ю, оборачивался,  чтобы
сказать милостивое слово Джону, нежно поглаживая руку отца,  рассказывал
забавные случаи из своих приключений, с умилением вспоминал старые дни в
Дэррисдире - словом, поведение его было так чарующе, а сам он так  обая-
телен и красив, что я не удивлялся тому, что милорд и миссис Генри сиде-
ли за столом с сияющими лицами, а Джон прислуживал нам, роняя  слезы  из
глаз.
   Как только ужин окончился, миссис Генри поднялась, чтобы уйти.
   - Это не было у вас в обычае, Алисой, - сказал он.
   - Теперь я всегда так делаю, - ответила она, что было неправдой, -  и
я желаю вам доброй ночи. Джеме, и приветствую  вас  -  воскресшего...  -
сказала она, и голос ее пресекся и задрожал.
   Бедный мистер Генри, которому и так несладко пришлось за столом,  был
теперь в полном смятении: его радовало, что жена уходит,  огорчала  сама
причина этого, наконец, ошеломила горячность ее слов.
   Со своей стороны, я подумал, что я здесь лишний, и собирался последо-
вать за миссис Генри, но Баллантрэ заметил мое намерение.
   - Что вы, мистер Маккеллар, - сказал он. - Я сочту это за прямую неп-
риязнь. Я не могу допустить, чтобы вы ушли, это значило бы, что вы  счи-
таете меня не просто блудным сыном, но и чужаком, и позвольте  напомнить
вам, где - в собственном отчем доме! Нет, садитесь и выпейте еще стакан-
чик с мистером Балли.
   - Да! Да, мистер Маккеллар, - сказал милорд, - не надо считать  чужим
ни его, ни вас. Я уже говорил моему сыну, -  прибавил  он,  и  лицо  его
просветлело, что бывало каждый раз при этом слове, - как высоко ценим мы
ваши дружеские услуги.
   Я уселся на свое место и просидел молча до своего обычного часа. Воз-
можно, меня обмануло бы поведение этого человека, если бы не одно обсто-
ятельство, обнаружившее коварство его натуры. Вот это обстоятельство, на
основании  которого  каждый  прочитавший  вышеизложенное  может   делать
собственные заключения. Мистер Генри сидел угрюмый, несмотря на все свои
старания не выдавать себя в присутствии  милорда,  как  вдруг  Баллантрэ
вскочил с места, обошел вокруг стола и хлопнул брата по плечу.
   - Ну, полно, Гарри, Малыш, - сказал он, должно быть, применяя прозви-
ще их детских лет, - тебя не должно печалить то, что брат твой воротился
домой. Здесь все твое, и безо всякого спору, так что я вовсе на тебя  не
в обиде. Но и ты не должен сердиться на то, что я занял свое место у от-
цовского очага.
   - Он правду говорит, Генри, - сказал старый  лорд,  слегка  нахмурив-
шись, что с ним редко бывало. - Ты оказался в положении  старшего  брата
из притчи, и будь великодушен, не таи зла на брата своего.
   - Мне так легко приписать все худое, - сказал мистер Генри.
   - Да кто собирается приписывать тебе худое?  -  закричал  милорд  до-
вольно резко для такого обходительного человека. - Ты тысячу раз  заслу-
жил мою благодарность и благодарность брата и можешь полагаться  на  нее
крепко. И довольно об этом!
   - Да, Гарри, на постоянство моих чувств к тебе ты вполне можешь поло-
житься, - сказал Баллантрэ, и мне показалось, что в глазах мистера Генри
сверкнула ярость, когда он взглянул на брата.
   Вспоминая о прискорбных событиях, которые за этим последовали,  я  до
сих пор повторяю четыре вопроса, волновавшие меня тогда: была ли у этого
человека сознательная вражда к мистеру Генри? Или, может быть, им  руко-
водил корыстный расчет? Или просто наслаждение собственной  жестокостью,
которое мы наблюдаем в кошке и которое  богословы  приписывают  дьяволу?
Или, может быть, то, что он назвал бы любовью? По моему крайнему разуме-
нию, дело было в трех первых причинах, но может быть,  в  его  поведении
сказывались и все четыре. Тогда враждебностью к мистеру Генри можно было
бы объяснить ту ненависть, которая проявлялась в нем, когда они были од-
ни; расчет объяснял бы совершенно иное поведение в присутствии  милорда;
надежда на взаимность побуждала его оказывать внимание миссис  Генри;  а
наслаждение, доставляемое коварством, - тратить столько  усилий  на  эту
сложную и своенравную игру.
   Отчасти потому, чти я открыто держал сторону моего  патрона,  отчасти
же и потому, что в своих письмах в Париж часто допускал упреки, я  также
был включен в число жертв его дьявольской забавы.  Когда  мы  оставались
наедине, он осыпал меня насмешками; при хозяевах он обращался со мной  с
дружелюбной снисходительностью. Это было не только само по себе  тягост-
но, не только ставило меня постоянно в ложное положение, но заключало  в
себе неописуемую обиду. То; что он так пренебрегал мной в этой игре, как
бы считая меня недостойным иметь о ней собственное мнение,  бесило  меня
чрезвычайно. Но дело тут вовсе не во мне. Я упоминаю об этом только  по-
тому, что это принесло свою пользу, дав мне представление о муках, пере-
живаемых мистером Генри.
   Именно на него легло основное бремя. Как было ему любезничать на  лю-
дях с тем, кто наедине не пропускал случая уязвить его? Как мог он отве-
чать улыбкой обманщику и обидчику? Он был обречен на роль  неблагодарно-
го. Он был обречен на молчание. Даже будь он не так горд,  не  храни  он
молчание, кто поверил бы правде?  Расчетливое  коварство  принесло  свои
плоды: милорд и миссис Генри были ежедневно  свидетелями  происходящего;
они и на суде могли бы поклясться, что Баллантрэ был образцом терпения и
благожелательности, а мистер Генри  -  ходячей  завистью  и  неблагодар-
ностью. И как ни отвратительно было бы это в каждом, в мистере Генри это
было вдесятеро отвратительнее: кто мог забыть, что Баллантрэ рискует  на
родине жизнью и что он уже потерял и невесту, и титул, и состояние.
   - Генри, не прокатиться ли нам верхом? - спросит, например,  Баллант-
рэ.
   И мистер Генри, которого тот, не переставая, бесил все утро, буркнет:
   - Нет, не хочу.
   - Мне кажется, ты мог бы говорить со мной поласковей, - грустно заме-
тит лукавец.
   Я привожу это лишь к примеру, такие сцены разыгрывались  непрестанно.
Неудивительно, что мистера Генри осуждали, неудивительно и то, что я был
близок к разлитию желчи. Да при одном воспоминании об этом у меня стано-
вится горько во рту!
   Никогда еще на свете не было подобного дьявольского измышления; тако-
го коварного, такого простого, такого неуязвимого. Но  все  же  я  думаю
сейчас, как думал и всегда, что  миссис  Генри  могла  бы  читать  между
строк, могла  бы  лучше  разбираться  в  характере  своего  мужа;  после
стольких лет замужества могла бы завоевать или вынудить его доверие.  Да
и милорд тоже - такой наблюдательный джентльмен, - где была вся его про-
ницательность? Но, во-первых, обман осуществлялся мастерски и  мог  усы-
пить самого ангела-хранителя. Во-вторых (и это касается миссис Генри), я
давно замечал, что нет людей более далеких, чем те, кто охладел в супру-
жестве, - они словно глухи друг к другу,  и  нет  у  них  общего  языка.
В-третьих (и это касается обоих наблюдателей), оба они - и отец и жена -
были слишком ослеплены своей давнишней, неискоренимой  привязанностью  к
Баллантрэ. И, в-четвертых, опасность, которой, как полагали, подвергался
Баллантрэ (как полагали, говорю я, и вы скоро узнаете, почему),  застав-
ляла их считать тем более невеликодушной всякую критику его поступков и,
поддерживая в них постоянную нежную заботу о его жизни, делала слепыми к
его порокам.
   Именно тогда я до конца понял все значение хороших манер и горько оп-
лакивал собственную неотесанность. Мистер Генри был истый джентльмен;  в
минуты подъема и когда этого требовали обстоятельства,  он  мог  держать
себя с достоинством и воодушевлением, но в каждодневном обиходе (напрас-
но было бы отрицать это) он пренебрегал светскими приличиями.  Баллантрэ
(с другой стороны) не делал ни одного необдуманного движения. И вот каж-
дый шаг и каждый жест обоих как бы подтверждали мнение  об  утонченности
одного и грубости другого. И более того: чем крепче мистер Генри запуты-
вался в сетях брата, тем связаннее  становилось  его  поведение,  и  чем
больше Баллантрэ наслаждался злобной забавой, тем обаятельней,  тем  ра-
душней он выглядел! Так замысел его укреплялся самым ходом своего разви-
тия.
   Человек этот с большим искусством использовал тот риск, которому (как
я уже говорил) он якобы подвергался. Он говорил о нем тем, кто  его  лю-
бил, с веселой небрежностью, которая делала  положение  его  еще  трога-
тельней. А по отношению к мистеру Генри он применял  то  же  как  оружие
жестоких оскорблений. Помню, как однажды, когда мы втроем  были  одни  в
зале, он указал пальцем на простое стекло в цветном витраже.
   - Его вышибла твоя счастливая гинея, Иаков, - сказал он. И когда мис-
тер Генри только угрюмо взглянул на него в ответ, прибавил: - О, не гля-
ди на меня с такой бессильной злобой, милая мушка! Ты можешь в любой мо-
мент избавиться от своего паука. Доколе, о господи? Когда же наконец  ты
скатишься до предательства, мой совестливый братец? Уже это одно удержи-
вает меня в нашей дыре. Я всегда любил эксперименты.
   И так как мистер Генри, нахмурившись и весь побледнев, продолжал гля-
деть на него, Баллантрэ в Конце концов захохотал и хлопнул его по плечу,
обозвав цепным псом. Мой патрон отскочил с жестом, который мне показался
угрожающим, и, по-видимому, Баллантрэ был того же мнения, потому что  он
как-то смутился, и я уж не помню, чтобы он еще когда-либо  прикасался  к
мистеру Генри.
   Но хотя грозившая ему опасность не сходила у него  с  уст,  поведение
его казалось мне до странности неосторожным, и я начал думать, что  пра-
вительство, назначившее награду за его голову, крепко уснуло.  Не  стану
отрицать, что не раз меня подмывало донести на него, но два  соображения
меня удерживали: первое, что, если он окончит свою жизнь,  как  подобает
дворянину - на почетном эшафоте, он в памяти отца и жены  моего  патрона
навсегда останется в ореоле мученика; и второе, что если я хотя бы  сто-
роною буду замешан в этом деле, то не избежать подозрений и мистеру Ген-
ри.
   А тем временем наш враг появлялся всюду с непостижимой для меня  без-
заботностью. То, что он возвратился домой, было известно по всей округе,
и тем не менее его никто не беспокоил. Из столь многочисленных  и  столь
разных свидетелей его возвращения не находилось  ни  одного,  достаточно
верного престолу или хотя бы достаточно алчного, как твердил я  в  своей
бессильной злобе; и Баллантрэ свободно разъезжал повсюду, встречаемый  в
силу давнишней нелюбви к мистеру Генри гораздо радушнее своего  брата  и
пользуясь гораздо большей безопасностью, чем даже я, вечно дрожавший пе-
ред контрабандистами.
   Не то чтобы и у него не было своих забот; о них  я  теперь  и  поведу
речь, так как это имело свои серьезные последствия. Надеюсь, читатель не
забыл Джесси Браун. Она якшалась с контрабандистами, среди ее  приятелей
был сам капитан Крэйл, и она одна из первых узнала о пребывании  в  Дэр-
рисдире мистера Балли. По-моему, она давно уже была  совершенно  безраз-
лична к Баллантрэ, но у нее вошло в привычку  постоянно  связывать  свои
горести с его именем. На этом было основано все ее ломанье,  и  вот  те-
перь, когда он вернулся, она сочла за долг околачиваться по соседству  с
Дэррисдиром. Не успевал Баллантрэ выехать за ворота, как она уж тут  как
тут: в растерзанном виде, чаще всего  нетрезвая,  она  исступленно  при-
ветствовала своего "милого дружка", выкрикивала чувствительные стишки и,
как мне передавали, даже пыталась поплакать на его груди. Признаюсь, что
я умыл руки и даже был рад этим домогательствам, но  Баллантрэ,  который
других подвергал таким испытаниям, сам менее кого-либо был  способен  их
выносить. И вокруг замка разыгрывались престранные сцены. Говорили,  что
он прибегал к трости, а Джесси обращалась к своему излюбленному оружию -
камням. Вполне достоверно, что он предложил капитану Крэйлу избавить его
от этой женщины - предложение,  которое  капитан  Крэйл  отверг  с  нес-
войственной ему горячностью. И в конце концов победа осталась за Джесси.
Собраны  были  деньги,  состоялось  свидание,  при  котором  мой  гордый
джентльмен вынужден был подвергнуться лобызаниям  и  оплакиванию,  после
чего женщина эта открыла собственный кабак где-то близ Солуэя (точно  не
помню, где) и, по тем сведениям, которые однажды дошли до меня,  обзаве-
лась самой низкопробной клиентурой.
   Но это значит забегать много вперед. А тогда, когда Джесси только на-
чала преследовать Баллантрэ, он однажды явился в контору и сказал  тоном
гораздо более вежливым, чем обычно:
   - Маккеллар, одна полоумная девка не дает  мне  проходу.  Самому  мне
ввязываться в это дело неудобно, поэтому я обращаюсь к вам. Будьте  доб-
ры, займитесь этим: слуги должны получить строгое  приказание  гнать  ее
прочь.
   - Сэр, - сказал я не без внутренней дрожи, - ваши грязные делишки  вы
можете распутывать сами.
   Не говоря ни слова, он покинул комнату.
   Вскоре появился мистер Генри.
   - Вот еще новости! - закричал он. - Мало мне  унижений,  так  вы  еще
подбавляете? Вы что же это - оскорбили мистера Балли?
   - С вашего соизволения, мистер Генри, осмелюсь возразить, что это  он
оскорбил меня, и притом весьма грубо, - сказал я. -  Но  возможно,  что,
отвечая, я упустил из виду ваше положение. И когда  вы  узнаете  обстоя-
тельства дела, дорогой патрон, вам достаточно сказать лишь  слово.  Ради
вас я готов повиноваться ему во всем и даже, да простит мне  бог,  взять
грех на душу, - и затем я рассказал ему, как было дело.
   Мистер Генри усмехнулся, и более сумрачной усмешки я еще не видывал.
   - Вы поступили правильно, - сказал он. - Пусть пьет свою Джесси Браун
до дна. - И, заметив брата на дворе, он открыл  окно  и,  окликнув  его,
пригласил зайти в комнату переговорить.
   - Джеме, - сказал он, когда наш мучитель вошел и  затворил  за  собой
дверь, глядя на меня с торжествующей улыбкой в ожидании, что я буду уни-
жен. - Джеме, ты пришел ко мне с жалобой на мистера Маккеллара,  которую
я расследовал. Надо ли говорить, что его словам я всегда поверю  больше,
чем твоим; мы тут одни, и я могу брать пример с твоей собственной откро-
венности. Мистер Маккеллар - джентльмен, которым я дорожу; и  потрудись,
пока живешь под этой кровлей, не вступать более в ссору с  тем,  кого  я
буду поддерживать, чего бы это ни стоило мне и моей семье. А что касает-
ся поручения, с которым ты к нему обратился, ты сам должен разделываться
с последствиями своей жестокости, и ни один из моих слуг ни в коем  слу-
чае не должен быть помощником в этом деле.
   - Слуг моего отца, не так ли? - сказал Баллантрэ,
   - Иди к нему с этим сам, - сказал мистер Генри.
   Баллантрэ весь побелел. Он указал на меня пальцем.
   - Я требую, чтобы этот человек был уволен.
   - Этого не будет! - сказал мистер Генри.
   - Ты за это дорого заплатишь! - прошипел Баллантрэ.
   - Я уже так много заплатил за преступления  брата,  -  сказал  мистер
Генри, - что я полный банкрот, даже по части страха. Да  на  мне  живого
места нет, по которому ты мог бы ударить!
   - Ну, об этом ты скоро узнаешь, - сказал Баллантрэ и  выскользнул  из
комнаты.
   - Что он теперь затеет, Маккеллар! - воскликнул мистер Генри.
   - Отпустите меня, - сказал я. - Дорогой мой патрон, отпустите меня; я
послужу причиной новых несчастий.
   - Вы хотите оставить меня совсем одного? - сказал он.
   Нам скоро стало ясно, какой новый подкоп готовит Баллантрэ. Вплоть до
этого дня он вел по отношению к миссис Генри очень сдержанную  игру.  Он
явно избегал оставаться с ней наедине, что в то время казалось мне  соб-
людением приличий, а теперь представляется коварным маневром; он  встре-
чался с ней, по-видимому, только за столом и вел себя при встречах,  как
подобает любящему брату. Вплоть до этого дня он, можно сказать, не  ста-
новился открыто между мистером Генри и его женой, если не считать  того,
что выставлял перед ней мужа в самом неприглядном свете. Теперь все  из-
менилось; но потому ли, что он действительно мстил,  или  же,  скучая  в
Дэррисдире, просто искал развлечения, про то один дьявол ведает.
   Во всяком случае, с этого дня началась осада миссис Генри,  и  притом
столь искусная, что едва ли она сама что-либо замечала, а супруг ее при-
нужден был оставаться молчаливым свидетелем. Первая линия  апрошей  [29]
была заложена как бы невзначай. Однажды разговор, Как это часто  бывало,
зашел об изгнанниках во Франции, а затем коснулся их песен.
   - Если вас это интересует, - сказал Баллантрэ, - я расскажу  вам  про
одну песню, которая меня всегда трогала. Слова ее  грубоваты,  но  меня,
может быть, именно в моем положении, она задевала за самое сердце.  Дол-
жен вам сказать, что поется она от лица возлюбленной изгнанника, и выра-
жена в ней, может быть, не столько правда о том, что она думает, сколько
надежда и вера бедняги там, в далеком изгнании.
   Тут Баллантрэ вздохнул:
   - И какое же это трогательное зрелище, когда десяток грубых ирландцев
в караульной затянут ее и по слезам, катящимся из их  глаз,  видно,  как
она их пробирает! А поется она вот как, милорд, - сказал он, весьма  ис-
кусно втягивая в разговор отца. - Но если я не смогу допеть ее, то знай-
те, что это часто бывает у нас, изгнанников. - И он запел на тот же  мо-
тив, который насвистывал в свое время полковник.
   Слова песни, действительно непритязательные, очень трогательно  пере-
давали тоску бедной девушки по своему далекому возлюбленному; один  куп-
лет до сих пор звучит у меня в ушах:
   На красную юбку сменю я тартан [30]
   И с малюткой моим по дорогам цыган
   Буду бродить, пока из тех стран
   Не воротится Вилли мой!
   Он пел искусно, но еще искуснее играл. Я  видел  знаменитых  актеров,
которые заставляли плакать весь Эдинбургский театр, - на это стоило пог-
лядеть; но надо было видеть Баллантрэ, когда, исполняя эту неприхотливую
балладу, он как бы играл душами своих слушателей, то делая вид, что бли-
зок к обмороку, то как бы подавляя свои чувства. Слова  и  музыка  будто
сами лились из его сердца, порожденные его собственным прошлым, и  обра-
щены они были прямо к миссис Генри. Искусство его  этим  не  ограничива-
лось: намек был так тонок, что никто не смог бы упрекнуть его  в  преду-
мышленности, - он не только не выставлял напоказ своих чувств, но  можно
было поклясться, что он всеми силами их сдерживает.
   Когда он кончил, все мы с минуту сидели в молчании; время  он  выбрал
вечернее, так что в сумерках никто из нас не видел лица даже своего  со-
седа, по казалось, что все затаили дыхание, только старый милорд  откаш-
лялся. Первым пошевелился сам певец: он внезапно, но  мягко  поднялся  с
места и, отойдя в дальний конец залы, стал неслышно расхаживать там взад
и вперед, как это, бывало, делал мистер Генри. Нам предоставлялось пред-
полагать, что он успокаивает последний порыв чувства, потому что  вскоре
он присоединился к нам и своим обычным тоном  начал  обсуждать  характер
ирландцев (о которых так часто неверно судят и которых он защищал);  так
что когда внесли свечи, мы уже заняты были обычным разговором. Но даже и
тогда как мне показалось, лицо миссис Генри было бледно, и к тому же она
почти тотчас покинула нас.
   Другим маневром была дружба, которую этот злой дух завел  с  невинным
младенцем, мисс Кэтрин. Они теперь всегда были вместе,  гуляли  рука  об
руку, как двое ребят, или же она взбиралась к нему на колени. Как и  все
его дьявольские затеи, это преследовало сразу несколько целей.  Это  был
последний удар для мистера Генри, сознававшего, что его единственное ди-
тя восстанавливают против него; это заставляло его быть резким с  ребен-
ком и еще пуще роняло в глазах жены; это, наконец, служило каким-то свя-
зующим звеном между миледи и Баллантрэ. Былая сдержанность их  с  каждым
днем таяла. Вскоре последовали долгие прогулки по аллеям, беседы на бал-
коне и бог весть какие еще нежности. Несомненно, миссис Генри была,  как
и многие другие, порядочной женщиной