н к тому стланику за  марь, там
лежит Загря, принеси его. Устал он сегодня.
     -- Загря устал? Да вы шутите!
     -- Какие же шутки, если он до табора не может добраться.
     -- Под зверя попал?
     -- Иди, потом расскажу... Да он, кажется, сам идет. Ну конечно.
     Действительно,  на  тропке  показался  кобель.  Трудно  доставался  ему
последний отрезок пути до табора по кочковатой мари. Увидев нас, Загря решил
приободриться.  Он поставил торчмя уши  и  хотел было положить свой пушистый
хвост кольцом на спину, как и полагается, но хвост не повиновался,  свалился
и повис между ног, упали уши. Подошел угрюмый, с опущенной головой.
     -- Бедный мой пес! Ну иди, иди, отдохни, скоро опять на поиски.
     Загря  крутится  под  лиственницей,  выбирает  место и  ложится.  Долго
зализывает  набитые  до боли  подошвы  лап.  Потом засыпает  тревожным сном:
видимо, во сне опять продолжает схватку с шатуном.
     Я безмерно рад, что добрался до табора, рад и костру и теплу. Павел уже
пристраивает к огню котелок с каким-то варевом и чайник.
     Пока разогревается  завтрак,  я  рассказываю своему спутнику  о  ночных
приключениях в ельнике.
     -- Не  будь  со  мной Загри  --  не  знаю, чем  бы кончилась встреча  с
шатуном. Уж и поискал бы ты меня!..
     --  Жаль,  упустили  косолапого!  К  пшенной  каше  не  плохо бы сейчас
медвежатники, -- сказал Павел, снимая с огня котелок.
     Горячо пригрело солнце. У  дальней лиственницы, наблюдая за мною, сидит
у костерка. Илья. О чем он думает? Какой план зреет в его голове?..
     Павел  разбавил  теплой водой вчерашнюю кашу в  чумане, поставил  перед
Загрей. Тот пробудился,  не поднимая головы,  покосился  сонными глазами  на
чуман, но есть не стал.
     -- Летит!  -- радостно закричал Павел, подняв кверху голову  и заслоняя
ладонью свет солнца.
     На фоне облака четко выкроился силуэт крылатой птицы. Я бросил на огонь
охапку сырых веток, и над лесом, как гигантский гриб, поднялся толстый столб
дыма.
     Павел передает на самолет задание. Машина  с гулом проносится над нами,
огибает Ямбуй, парит над немым пространством. С борта мы неизменно получаем:
     "Видимость отличная, никаких признаков присутствия человека".
     Почти час самолет кружился  над пустынным  пространством, то припадая к
топкой  низине, то уходя вверх, реял над горами и улетел обратно, не оставив
нам никакой, надежды.
     -- Илья! -- окликнул  я  проводника, все еще сидящего у своего огня. --
Ты не знаешь, кто делал под Ямбуем медвежьи ловушки и сколько их тут?
     Тот неопределенно повел плечами.
     --  Не знаешь  или  не  хочешь  отвечать?  Илья,  не  поднимая  головы,
покосился в мою сторону, но рта не раскрыл.
     -- Да он же издевается! -- вскипел Павел. -- Чего молчишь?!
     -- Не горячись, -- сказал я тихо. --  Обозлится, натворит чего-нибудь и
уйдет, потом ищи ветра в поле!
     -- Тогда зачем же ждать? Проще обезоружить его.
     -- Нам сейчас не  до него. Давай-ка лучше завтракать, собираться и идти
искать Елизара. Нельзя медлить.
     -- А если он сбежит?
     -- Коли захочет сбежать, он это сделает в любое время.
     -- Ладно... -- соглашается Павел.
     --  Так вот, слушай. Люди придут  завтра.  Хорошо бы нам до их  прихода
обследовать вершину гольца.
     --  А как  же с рацией? Не натворил  бы  чего! -- Павел повел головой в
сторону Ильи.
     -- Закрой на ключ, вот и все.
     -- Без рации мы тут пропадем!
     -- Ну и не брать же ее с собою!
     Стали готовиться,  и  тут выяснилось,  что  у  нас  кончились  лепешки.
Пришлось почти на  два часа  отложить выход. Павел, засучив рукава,  занялся
тестом, а я прилег отдохнуть. Уснул мгновенно, даже не успев вытащить шишку,
попавшую под бок, и положить под голову руку...
     Этот сон после нервной встряски вернул мне бодрость и силы.

     Идем  налегке: два ружья,  топор,  в рюкзаках по паре лепешек, по куску
мяса и по плащу, на случай, если застанет ночь.
     Шагаем через марь. Загря еще не пришел в себя после ночных приключений,
а мы снова тащим  его с  собою. Тайга напоена обилием запахов. В  них кобель
прекрасно разбирается, а это очень важно.  Ведь мы, люди, ощущаем все зримо,
запахи же дают  нам смутное представление о местности, по которой идем.  Тут
человек и собака как бы дополняют друг друга: чего не увидит глаз одного, то
уловит чутье другого.
     Минуем последние  ряды  кочек, залитых  черной,  затхлой  водой.  Всюду
неустроенность  и  бедность природы. Даже  щедрая  осень  бессильна  одеть в
приличный  наряд этот бесплодный клочок земли  --  марь.  Только  кое-где по
обмежкам багровеют заросли голубики, да  разве на мерзлотных буграх  увидишь
ярко-красную россыпь клюквы или гроздья дозревающей брусники!
     За  клочковатой  марью  начинаются  стланиковые  заросли,  опоясывающие
подножья Ямбуя.  Идем на подъем.  Чем  выше, тем  круче.  По  склонам серыми
потоками стекают курумы --  каменные россыпи. Сюда к ним выбрались прилипшие
к обломкам белые  камнеломки, пытающиеся украсить серую поверхность. Кое-где
на влажной почве сиротливо торчат черноголовые осочки.
     Никакие ветры не  могут вырвать  корни этих растений из тесных щелей, и
стужи бессильны умертвить их. Видно, здесь создаются более приспособленные к
суровому климату и каменистой почве виды растений. Пока что здесь все бедно,
рождается уродливым: цветы крошечные, без запаха,  деревья чахлые, даже небо
бесцветное. И все  же есть  то, что  приводит человека  в  восторг,  --  это
удивительная стойкость растений в борьбе за право существовать.
     И,  поняв  это,  я увидел по-настоящему чудеса  и  могущество  северной
природы,  открыл ее для себя. С тех пор хилые  растения, вскормленные вечной
мерзлотой,  дупляные лиственницы,  крошечные  ивки,  почвой  которым  служат
россыпи да  скалы, лютики,  фиалки, расцветшие на снегу, вызывают во  мне не
чувство жалости, а восхищения!
     Мы  лезем,  карабкаемся  по   прилавкам  кру-тогрудого  Ямбуя.  Изредка
устраиваем  короткую  передышку,  и  тогда  взгляд устремляется  к  нагорью,
лежащему теперь у наших ног. Мы  впервые смотрим на него сверху. Отсюда  оно
кажется еще  более безрадостным, потускневшим, будто вывернутым наизнанку. А
у подножья Ямбуя -- зыбуны, озера и  озерки, как слезинки, щедро рассыпанные
по ярко-зеленому ковру мхов.
     Иногда  задерживаемся, стоим молча. Ждем,  не  взовьется  ли на равнине
дымок, не долетит ли Стон Елизара?... Нет. Лес, озера, камни молчат.
     -- Врет, убийца, что Елизар ушел на Ямбуй. Он расправился с  ним где-то
в пути  и посылает  нас сюда,  чтобы  запутать следы.  Ей-богу,  это так! --
говорит Павел.
     --  Если  мы  на вершине не  найдем  следов пребывания  Елизара,  тогда
заставим Илью повторить с нами путь сюда в обратном направлении.
     -- А что это даст?
     --  Если Илья расправился  с парнем по пути  сюда, думаю, мы  обнаружим
это. Он и Елизар, идучи  сюда, пересекали голые отмели, ягельные поляны, где
следы  сохраняются  очень  долго, и  мы легко  определим, до  какого места с
караваном шли два человека и откуда шел Илья один.
     -- Наивно думать, что он этого не знает.
     Взбираемся на  самый гребень. Подъем перехвачен бесконечными террасами.
Мы  упорно  ищем  по  пути  отпечатки  сапог  на  влажной  тундровой  почве,
перевернутый  камень или примятые стебли сибирского лука, еще встречающегося
здесь  на большой высоте в осеннее время.  Но напрасно,  тут до нас никто не
проходил.
     Павел идет неровно, спотыкается. Настроение у него мрачное.
     --  Дьявол  меня  попутал!  -- сокрушается он. --  Надо же было вызвать
именно Елизара, ведь пойди  с Ильей другой -- ничего не случилось бы. Теперь
буду носить всю жизнь этот грех... Чем оправдаюсь перед его семьей?..
     Встречный  ветерок  холодит   лицо.  Загря  идет   спокойно,  ничто  не
возбуждает  его  любопытства.  По  крутому  подъему  развилины  скал.  Каким
гнетущим безлюдьем овеяны эти древние руины и мертвые курумы Станового!
     Павел сбрасывает  с плеча винтовку,  стреляет  в  воздух.  Звук обшарил
крутые склоны, ложки, соседние гребни. Ответом была полная тишина.
     -- Если Елизар сломал ногу и лежит тут где-то на россыпи, он бы ответил
выстрелом.  Без  ружья парень никуда  не  ходил, -- говорит  Павел, еще  раз
разряжая винтовку.
     Теперь  он  идет впереди и с первого  шага  берет  хороший  темп.  Я не
отстаю.
     Солнце плывет по ухабам бегущих туч. Справа -- Становой. Он все время у
нас  на  виду.  Цепь  за цепью  встают  ряды ощетинившихся  отрогов. За ними
открываются новые, еще более синие, хребты -- старые, бесплодные, нагие, еще
не знающие человека.  Но какой простор! Какое чудесное зрелище  -- настоящий
праздник для глаз.
     Выходим на вершину. Сбрасываем котомки. И сразу  догадываемся,  что тут
совсем  недавно  кто-то  был.  Вот  и доказательства:  порванный  бланк  для
определения редукции  на  пункте, потухший  дымокур. Вершина вся сложена  из
крупных камней, она совсем без растительности, и побывавший здесь человек, к
сожалению, не оставил на ней никаких видимых отпечатков.
     -- Да, тут был Елизар.  Больше некому,  -- прихожу  я  к  единственному
выводу, продолжая обшаривать площадку.
     -- А вот и окурок... свежий... Еще один!
     Павел нагибается, берет их в руки, передает мне.
     -- Но ведь Елизар не курил, -- недоумевает он.
     -- Странно, чьи же они?
     Павел,  подойдя к  краю обрыва, вдруг резко  выпрямился. Теперь  и  мои
глаза обнаружили  там  подозрительное углубление. Впечатление  такое,  будто
здесь,  у самого края глубокого обрыва, совсем недавно кто-то долго боролся.
Россыпь разворочена, камни  разбросаны.  Заглядываем  вниз. По крутому скосу
торчат клыкастые уступы,  сбегающие на дно скалистого цирка. Никаких следов.
Да, если бы они и были, то не могли сохраниться после вчерашнего ливня.
     --  Поддержите-ка плиту, --  попросил Павел и, став на колени, запустил
под нее руку.
     Что он там нашел, я не видел, но его лицо вдруг засияло.
     -- Гильза! -- вскрикнул он торжествующе.
     Я  взял  ее в  руки, стал  рассматривать. Это была  стреляная гильза от
германской  винтовки  "маузер",   с  обрезанной  шейкой,  приспособленной  к
бердане.
     --  Такие патроны я видел  у Ильи --  значит,  он  был здесь, -- сказал
уверенно Павел.
     Мы  долго стоим  молча.  Разные мысли,  самые противоречивые, одолевали
нас.  Что могло тут  произойти над пропастью?  Какая связь  между  стреляной
гильзой и этими разбросанными камнями? Если Илья  тут убил Елизара,  как мог
он послать нас сюда?
     -- Может, и окурки его? -- подумал я вслух.
     Мы  вернулись  к отлитому  под  пирамидой  бетонному туру,  на  котором
геодезисты устанавливали свои тяжелые  инструменты. На  нем лежали найденные
окурки. Я развернул один из них. Бумага оказалась не  то от газеты, не то от
какой-то книжки, напечатанной латинским шрифтом на эвенкийском языке.
     -- Конечно, его окурки, -- говорит Павел.
     --  Нет, это  еще  не доказательство! -- сомневаюсь я. --  Такая бумага
могла  быть  и  у  наших.  Окурки  мы, конечно, сохраним;  они  помогут  нам
установить, кто здесь был недавно.
     -- А я убежден, что Елизар убит, -- упрямо и зло говорит Павел. -- Если
Илья убил его тут, на  вершине, то труп под обрывом. Надо спуститься туда...
-- И, не дождавшись моего согласия, он снова направился к обрыву.
     Помогаю  ему  спуститься с  первого  прилавка,  и,  цепляясь руками  за
выступы,  он  сползает  вниз.  Вместе с  ним в глубину провала  стекает  гул
скатывающихся камней.
     Пока Павел обследует обрыв, я осматриваю восточный гребень Ямбуя.
     Под  ногами шаткий камень да пятна  глины.  На глаза  попадаются только
отпечатки копыт снежных баранов, единственных обитателей этих скудных гор.
     Дальше идти  нет  смысла.  Усаживаюсь  на камень.  Слева  хорошо  видно
плоское,  как  стол, нагорье.  Все на  нем доступно  глазу.  Справа овеянный
древностью Становой. Неужели  Быков или Евтушенко могли попасть туда, в этот
сложный лабиринт гор? Но зачем?..
     На вершине меня поджидал Павел.
     -- Тут  ниже, метров пятьдесят, жуткая крутизна, -- и,  схватив меня за
руку, подвел к краю обрыва. -- Слышите, гудит?
     -- Камнепад.
     -- Вы  думаете... Илья  не знал  про него? -- спросил он  так,  будто я
возражал ему. -- Знал! Убил Елизара, спустил его по крутизне и сбросил вниз.
Расчет прост: на дне ущелья его похоронит осыпь. Попробуй найди!
     -- Конечно, приди мы сюда до дождя, -- вероятно, нашли бы подтверждение
твоим предположениям.
     -- А  стреляная  гильза?  -- продолжал  он  возмущенно. --  Окурки?! Не
доказательства разве?  А  то,  что  он  издевается над  нами?!  Думает,  все
шито-крыто. Вернемся, я возьму его за глотку, как миленький признается.
     -- У тебя,  брат,  приемы!..  Конечно, надо добиться от него признания.
Но, прошу тебя, не горячись.
     --  Ну ладно,  придем -- погладите  его по  головке. -- Павел  обиженно
отворачивается.
     -- Спокойно, Павел. Мне кажется, многое тут, на Ямбуе, запутано: эвенки
сваливают  на  злого духа, Илья  ведет  себя странно, и ко всему  еще  тут и
шатун. Только Елизар, живой или мертвый, мог бы все это распутать.
     -- Вы думаете, что он жив? -- Павел вопросительно смотрит мне в глаза.
     -- Нет, не думаю. Елизар -- опытный таежник, дал бы  о  себе знать... А
впрочем, чего в тайге не бывает!
     -- Что же будем делить?
     -- Продолжать  поиски. Спустимся  на дно,  ущелья, чтобы проверить твои
предположения.
     -- Тут нам не спуститься. Опасно.  Надо идти кружным путем, но на это у
нас не хватает времени.
     --  Пожалуй, ты  прав.  Поздно.  Давай сегодня осмотрим северные склоны
Ямбуя, а завтра обследуем дно ущелья; Ветер встречный,  и, может быть, Загря
что-нибудь почует.
     Проходя мимо тура, я  замечаю широкий протес на одной  из ног пирамиды,
мелко исписанный карандашом.
     -- Это еще от строителей осталось, -- поясняет Павел.
     Я подхожу ближе, читаю вслух:
     -- "За дровами  надо  спускаться  точно на север, километра два. Вода у
подножья  Ямбуя, в  роднике, примерно под азимутом пятнадцать градусов. Идти
надо от пункта по каменным стоякам, а ниже -- по заломкам".
     -- Вот и пойдем по одному  из этих направлений. Лучше, пожалуй, к воде.
Там и чайку попьем.
     --  Чайку  не  плохо.  А  лепешку я,  пожалуй,  съем  на  ходу,  что-то
проголодался.
     Я прячу  в карман бережно завернутые  в носовой платок гильзу и окурки.
Определяю  по  буссоли направление, засекаю дальние ориентиры, и мы покидаем
вершину Ямбуя. Загря идет  с Павлом. Он все время забегает вперед, голодными
глазами следит, как тот жует лепешку, пока не получает от него кусочек.


КОТЕЛОК НА ДЕРЕВЕ

     Спускаемся по карнизам.
     Ветер,  стужа  и  вода  источили скалы,  развалили  их  и измельчили  в
бесплодную  пыль.  Безграничные  потоки курумов стекают по склону  до самого
подножья.  Сползая,  они  заполняют  овражки,  щели,  сглаживают  террасы  и
внезапно  обрываются,  лишь только дотронувшись  своими  широкими языками до
мокрых марей у подножья гольца.
     Тут,  на  склонах,  не  видно  признаков  жизни. Курумы  еще "молодые",
неустойчивые. Им  нет еще и миллиона  геологических лет. На камнях  не видно
никаких  лишайников,  самых  нетребовательных  представителей  растительного
мира. Здесь еще активно продолжается разрушительный процесс гор.
     Мы  переползаем через прилавки,  протискиваемся в  щели  между крупными
обломками, прыгаем с камня на камень. Ниже  неожиданно натыкаемся на тропку.
Она  помогает нам выбраться из хаоса  руин;  и тут наконец мы видим каменные
стояки, о которых написали строители на ноге пирамиды.
     Тропка бежит вкось склона  по  ягелю.  Мы  прощупываем  глазами  каждую
вмятину  на  ней, каждый  куст,  каждые потревоженные лишайники, осматриваем
каменные стояки. Нет, человек и тут, кажется, давно не ходил.
     Ниже  тропка  заметнее.  В воздухе разлит хвойный  аромат. В лицо  бьет
тугой теплый ветер. Податливые стланики гнутся под ним, припадают к земле.
     Через  полчаса  вступаем  в  заросли  редких  кустарников.  Дальше  они
постепенно густеют, исчезают просветы.
     Откуда-то доносится  одинокий  крик хищной птицы.  Мы  останавливаемся.
Небо пустое. Неужели где-то поблизости пируют орлы?  Мои  нервы за последние
дни, кажется, слишком взвинчены.
     Павел скручивает цигарку. Красным огоньком  вспыхивает спичка у  рта, и
синеватый  дымок прикрывает его  лицо. Крик хищной птицы  не  повторился, но
тревожные мысли, навеянные им, так и остались в душе.
     Стланики  неохотно  пропускают  нас.  Пахучие  ветки  хлещут  по  лицу,
стелющиеся по земле стволы мешают идти. Зато сколько в этих зарослях хвойной
свежести!
     -- Глухарь, смотрите, глухарь! -- слышу шепот Павла позади.
     Я давно  заметил  темное пятно на дереве, но не мог разобрать, что  это
такое. Прячась за стланик, мы подбираемся поближе, одновременно выглядываем,
--  да так  и  замираем:  на  макушке  высокой  лиственницы  висит  котелок,
зацепившись дужкой за сломанную вершину.
     -- Что за чудо! -- восклицает Павел.
     --  Откуда  бы  котелку  взяться? -- говорю  я,  пораженный находкой не
меньше моего спутника. -- Кому и зачем понадобилось повесить его на вершине?
     Павел, не торопясь,  вытаскивает  из рюкзака  топор,  плюет на  ладонь,
подходит к лиственнице.
     --  Никудышные мы с  вами следопыты! Котелок  за  глухаря  приняли,  --
говорит он и ударяет топором по стволу.
     От первого удара топора котелок вздрогнул вместе с. вершиной, зазвенел,
будто  ожил.  Но  не  упал.  Его  бури не  смогли сбить, а что удар  топора!
Пришлось рубить лиственницу.
     Видно,  котелок  долго висел на  дереве: железная  дужка  вся  изъедена
ржавчиной, стенки внутри позеленели. Но он был еще крепкий.
     --  Да ведь  это  экспедиционный  котелок. Но  такие котелки в тайге не
бросают. Не иначе тут кроется какая-то чертовщина!
     -- Не слишком ли много здесь этих чертовщин! -- перебил я Павла.
     -- Посмотри-ка, не клеймо ли это на ушке?
     Павел взял у меня котелок,  достал нож, соскоблил  с ушка ржавый налет.
Ясно обозначились две буквы: "С. П."
     -- Сергея Петрика этот котелок. -- Павел нахмурился.
     -- Неужели он на гольце заблудился и погиб?
     -- Да где же тут заблудиться -- все на виду. Что-то другое случилось.
     -- Странно... Почему же люди весною не заметили котелка? Ведь они долго
искали Петрика.
     -- Все были убеждены, что он утром ушел с гольца поохотиться на болото,
там и  искали,  -- ответил  Павел. -- А позже  решили, что  парень  погиб  в
зыбуне.
     -- Каким же образом котелок его оказался так высоко на лиственнице?
     -- Может, он на шатуна нарвался?
     -- Весной шатунов не бывает... Вот ведь задача!
     Мы  долго  ходили  вблизи  срубленной  лиственницы, осматривали  каждый
кустик,  каждую  полянку,  заглядывали под камни,  вскрывали  подозрительные
холмики зеленого мха -- и все напрасно. Время ли стерло следы событий или их
вовсе тут не было?
     -- Пошли, Павел, после  вернемся сюда, когда  найдем Елизара, -- сказал
я, и мы двинулись дальше.
     Где-то  слева  в  зарослях  стланика  опять  прокричала  хищная  птица.
Послышалось резкое хлопанье крыльев, но никто с земли не поднялся.
     Мы  шагнули  на  звук. Неприятное  чувство  вызвал  этот  хищный  крик.
Пробежали ложок. Где-то  близко должны быть птицы. Но никого нет. И крика не
слышно.  Перешли  еще  один  ложок.  Вернулись обратно. Что за дьявольщина?!
Неужели  обманулись -- и это кричала не хищная птица?  А кто же? Не Харги же
тешится над нами?
     Долгий  день разлился по зарослям  теплом.  Нежно вечерело. Над  землею
дремотный  покой. И легкие облака,  белые,  бесконтурные, спешили к далекому
горизонту, опережая уставшее солнце.
     Подумалось об  Илье. Не  натворил  бы он чего на таборе! В порыве