сука пробормотала
и проболтала вконец всю мою жизнь. Обычно я  пребываю  в  оцепенении.  Как
замечательно, что ты немного растормошила меня, но и нехорошо.  Я  увидел,
что  упустил,  что  эта  самодовольная  надоедливая  сука  заставила  меня
упу