находим мазки запекшейся крови и клок светлых волос.
     --  Евтушенко  убили  здесь,  на тропе, -- сказал Павел.  -- Но с какой
целью?  Отнять документы?  Ограбить? Какие могли быть при  нем  ценности?  И
неужели из-за этого надо было лишать парня жизни?
     -- Не  торопись с выводами.  Пока что мы видим лишь  звериные следы. Не
ранил ли Евтушенко медведя? Ружье  у него одноствольное, одним  выстрелом не
свалил,  а перезарядить  не успел, как тот  напал на него, -- вот что скорее
всего.
     И я проверяю ружье. Оно заряжено, но ствол чистый, выстрела не было.
     -- Нет, не  медведь! -- возражает  мой  спутник.  -- Будь один случай с
Евтушенко -- другое дело. Не иначе тут банда живет.
     -- Тогда почему они не взяли ружье?
     -- Оно  не нужно  им. Они  боятся, что люди, попадающие сюда, к  Ямбую,
могут  обнаружить их  и  донести кому следует, вот и убивают свидетелей. Мне
кажется, и мы ведем себя слишком беспечно.
     Его слова не на  шутку встревожили меня. Точно  я пробудился от долгого
сна.  Теперь   малейший  звук  заставляет  настораживаться.  Окружающий  нас
кустарник наполняется подозрительными шорохами.
     Мне хочется взглянуть на поляну глазами, для которых  многое на ней уже
не составляет тайны.
     Оттащив труп человека  от тропы, медведь поступил с ним так же, как и с
любой  добычей, будь то заяц, кабарга или сохатый. Он содрал  на поляне мох,
брусничник,  повырывал кусты,  натаскал  валежника  и всем этим прикрыл свою
жертву. Этот хищник предпочитает мясо с душком...
     Мы собрали  все, что  осталось от  Евтушенко, сложили вместе и  накрыли
стланиковыми ветками.
     Возвращаемся  на тропу.  Ружье Евтушенко  оставляем, а  шапку, рукавицы
берем с собою. Направляемся к подножью.
     --  Стойте!  --  Павел  хватает меня  за руку. -- Не там ли,  где нашли
котелок, погиб и Петрик?
     -- Все может быть. Давай вернемся, осмотрим близкие поляны.
     Не могу  освободиться от ощущения близости опасности. Не она страшна, а
ее предательская внезапность.
     Идущий позади Загря неожиданно  прорывается  вперед,  поднимает морду и
начинает носом деловито  втягивать воздух.  Его  пушистый  хвост,  накинутый
кольцом на спину, медленно расправляется. Что это означает?
     Где-то  недалеко,  там,  куда была  обращена морда собаки,  послышались
подозрительный шелест  стланика и  шорох  камней, как будто кто-то  поспешно
удалялся.
     У Загри дрогнули стоячие уши. Переступая с  ноги на  ногу, он  легонько
натянул поводок и снова замер, весь обращенный в сторону стихшего шороха.
     Павел схватил меня за руку.
     --  Слышали? Ей-богу,  это человек!  -- прошептал  он встревоженно, и я
почувствовал, как неприятный холодок расползся по моей спине.
     Загря, не поворачивая морды, скосил  на меня глаза, точно и он понимал,
кто ходит возле нас.
     Конечно, это не зверь, собака вела бы себя иначе.
     Павел не в силах сдержать себя и, чтобы разрядить напряженность, поднял
ружье  и  выстрелил.  Звук всколыхнул стланик и, растекаясь по склону, долго
тревожил  тишину глухих  ложков.  За  озерами смолкло  эхо,  а напряженность
осталась и в воздухе и в кустах.
     Выстрел  снял  страх.  Снова тихо  в  вечереющих  зарослях.  В  ближнем
перелеске, ссорясь, громко кричали вороны.
     --  Как  вы думаете,  ушел или  затаился?  --  спросил Павел,  все  еще
прислушиваясь. Я неопределенно пожал плечами.
     -- Давай-ка  подобру-поздорову возвращаться  на табор. Ночью тут нечего
делать. Завтра разберемся, -- предложил я, поворачивая назад.
     Загря   стоит,  что-то  по-своему  соображает   и,  натягивая  поводок,
вышагивает  вперед,  направляясь в сторону, где заглох подозрительный шорох.
Иногда он  деловито  нюхает  воздух.  Мы держим ружья  наготове  и все время
наблюдаем за стланиками. Даже шорох под ногами точно током пронизывает меня.
     Кобель  на ходу  тычет влажный нос  в старый  звериный след,  то  вдруг
приподнимает  морду и, вывернув уши,  прислушивается. Все  это он делает без
задора, как бы ради забавы.
     Вдруг знакомое бормотанье беркутов. Вот они где!
     Птицы, звонко хлопая крыльями, отрываются от земли и, не показавшись на
глаза,  улетают. Мы выходим  на поляну. Видим ту  же  картину,  всюду  следы
расправы, только более ранней, чем с Евтушенко.
     Все было понятно без слов -- мы нашли останки Петрика.
     -- Негодяи, каких парней убили!.. -- не может сдержаться Павел.
     Я окончательно теряюсь. Не могли же Евтушенко и Петрик ранить медведя с
одним  и тем же исходом.  Неужели  на гольце живет  банда?  Но ведь на  всем
склоне нет следов пребывания тут людей, кроме нас.
     -- Идите сюда! -- Павел раздвинул стланиковые кусты.
     Я  заглядываю   через  его  плечо   --  и  столбенею:  на  камне  лежит
человеческий череп оскалом к нам, облитый ярким светом солнца.
     Немного поодаль, под соседним  камнем, в  трещине  мы увидели порванный
бумажник. Внутри были истлевшие бумажки, несколько монет и обманки для ловли
хариусов. И там же, у пня, -- пучок рыжих волос.
     Я хорошо знал Сергея Петрика. Мы  много с ним  бродили по тундре нашего
Севера,  по  тайге. Он  был верным  товарищем  в трудных походах,  в  беде и
весельчак  в жизни.  Кто мог подумать, что парень так  нелепо закончит  свою
жизнь...
     Мы опустили череп в щель между камнями и заметили это место.
     -- А что делали тут беркуты? -- спросил Павел.  -- Съестного  ничего же
здесь нет.
     -- Да, это странно.
     Решили  найти  их следы, Я спустился  к  нижнему краю  поляны.  Заметил
свежие  клочья шерсти. Вот оно что!.. На камнях лежали остатки  недоеденного
ягненка  снежного  барана. Беркуты принесли его с гольца и здесь растерзали.
Присматриваясь, я увидел  разбросанные  повсюду  давнишние  заячьи  и  лисьи
кости;  видимо, эта поляна  служила многим хищникам местом их  пиршеств.  Но
почему здесь оказались и останки Петрика?
     Мы  уходим  вниз  по  тропке к  ручью.  Уходим, еще  больше озабоченные
таинственной гибелью товарищей.
     Тишина в кустарниках давит тяжестью,  а шаги  кажутся слишком  шумными.
Павел  то  и  дело  оглядывается.  Да  и  у   меня  ощущение,  будто  кто-то
предательски целится в меня сзади...
     Скорее бы выбраться на марь!
     Ниже  того  места,  где  был убит  Евтушенко,  мы  нашли  котелок.  Это
подтвердило,  что  и Петрик  и  Евтушенко,  спускаясь  с  гольца  за  водою,
нарывались на засаду.
     Но  каким  образом  котелок  Петрика  попал  на  лиственницу,  пока что
остается загадкой.
     В мареве вечерней дымки растворялись болота, и на зеркальную гладь озер
ложился тусклый свинцовый мрак надвигающейся ночи.
     Неужели  Павел  прав,  что  где-то  здесь,  в глубоких  складках  Ямбуя
скрываются преступники? Теперь нет сомнений, что Елизар и эвенки тоже убиты.
     Как назло, стало быстро темнеть. Во мраке тонут зыбуны, равнина. Звезды
стали ниже, ярче и теплее. Идем долго, с трудом переставляем уставшие ноги.
     Наконец-то минуем последний перелесок.  Проходим знакомую марь. И вдруг
сквозь мрак ночи гостеприимно моргнул огонек -- кто-то живой на стоянке.
     Отпускаю Загрю.  Он несется через кочковатую марь, исчезает из глаз. До
нас доносится незнакомый звон боталов. Мы приближаемся к нему. Боталы звенят
дружнее.  Вот  и  стадо  пасущихся оленей. Увидев  нас,  животные  перестают
кормиться,  настораживаются.  В черноте с  какой-то  внезапностью  возникает
человеческая фигура. Мы останавливаемся, захваченные  врасплох. Фигура молча
надвигается  на нас. Что-то угрожающее в медлительных движениях, в небольшой
сгорбленности, в крадущихся, бесшумных шагах.
     Позади в тучах блеснула молния. В  мелькнувшем свете я увидел...  Илью,
готового  разрядить  бердану.  Я мгновенно  отбросил предохранитель затвора,
шагнул  к нему. Наступила та  самая страшная  минута, когда  ты не  владеешь
собой и достаточен маленький повод, чтобы палец потянул за гашетку.
     -- Не надо стрелять, -- произнес Илья и с облегчением опустил бердану.
     Я  отвел  в  сторону ствол  карабина.  Снова затяжно  моргнула  молния,
осветив на миг усталое лицо каюра.  Вешаю на  плечо ружье,  и мы  продолжаем
стоять друг против друга в темноте.
     Закапал  крупный холодный  дождь, и,  кажется,  от  него стало легче на
душе. Павел закурил,  предложил  Илье  папиросу. Он  не  взял,  достал из-за
пазухи трубку, пригубил, зажег спичку.
     --  Все люди  сюда  пришел.  --  Илья кивнул в сторону  лагеря,  откуда
доносился лай чужой собачонки. -- Моя с ними назад  вернулся. -- Он произнес
это как-то просто, без злобы и длинно затянулся.
     -- Ты лучше скажи, где искать Елизара? -- спросил я.
     -- Ямбуя ходи, назад нету! -- ответил он и, чуточку подавшись ко мне, с
жалобой  в  голосе  добавил:  --  Моя  худо  ему не  делай.  Не делай  худо,
понимаешь! -- И это было сказано так искренне, что нельзя было не поверить.
     -- Мы вчера нашли на гольце твою гильзу от берданы и свежие окурки. Кто
был на этих днях на вершине? -- спросил я как можно ласковее.
     -- Елизар.
     -- Но ведь он не курил!
     -- Окурки Елизара. Он потерял накомарник, брал у меня махорку и бумагу,
чтобы курить, мошку дымом отгонять.  И  гильзу  я давал, он  свистел в  нее,
рябчиков подманивал... На Ямбуй я не был...
     На стоянке людно. У большого костра нас встретили опечаленные товарищи.
Они узнали  от Ильи, что случилось под Ямбуем  с  Елизаром. Мы  здороваемся,
стоим молча, будто виноваты.
     Прибыло подразделение Георгия  Цыбина: четверо геодезистов и два каюра.
Павел уже трясет в своих объятьях рыжего Степана -- шутника и задиру, нашего
общего любимца.
     Бородатые,  обветренные,  изъеденные  комарами  лица  при  свете костра
неузнаваемы. На  них  усталость и  привычное  безразличие.  Одежда  выцвела,
поизносилась, украсилась латками. Этих людей уже ничем не удивишь.
     Присаживаемся с Цыбиным  на бревно возле костра. Цыбин  среднего роста,
прекрасно сложенный и закаленный в тайге, спортсмен.  Густая  черная  борода
окаймляет молодое обветренное лицо.
     -- Как же вы  искали Евтушенко? -- спросил  я  его.  --  Он  ведь лежал
убитый  почти на  тропе,  что идет с вершины  Ямбуя к ручью. Там же, немного
выше, был убит и Петрик.
     -- Мы искали их живыми, а  не мертвыми. Никто и не подумал тогда искать
их на склоне  гольца, а тем  более убитыми. Все считали, что они заблудились
на болотах, -- ответил наблюдатель и скосил на меня черные глаза,  в которых
полыхали отраженные блики костра.
     --  Кто же убил? -- спросил Рыжий Степан, яростно толкнув  головешку  в
огонь.
     Наступила глубокая тишина. Все повернули ко мне обросшие щетиной лица.
     -- Не иначе кто-то  скрывается на Ямбуе, -- убежденно  ответил за  меня
Павел и, выхватив из жара уголек, запалил цигарку. -- Бандиты! Они не терпят
присутствия  людей.  Несколько раньше  убили  двух  эвенков.  На счету  этих
негодяев еще есть кто-то.
     -- И Елизара убили? -- спросил Цыбин дрогнувшим голосом.
     --  Вероятно.  Мы  не  нашли  его трупа,  но  он  вряд  ли  может  быть
исключением.
     -- Ну и дела, будь они прокляты! -- возмущается повар Федор.
     -- Где нашли останки Петрика и Евтушенко? -- спросил Цыбин после долгой
паузы.
     -- В стланиках на северном склоне гольца.
     Все  глянули на  лежащего поодаль от костра кобеля.  Кто-то  бросил ему
кусок копченки.
     За эти дни я чертовски измотался. А сегодня особенно.  Мне даже  трудно
встать, чтобы дойти до полога. Ни о чем  не хочется  думать. Спать, спать  и
спать!.. Только бы добраться до спального мешка!
     -- Павел,  -- зову я радиста. -- Дай мне  журнал. Не забудь после ужина
накормить и привязать Загрю.
     С трудом вспоминаю, что именно надо сообщить в штаб экспедиции. Пишу:
     "Плоткину. На  склоне  Ямбуя в нижней зоне стлаников обнаружены останки
Петрика и Евтушенко. Возможно, они были убиты на тропе, по которой наши люди
ходили с вершины гольца  за водою.  Если это  так, то убийцы  живут в районе
Ямбуя. Обстановка очень сложная. Поторопитесь с переброской солдат и  с ними
опытного работника уголовного  розыска. Быков еще  не найден. Отвечайте семь
утра".
     --  Слушай, Цыбин, -- обратился я  к наблюдателю. -- Мне кажется;  надо
назначить на ночь дежурных. Пусть четыре человека поочередно караулят лагерь
по два часа. Только не спать. Костра большого не разводить.
     -- Все будет сделано.
     -- В случае чего сразу будите меня, и люди пусть спят настороженно. Чем
черт не шутит! Всякое может случиться.
     Я  отказываюсь  от  ужина --  даже  голод отступает  перед  усталостью.
Усилиями  воли  заставляю себя сесть за дневник. Но  о чем писать? Так много
событий  прошло за сегодняшний день.  Не могу отобрать для  записи  главное,
забыл, как строить фразы. Пишу чужим, неразборчивым почерком, и мне кажется,
что мысли рождает сам карандаш.


НОЧЬ НЕОЖИДАННОСТЕЙ

     Успеваю стащить с  ног сапоги и,  не  раздеваясь, зарываюсь  в  меховой
мешок. Сон быстро овладевает мною, отступают земные дела, будто проваливаюсь
в небытие...
     Остается живым только слух, но и в нем жизнь отражается, как отдаленное
эхо. Вот он что-то уловил важное, какая-то тревога врывается  в сон. Не могу
прийти в себя, открыть  глаза, не знаю, где и кто я, -- крепок сон уставшего
человека в  тайге. И только когда залаял Загря, я, как от  грома,  мгновенно
пробудился.
     От  Реканды,  залитой лунным  светом,  приближалось  пощелкивание копыт
груженых оленей.
     -- Кто идет? -- раздается в тишине строгий окрик дежурного Цыбина.
     -- Что  орешь,  как сумасшедший,  не видишь, олень пугается, --  слышу,
узнаю голос Лангары. -- Лучше чай грей, дорога длинный был.
     -- Какая нужда ночью по тайге оленей гнать? -- удивляется Цыбин.
     -- Плохую новость везем начальнику, -- говорит Лангара.
     "Что еще случилось? Неужели Аннушка умерла?" И я тороплюсь выбраться из
спального мешка. Но меня опережает Лангара. Она отбрасывает край полога и не
присаживается, а  падает на  подстилку.  На ее лице  и усталость  от долгого
пути,  и тревога.  В  ожидании,  что  вот сейчас  с ее  уст сорвется  что-то
страшное, забываю даже поздороваться.
     -- Амакан  твой люди кушал!  -- выпаливает  она и  ловит проницательным
взглядом мои глаза.
     -- Медведь?! Не может быть!
     -- Ха!  Думаешь, напрасно два дня оленей маяли,  скоро ходили, догоняли
тебя?!
     --  Постой,  постой!  Уж  ты-то, Лангара,  отлично знаешь,  что медведь
боится  человека  и по своей  доброй воле вообще  не нападает, разве  только
шатун, а ведь ваши и наши люди погибли летом, когда не бывает шатунов.
     -- Это  дурной амакан, не шатун. Шибко плохой зверь.  Он постоянно люди
кушай.
     -- Людоед? Медведь-людоед?!
     -- Во-вот, людоед!
     --  Я никогда  не  слышал  о медведе-людоеде.  Не  ошибаетесь  ли  вы с
Карарбахом?
     --  Нет,  --  твердо говорит она. -- Раньше  не  было --  это правда, а
теперь есть. Человеку  не дано все  сразу знать.  Вот послушай!  Мы три  дня
назад  встретили  альгоминских  пастухов,  они  сказали:  на  Ямбуе  людоед.
Карарбах тоже не верил,  потом говорил мне  -- надо скоро  ходить,  догонять
начальника, а то его съест амакан. Вот мы и пришли.
     -- Спасибо и тебе и Карарбаху. Но, право же, трудно поверить, что  всех
ваших  и  наших людей  съел  медведь.  Почему  ты  думаешь, что альгоминские
пастухи не ошиблись?
     Лицо Лангары кривит ироническая улыбка.
     -- Когда тебе под ноги падает  шишка, не топчи ее, надо поднять, хорошо
смотреть, пустая она или с орехами. Карарбах не погнал бы оленей, если бы не
верил, что люди съел амакан.
     -- А как же с Харги? Ты же  меня убеждала, что на Ямбуе злой дух  и что
это он посылает людям несчастье.
     -- Э-э!.. -- Она грозит  мне пальцем, шепчет: -- Не говори так. Мы  еще
не знаем, где стоит чум злого духа  и кто толкает амакана  кушать людей. Сам
амакан не догадается. Это я тебе правильно толмачу.
     --  Пока мы  с вами,  Лангара,  кочевали,  -- тут еще один  наш человек
пропал.
     -- Недавно?
     -- Несколько дней назад.
     -- Ую-ю!.. -- удивилась старуха. -- А  ты не веришь, что в людоеде злой
дух живет. -- И, легко поднявшись  на  ноги,  она спешит  с этой  новостью к
Карарбаху.
     --  Лангара,  -- кричу ей вслед, --  почему ты  ничего  не сказала  про
Аннушку? Шива ли она? Старуха приостанавливается.
     -- Ей лучше. За нее тебе Битык стрелы к луку прислал.
     -- Спасибо.  -- Бесконечно обрадовала она меня.  -- Ты же говорила, что
от этой болезни нет лекарства. Человек, как видишь, оказался сильнее Харги.
     Лангара отбрасывает со лба  нависший клок  седых волос, смотрит на меня
леденящим взглядом и, не проронив ни слова, уходит к Карарбаху.
     Весь  лагерь  на ногах.  Всех  потрясла  новость, привезенная эвенками.
Никто не слышал такого случая даже в охотничьих побасенках.
     Пока  Карарбах  развьючивал  оленей,  старуха рассказала ему  о  гибели
Елизара. Эта новость поразила его не меньше, чем нас весть о людоеде.
     Он  протягивает  мне  обе  руки  с  потертыми  ладонями,   жилистые,  в
трещинках, со скрюченными пальцами. Я сжимаю их, и мы молча смотрим  друг на
друга. На его старческом, всегда печальном лице неловкость, будто он виноват
в нашем несчастье, в гибели Елизара.
     На  огне  уже  бушует чайник.  Уставшие гости  присаживаются к  костру.
Лангара  достает из  потки посуду, лепешки,  сахар,  отварное мясо. Карарбах
тайком осматривает лагерь, людей, палатки, вьюки. Подолгу задерживает взгляд
на незнакомых предметах снаряжения наблюдателей.
     Цыбин разливает эвенкам по кружкам чай.
     -- Чего  смотришь, голодный?  -- обращается  ко мне старуха. --  И  она
срезает ножом с ребра толстую стружку трехслойного жирного мяса, откусывает,
остаток подает  мне. --  Садись, ешь, мясо сокжой шибко хорошо. Сказали, что
ты медведя убил.
     --  В стланике  осталось,  поздно было, торопились... Это, верно, и был
людоед.
     -- Почему ты так думаешь? Может, ошибаешься, амакан одинаковых много?
     -- Я его хорошо приметил. Он позавчера чуть не съел меня, спасибо Загря
выручил.
     -- Он тебя ловил? -- Она перестала жевать, смотрит на меня удивленно.
     -- Ловил, да не поймал.
     -- Ты узнал его?
     -- Ну конечно.
     -- Однако такого  амакана пуля  не берет.  -- Лангара проглотила  тугой
комок  нежеваного  мяса  и,  обратясь  к  Карарбаху,  занятому  едою,  стала
оживленно рассказывать ему о нашей встрече с людоедом.
     А я вдруг вспомнил случай в  ловушке, свирепость зверя, поверил, что  и
Петрик, и Евтушенко, и эвенки -- наверное, и Елизар Быков -- были схвачены и
растерзаны медведем. Это более вероятно,  чем все наши предположения. Только
поведение Ильи остается пока загадочным.
     Карарбах внимательно выслушал Лангару. Его не обрадовала новость и даже
жирное мясо убитого медведя.  Он неопределенно повел  плечами и  недоверчиво
посмотрел на меня. Разве старик поверит, что можно убить медведя, в  котором
поселился злой дух?!
     --  Он  тоже говорит, ты ошибся. Такого амакана убить  -- все равно что
Харги убить, а ты разве не знаешь, что злого духа даже пуля шамана не берет.
Ты убил другой амакан.
     -- Нет, нет, то был людоед, я узнал его.
     Время перешагнуло  за полночь.  Мы  сидим  молча  у  тлеющего  огонька.
Хорошо,  что  покончено  с  людоедом, остается найти  Елизара  и  --  прощай
печальное нагорье!
     Лангара, оторвавшись от дум, подсовывает  к огню чайник, поворачивается
ко мне.
     --  Ты  говорил,  что  на  Утуке встречал Хутаму  с  двумя  одинаковыми
ребятишками?
     -- С близнецами.
     -- Во-во. Она в Альгому шла, на стойбище к матери, так?
     -- Ну и что?
     -- Ее мать тоже амакан кушал, тут, на Ямбуе.
     -- Людоед? -- удивился я.
     -- Он, он. Чай пью, потом расскажу.
     -- Почему же ты мне не сказала об этом при нашей первой встрече?
     -- Сама  не знала. -- И Лангара, ото