Григорий Анисимович Федосеев.
    Злой дух Ямбуя


     Изд: "Художественная Литература", М., 1966
     OCR&Spellcheck: Arch Stanton, 19 may 2001 (mailarch@runbox.com)


     -- Тебя ожидает большая  дорога! -- говорит читателю каждая новая книга
Григория Анисимовича Федосеева. Ведь любая из книг этого писателя -- одна из
дорог, которые ему пришлось  пройти за свою  немалую жизнь. Его  первый путь
был из горной казачьей станицы под Тебердой, где он родился  в Краснодарский
политехнический  институт.  После  его  окончания  Федосеев  в  числе первых
советских  геодезистов  начал  "снимать  карту страны". Где и как  только не
приходилось ему путешествовать: на лошадях и оленях, на вездеходе и собаках,
в лодке и  на вертолете, но чаще всего -- пешком.  Позади  тысячи километров
тайги и  тундры,  стены мошкары, десятки преодоленных горных хребтов,  треск
налетевшего на речной порог плота...
     К  литературе Федосеев  стремился всю жизнь, но  писать было некогда до
пятидесяти лет: родился Григорий Анисимович в 1899 г., а его  первая  книжка
"Таежные  встречи"  вышла в  1950 г.  Вскоре  им  были написаны такие широко
известные  читателям книги, как  "Мы  идем  по Восточному Саяну", "В  тисках
Джугдыра", "Пашка из Медвежьего лога", "Смерть меня подождет".
     В новом, публикуемом в этом выпуске "Роман-газеты"  произведении  "3лой
дух  Ямбуя"  Григорий  Федосеев  рассказывает  о  сибирских  геодезистах,  о
каждодневной  борьбе   этих  современных  землепроходцев  с  опасностями   и
преградами, встающими на  их  пути.  Именно поэтому так настойчиво  звучит в
произведении мотив борьбы за духовное и физическое совершенство человека.
     Федосеев ничего не "сочиняет": все описываемые  им события  произошли в
действительности. Его книга -- счастливый сплав достоверного документализма,
живописи слова и мастерства приключенческого повествования.

     ...Один  за другим  пропадают вблизи  горы  Ямбуй  люди:  геодезисты  и
кочующие  в этом  районе  Алданского  нагорья эвенки. Срывается  план работы
огромной   экспедиции,  возрождается  среди  некоторой  части   эвенкийского
населения вековой страх перед злыми духами. Автор правдиво рассказывает, как
драматически   преодолеваются  причины   исчезновения   людей   и   суеверий
кочевников. Главное  же место в  книге  занимает описание  жизни эвенков, их
душевного благородства, готовности прийти на помощь  "лючи" -- как  называют
они русских, а также раздумья о жизни эвенкийского народа. И это раздумья не
постороннего  человека: автор книги прожил  среди эвенков добрую  треть всей
своей жизни, и тревоги и радости эвенков воспринимает как  свои собственные.
Именно  поэтому созданные  Григорием  Федосеевым образы  старика  Карарбаха,
которому даже полная глухота не мешает "слышать"  тайгу лучше всех, суровой,
но  мудрой Лангары и других эвенков являются большим достижением современной
прозы.
     Думаю,  что  не стоит даже  и  говорить о прекрасных -- почти на каждой
странице книги -- описаниях  северной природы. Впрочем, природа  в  книге не
просто описывается -- она  непосредственно влияет на все действия и поступки
ее героев.
     Благодарность  автору и радость живой жизни испытывает  читатель  после
прочтения книги Григория Федосеева.

     Дм. Еремин



 * ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ *


НАЗАД К ЯМБУЮ

     На перевале караван  задержался. Каюры стали поправлять вьюки на спинах
уставших  оленей. Люди  скучились. Вынули  кисеты, закурили.  Солнце, словно
огненный бубен, повисло над темными падями, над стальными выкроями озер, над
зубчатыми грядами далекого Станового.
     Еще один  день  пути до нашего  таежного аэродрома  -- и прощай кочевая
жизнь, комары, тишина топких болот!
     Кому из геодезистов не знакомо чувство радости, когда, закончив работу,
вдоволь  наглотавшись  хвойного  воздуха,  приправленного   дымком  костров,
истоптав по  звериным  тропам не  одну пару сапог, ты возвращаешься в тесный
людской  мир, к  родному  очагу. И уже не у  костра, а  среди домашних  стен
захочется согреть загрубевшую в долгих походах душу.
     Мы  покидаем  Центральную  часть  Алданского  нагорья,  где  занимались
исследованиями и где еще продолжают  работать  геодезисты.  Эту всхолмленную
страну на  юге  урезают хребты Становой и Джугджур, а на севере она уходит в
беспредельность. На нашу долю выпала почетная задача -- сделать первую карту
этого безлюдного и сурового края Сибири.
     И  вот я в  последний раз  смотрю с возвышенности на  суровое  нагорье.
Далеко   раскинулась   холмистая   земля,    покрытая   зыбунами,    чахлыми
лиственницами,  бельмоватыми  озерами.  Наконец-то  мы  вырвались  из  этого
длительного плена. Но почему-то я не радуюсь, почему-то мне грустно, будто я
покидаю родные места. Вдруг все вокруг стало мне необыкновенно дорого: и это
серое, выцветшее небо, и  лысые бугры, и  застывшие в вечном поклоне ели,  и
голодный беркут...  Видимо,  потому, что  все тут  трудно давалось.  Пройдет
немного времени -- и  там, среди  городской  суеты, в кругу  друзей,  я буду
тосковать  по  тебе,  печальный  край, и,  может быть, когда-нибудь  к  тебе
вернусь...
     -- Прощай, нагорье! -- кричу я, окидывая долгим  взглядом раскинувшееся
передо мной пространство.
     Ночевать  остановились у шумливого  ручья, на дне залесенного распадка.
Мы шли одним смешанным караваном, но лагери ставили отдельно. У  астрономов,
рекогносцировщиков, наблюдателей свои порядки, свои привычки, выработанные в
долгих  скитаниях по тайге. Те, кто провел  все лето в лесу, раскинули  свои
палатки в тени под елями. У них самый большой костер. Наблюдатели, прожившие
все лето на  вершинах  гор,  привыкли  к  простору, к  открытому  горизонту,
привыкли видеть над собою обширный купол неба. Им тесно под сводом крон, они
поставили  двухскатные  "чумы"  на  середине  поляны.  У  них,  на  каменных
вершинах, всегда не хватало дров,  их они доставляли на пики на своем горбу,
и  их главная заповедь -- бережливое  отношение к огню. Они и здесь, в лесу,
варили свой  немудрящий ужин на  маленьком костерке, подкармливаемом  мелким
сушняком.
     Я ночевал  с рекогносцировщиками --  неутомимыми таежными бродягами.  В
создании карты они  первые прокладывают  путь в неисследованные работы, дают
характеристику  поверхности земли,  определяют места  будущих  геодезических
знаков.  Им чуждо уныние.  Ну  и ребята!  Шутки да прибаутки,  и боже  упаси
попасть им на язык. Лес, горы, болота -- все оставило свой отпечаток и на их
внешности,  и на быте. Их  лагерь узнаешь с первого  взгляда. Посуда, сбруя,
одежда аккуратно развешаны на колышках,  вбитых в стволы  толстых  деревьев;
груз по-хозяйски сложен горкой, покрыт брезентом. Спят  они обычно у огня. И
не  зря рекогносцировщикам все завидуют. Правда, одежда на  них,  как у всех
нас, в латках, со следами костров, сапоги доживают последние дни. Но сколько
жизнерадостности  в каждом  из  этих таежных скитальцев!  Какой  опыт! Риск,
трудности -- их постоянные спутники.
     Когда  на поляну легла прохлада и густой лиловый сумрак позднего вечера
окутал тайгу, к нам на  стоянку  пришли товарищи из соседних таборов. Они не
спеша  рассаживались  вокруг  костра  и молча  следили,  как  огонь  пожирал
головешки, как под грудами расплавившихся углей вспыхивало  и потухало синее
пламя,  будто каждый из  них видел в этой  синеве  какое-то  знамение.  В их
молчании чувствовалась нескрываемая  радость возвращения. В своих  думах они
витали где-то далеко-далеко от костров, от корявых лиственниц, от комариного
гула. И  вряд  ли какая сила заставила бы их  повернуть  назад, расстаться с
мыслью о скором свидании с родными.
     В уснувшем осеннем лесу позванивали бубенцы на шеях пасущихся оленей, в
неподвижном воздухе шныряли пучеглазые совы.
     Ко  мне подошел развалистой походкой радист Павел, рослый, голубоглазый
парень. Мы вместе с ним провели в тайге все лето.
     -- Неприятность, -- сказал он тревожным голосом.
     -- Что, самолета не будет завтра?
     -- Хуже. Вот читайте. -- И Павел подал только что принятую радиограмму.
     Мой помощник по экспедиции Плоткин сообщал:
     "На гольце  Ямбуя исчез техник Евтушенко. Поиски ничего  не дали.  (Это
уже   второй  геодезист,   бесследно  исчезнувший  на  гольце.)   Необходимо
организовать  тщательные поиски пропавших и  устранить причины гибели людей,
иначе  наблюдатели категорически отказываются  заканчивать работу на  Ямбуе.
Что делать?"
     Меня  это  известие  ошеломило. Читаю  радиограмму  вслух.  На  стоянке
наступила  тягостная  тишина.  Слабые вспышки догорающих головешек  освещали
лица людей, застывших в самых неожиданных позах.
     Мы  еще  не пришли в себя от загадочного  исчезновения  техника  Сергея
Петрика,   вызвавшего   много   самых   разноречивых   толков.  Строительное
подразделение,  в  котором он  работал, закончило  постройку  геодезического
знака  на гольце Ямбуя. Это  было  весною,  после снеготаяния. Петрик и один
рабочий  остались  на  вершине,  чтобы  снять  опалубку  с  бетонного тура и
оштукатурить его. Остальные, нагрузившись оборудованием, спустились на табор
к реке Реканде. Проснувшись рано утром, рабочий не нашел на вершине Петрика.
Решив, что тот спустился к своим,  он закончил  отделку тура и  тоже покинул
вершину. Но  Петрика не оказалось  и  на  таборе. Ждали день,  второй, затем
обшарили  всю  равнину с ее марями и озерами, но Петрик как испарился! И вот
теперь там же исчез Евтушенко...
     Одни  считали, что он и Евтушенко, спустившись  с гольца за дровами или
за водою, заблудились  в лесу из-за тумана, который часто и надолго приходит
к  нагорью с Охотского моря, и погибли  от голода. Другие  не  соглашались с
этим, ведь  оба пропавшие  опытные  таежники,  и  уверяли,  что  и  Петрик и
Евтушенко  живы,  что   им  просто  осточертели  пустыри,  гнус,  безмолвие,
заплесневелые болота и их потянуло к обжитым местам, к людям, к  девчатам. И
они, не преодолев гнетущего состояния, бежали на  плоту по Реканде, в спешке
не  попрощавшись с  товарищами и не получив  расчета.  Но  сбежать  отсюда в
одиночку мог только сумасшедший.
     Тогда  что  же   в  действительности  произошло  на  Ямбуе?  Надо  было
немедленно  принять   какое-то  решение,   попытаться  проникнуть   в  тайну
исчезновения с гольца двух геодезистов.
     И, вероятно, никому другому, а именно мне,  как начальнику  экспедиции,
придется  распрощаться   со  своими  спутниками,   расстаться  с  мыслями  о
возвращении домой  и повернуть обратно к Ямбую. Надо  торопиться, --  может,
еще  удастся спасти Евтушенко. И  при любых обстоятельствах закончить работу
на  этом далеком гольце, иначе на следующий год придется возвращаться  сюда.
Но об этом нельзя даже и думать.
     При мысли, что надо повернуть назад в пустыри, до боли  сжалось сердце,
еще больше  захотелось к  тихой, домашней  пристани, где нет опасностей, где
жизнь  размеренна, спокойна.  Я  вдруг поверил, что  и Петрик и Евтушенко не
погибли,  а сбежали: от  мрачного  состояния,  в  какое  повергает  человека
нагорье, не то что к людям -- к дьяволу в пекло сбежишь!
     -- Павел! --  решительно сказал я радисту. --  Завтра утром  мы с тобою
пойдем к Ямбую.
     -- Назад? -- спросил он хрипло, чуточку попятившись от меня.
     -- Да, назад. Неси журнал, запишешь радиограмму.
     Павел смотрел  на  меня, все еще  не веря, что нормальный человек может
добровольно отказаться от возвращения домой.
     --  Да вы  что, в  самом деле?.. Или шутите? -- выпалил  он срывающимся
голосом.
     -- Неси журнал!
     Нет, Павел явно не верит, продолжает стоять, огромный, беспомощный, ища
глазами сочувствия у присутствующих. Потом нехотя приносит журнал.
     -- Садись поближе и пиши:
     "Штаб. Плоткину. Завтра иду с радистом и проводником к Ямбую. Передайте
приказ всем подразделениям  на  Ямбуйском объекте принять  необходимые  меры
безопасности и при любых обстоятельствах продолжать работу. Поиски Евтушенко
не прекращать".
     Написал?.. Сейчас же передай.
     Павел  встал,  безнадежно  посмотрел  на меня  и,  неловко  переставляя
отяжелевшие ноги, поплелся к себе в палатку.
     Тяжелый мрак  лег на уснувшую землю. Костер догорел. Люди разошлись  по
таборам.  В  лесу смолкли бубенцы.  Потускнело  небо. Из  его темной  бездны
повеяло дыханием ночи.  Отражаясь  в  зеркальной  глубине заливчика,  мерцал
тлеющим угольком Юпитер.
     Забираюсь в спальный мешок. Нет, сегодня мне не уснуть. Что и говорить,
обидно  расставаться с мыслями о близком свидании с родными, друзьями, снова
возвращаться  в  безлюдное  царство  болот,  в  глушь тайги, мерить латаными
сапогами зыбуны и снова шагать и шагать без конца...
     Долго ворочаюсь, не могу уснуть.  А без  сна нелегко будет справиться с
завтрашним днем. За ночь он успокоит нервы, смягчит горечь неудач и облегчит
путь. Медленно погружаюсь в пустоту, и наконец сон одолевает меня.
     Лагерь  пробудился  рано, только занималась утренняя  зорька. Вспыхнули
костры,  пахнуло варевом. Ветер  качнул сонную, слегка  заиндевевшую  тайгу.
Стая   казарок,  расклинивая  небесную  синеву,  беззвучно,  будто   тайком,
пронеслась на юг.
     Проводники  собрались  у  нашего  костра.  Они  молча  выслушали  меня,
перекинулись короткими фразами. На  их лицах не отразилось  ни удивления, ни
страха, они привыкли ко всяким неожиданностям в тайге.
     Нам  предстояло  из  шести наших  проводников-эвенков, отобрать одного,
самого опытного.
     -- Кто из вас хорошо знает южный край  Алданского  нагорья и  может нас
сопровождать? -- обратился я к ним.
     Все  повернулись  к  маленькому  мужчине,  стоявшему  позади остальных,
прислонившись к лиственнице. Наши с ним взгляды встретились.
     -- Ты, что ли, Долбачи, возьмешься?
     --  Он,  он,  другого  лучше  не  найдешь,  --  подтвердил  старший  из
проводников.
     -- Сможешь провести нас напрямик к гольцу?
     Губы старика скривились в усмешке.
     --  Почему спрашиваешь?  Разве не  видел:  эвенк в  тайге тропу  знает,
никогда не блудит.
     -- Тогда собирайся.
     Долбачи неопределенно пожал плечами.
     -- Не хочешь идти? Домой спешишь? -- спросил я.
     --  Ходить можно, да беда,  у меня чай кончился... Без  него  никуда не
пойду.  Два  плитка давай -  прямо  Ямбуй приведу, --  и  он кривым  пальцем
показал на восток.
     -- Чай у меня тоже кончился, но я раздобуду У ребят.
     -- Обязательно доставай, без чая голова болит, большой дорога ходить не
могу.
     Проводники разошлись, а Долбачи продолжал стоять под лиственницей, пока
я  не  принес ему обещанный чай. Он бережно  положил плитки за  пазуху, ушел
собираться.
     Эвенки -- заядлые чаевники. Они умеют мастерски готовить этот напиток и
пьют его с  величайшим наслаждением, но только свежезаваренным. Без чая им и
свет не мил! Любой из  наших проводников не пожалеет ни  времени, ни оленей,
чтобы поехать к далекому другу и выпить с ним кружку крепкого чаю.
     С опытным проводником нам не страшно ничто: ни броды через бурные реки,
ни завалы, ни сплошная тайга, ни перевалы.  У  проводников-эвенков  в голове
своя  карта,  идут они по  ней,  не сбиваясь с  пути, каким-то особым чутьем
угадывая  опасность.  Да  и олени у  таких  проводников не сдадут в пути, не
натрут спины вьюками, придут к месту неослабленными. .
     Мы с  Павлом отбираем из своего  имущества только самое необходимое для
похода: рацию, палатку, тент, спальные мешки,  посуду и  десятидневный запас
продуктов. При быстром  передвижении олени не должны  нести  на своих спинах
более двадцати килограммов груза.
     Из-за темных вершин ельника брызжет багряный свет утра. Лагерь приходит
в движение:  люди снимают палатки, свертывают  постели, готовят вьюки. Каюры
сгоняют к таборам отдохнувших  за ночь оленей. Поляна наполняется оживленным
говором.
     ...Погасли костры.  В  одну длинную шеренгу  выстроился караван почти в
сто оленей. Мы прощаемся с товарищами. С завистью смотрим, как уходят они на
запад.  Впереди  идут рекогносцировщики. За ними заросшие бородами астрономы
со  своими  тяжеленными  универсалами,  которые  бережно  везут  два оленя в
специальных   носилках,   прикрепленных   к   их   спинам.  След  астрономов
притаптывают молчаливые  наблюдатели,  --  пожалуй,  самые  трудолюбивые  из
геодезистов. Шествие замыкает пестрая стая собак.
     Уходящие долго машут нам руками, что-то ободряюще кричат.
     -- А где  же  Загря?  -- спохватываюсь я, не  заметив на  таборе  своей
собаки.
     -- Никуда не денется, прибежит, -- неласково, с досадой бросает Павел.
     И действительно, из просвета,  где только что исчез караван, вырывается
Загря.  Длинными  прыжками он сокращает  между  нами расстояние и  со  всего
разбега  наскакивает  на  меня.  Затем, усевшись на задние  лапы, пристально
смотрит на запад, откуда еще доносится затихающий говор людей.
     Как он  великолепен,  Загря!  Почти весь  светло-серый, с чуть заметной
темной  остью на спине, и только  чулки на передних ногах белые в крапинках.
Тело  гибкое, ноги сильные,  пружинистые, не знающие устали. Пушистый  хвост
всегда кольцом заброшен  на спину. Он даже в схватке со зверем  и в драке  с
собаками редко когда опускает его. А клыки!  Кобель  ими  не кусает,  а рвет
по-волчьи, и раны от них  у противнику долго не заживают. Но по натуре Загря
самое  добродушное  и преданное существо. Вот уже  два  года,  как мы с  ним
неразлучны в тайге.
     Приседаю к нему, поворачиваю его морду к себе, говорю:
     -- Послушай,  Загря,  мы должны вернуться  и  идти к  Ямбую,  там  люди
пропали, и их надо найти, понимаешь, найти!..
     Загря  вырывается, бросается  вдогонку  за  караваном  --  неохота  ему
отстать от  веселой  собачьей компании,  но  привязанность ко мне заставляет
вернуться.
     Пора и нам собираться.
     У Павла недовольный вид.
     -- Ну чего загрустил? -- говорю я.
     -- Потерпи немного, скоро и мы будем дома.
     -- Я договорился со Светланой, она придет завтра на аэродром встречать.
Ребята подшучивать начнут, еще обидится. И надо же такому случиться!..
     --  Сильнее соскучишься  -- милее  будет...  Связывая потки (*Потка  --
вьючная оленья сумка) и не отвечая, он с досады  так натянул ремень, что тот
лопнул. Я рассмеялся.
     -- Это все от  ваших разговоров, -- упрекнул он и, повернувшись ко мне,
хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой.
     По натуре  Павел человек молчаливый и добродушный, безропотно переносит
трудности полевика.  На  этого парня можно  положиться.  Он опытный таежник,
удивительно  вынослив, обладает  той  безмятежной уверенностью,  что  делает
людей сильными.  Его выгоревшая на солнце и чуть рыжеватая  бородка оттеняет
густой загар наивно-добродушного лица. По  лицу краснели свежие и  давнишние
бугорки комариных укусов.
     Наш путь лежит на  юго-восток. Где-то там, за  далекими синими сопками,
за далью лесов, вздымается дикий голец -- таинственный Ямбуй.
     Долбачи  идет с нами впервые. Мы  не знаем друг  друга. И мне хочется с
первого  дня подружиться  с  ним,  я и стараюсь во  всем  угождать  ему. Это
человек  лет  пятидесяти, крепкий,  приземистый,  с  шишковатыми,  жилистыми
руками. Неразговорчивый. Лицо скуластое, почти плоское, волосы черные, давно
не  стриженные.   Тяжелые  седеющие   брови  почти  прикрывают  малюсенькие,
светящиеся добротой глаза, лежащие в глубоких впадинах. Одежда на нем сильно
поношена. Но он выглядит опрятным и чистым. В его легкой походке угадывается
сила; держится он с достоинством, уверенно.
     Долбачи быстро  перебирает приготовленные  мне и Павлу вьюки, связывает
их парами  и тайком сквозь узенькие щелочки, бросает взгляд в нашу  сторону,
-- ему тоже хочется разгадать, что мы за люди.
     Затем он подходит к  оленям. Из его связки с ним остался только учаг --
ездовой  олень,  остальные  набраны  из   общего  стада.  Он  мягко   кл