- Господа, господа! - кричал я, стараясь их разнять.
   Баллантрэ схватил меня за плечо и, не  отпуская,  снова  обратился  к
брату:
   - Ты знаешь, что это значит?
   - Это был самый обдуманный поступок в моей жизни,  -  отвечал  мистер
Генри.
   - Ты кровью, кровью смоешь это! - сказал Баллантрэ.
   - Дай бог, чтобы твоей, - сказал мистер Генри.
   Он подошел к стене и снял две обнаженные рапиры, которые  висели  там
среди прочего оружия. Держа за концы, он протянул их Баллантрэ.
   - Маккеллар, присмотрите, чтобы все было по правилам, - обратился  ко
мне мистер Генри. - Я считаю, что это необходимо.
   - Тебе незачем продолжать оскорбления. - Баллантрэ,  не  глядя,  взял
одну из рапир. - Я ненавидел тебя всю жизнь!
   - Отец только что лег, - напомнил мистер Генри. - Нам надо  уйти  ку-
да-нибудь подальше от дома.
   - В длинной аллее, чего же лучше, - сказал Баллантрэ.
   - Господа! - сказал я. - Постыдитесь! Вы сыновья одной матери. Неуже-
ли вы станете отнимать друг у друга жизнь, которую она вам дала?
   - Вот именно, Маккеллар, - сказал мистер Генри с тем же  невозмутимым
спокойствием, которое он все время обнаруживал.
   - Я этого не допущу, - сказал я.
   И тут пятно легло на всю мою жизнь. Не успел я сказать этих слов, как
Баллантрэ приставил острие своей рапиры к моей груди. Я видел, как  свет
струился по лезвию, и, всплеснув руками, повалился перед ним на колени.
   - Нет, нет! - закричал я, словно малое дитя.
   - Ну, он нам теперь не помеха, - сказал Баллантрэ. - Хорошо  иметь  в
доме труса!
   - Нам нужен будет свет, - сказал мистер Генри,  как  будто  ничто  не
прерывало их разговора.
   - Вот этот храбрец и принесет нам парочку свечей, - сказал Баллантрэ.
   К стыду своему должен признаться, что я был  еще  так  ослеплен  этим
блеском обнаженного клинка, что предложил принести фонарь.
   - Нам нужен не ф-ф-оонарь, - передразнивая меня, сказал Баллантрэ.  -
Сейчас в воздухе ни дуновения. Поднимайтесь и берите  две  свечи.  Идите
вперед, а это вас подгонит, - и он помахал рапирой.
   Я взял подсвечники и пошел впереди. Я отдал бы руку, лишь  бы  только
всего этого не было, но трус - в лучшем случае невольник, и, идя с ними,
я чувствовал, как зубы стучат у меня во рту. Все было как он  сказал:  в
воздухе ни дуновения, оковы безветренного мороза сковали воздух,  и  при
свете свечей чернота неба казалась крышей над нашими головами.  Не  было
сказано ни слова; не слышно было ни звука, кроме поскрипывания наших ша-
гов по замерзшей дорожке. Холод этой ночи охватил меня,  словно  ледяная
вода; и чем дальше, тем сильнее я дрожал не от одного  лишь  страха.  Но
спутники мои - хотя и шли, как я, с непокрытой головой и прямо из теплой
комнаты, - казалось, не замечали перемены.
   - Вот здесь, - сказал Баллантрэ. - Ставьте подсвечники на землю.
   Я выполнил приказание, и пламя свечей поднялось ровно, как будто  это
было не среди заиндевевших деревьев, а в комнате. Я увидел,  как  братья
заняли свои места.
   - Свечи слепят меня, - сказал Баллантрэ.
   - Я предоставляю тебе любое преимущество, - ответил мистер Генри, ме-
няясь местами, - потому что я думаю, что ты скоро умрешь. -  Он  говорил
скорее всего с грустью, но голос его был тверд и звенел.
   - Генри Дьюри, - сказал Баллантрэ. - Два слова, прежде чем  я  начну.
Ты фехтовальщик и умеешь управляться со шпагой. Но ты  не  представляешь
себе, что значит держать боевую рапиру. И поэтому я уверен, что ты  дол-
жен пасть. Взвесь, как выгодно мое положение. Если  ты  будешь  убит,  я
уезжаю из этой страны туда, где ждут меня твои же деньги. Если убит буду
я, каково будет твое положение? Мой отец, твоя жена, которая меня любит,
ты это хорошо знаешь, даже твой ребенок, который привязан ко мне больше,
чем к тебе, - все они будут мстить за меня! Подумал ты об этом, мой  до-
рогой Генри? - Он с улыбкой посмотрел на брата и стал в позицию.
   Мистер Генри не сказал ни слова, но тоже сделал приветственный выпад,
и рапиры скрестились.
   Я не судья в таком деле, да к тому же голова у меня шла кругом от хо-
лода, страха и ужаса, но кажется мне, что мистер  Генри  сразу  же  взял
верх, тесня своего врага со сдержанной, но неукротимой яростью. Все бли-
же и ближе наступал он, пока Баллантрэ не отпрыгнул с проклятием,  похо-
жим на всхлип, и кажется, что это снова поставило его лицом к  свету.  В
этом новом положении они опять схватились, на этот раз  в  ближнем  бою.
Мистер Генри наседал все упорнее, Баллантрэ  защищался  с  поколебленной
уверенностью. Он, без сомнения, понял, что погиб, и поддался  леденящему
сердце страху, иначе он никогда не пошел бы на недозволенный  прием.  Не
могу утверждать, что я уследил за ним (мой неопытный глаз не мог уловить
всех подробностей), но, по-видимому, он схватил клинок брата  левой  ру-
кой, что запрещено правилами поединка.  Мистер  Генри  спасся,  конечно,
только потому, что успел отскочить в сторону, а Баллантрэ, нанеся удар в
воздух, упал на колено, и, прежде чем он поднялся, клинок брата  пронзил
его.
   С подавленным воплем я бросился к нему, но он уже повалился на землю,
где еще с минуту корчился, как раздавленный червяк, а потом замер.
   - Посмотрите его левую руку, - сказал мистер Генри.
   - Она вся в крови, - сказал я.
   - А ладонь?
   - Ладонь порезана.
   - Я так и знал, - сказал он и повернулся спиной.
   Я разорвал рубашку мистера Джемса. Сердце не билось.
   - Да простит нас бог, мистер Генри! - сказал я. - Он мертв.
   - Мертв? - повторил он  как-то  бессмысленно,  потом  все  громче:  -
Мертв? Мертв? - и вдруг отшвырнул окровавленный клинок.
   - Что нам делать? Возьмите себя в руки, сэр. Теперь уже поздно:  надо
взять себя в руки.
   Он повернулся и взглянул на меня.
   - О Маккеллар! - сказал он и закрыл лицо ладонями.
   Я тряхнул его за полу:
   - Ради бога, ради всех нас, мужайтесь! Что нам делать?
   Он посмотрел на меня все с тем же бессмысленным видом.
   - Делать? - сказал он. Взгляд его при этом упал на  тело;  как  будто
что-то вспомнив, он вскрикнул и схватился за голову. Потом, повернувшись
ко мне спиной, быстро пошел к дому - странным, спотыкающимся шагом.
   С минуту я стоял в раздумье, потом, решив, что долг мой - подумать  о
живом, побежал за ним, оставив свечи на мерзлой земле и  освещенное  ими
тело под деревьями. Но, как я ни бежал, он намного опередил меня,  вошел
в дом и поднялся в залу, где я и нашел его у камина.  Он  стоял,  закрыв
лицо руками, и плечи его вздрагивали.
   - Мистер Генри, мистер Генри! - сказал я. - Это погубит всех нас!
   - Что я сделал! - воскликнул он и потом, с выражением, которого я ни-
когда не забуду, спросил меня: - Кто скажет об этом старику?
   Слова эти поразили меня до глубины души, но теперь было не до  санти-
ментов. Я налил ему стакан бренди.
   - Выпейте, - сказал я, - выпейте все до дна.
   Я заставил его, словно ребенка, проглотить бренди и, все  еще  прони-
занный холодом этой ночи, сам выпил вслед за ним.
   - Надо ему сказать, Маккеллар, - простонал он. -  Надо!  -  И  вдруг,
опустившись в кресло (кресло милорда у камина), весь затрясся  от  безз-
вучных рыданий.
   Уныние ухватило мою душу, - ясно было, что  нечего  ждать  помощи  от
мистера Генри.
   - Хорошо, - сказал я, - сидите здесь и предоставьте  все  мне!  -  И,
взяв в руки свечу, я пошел по темному дому.
   Кругом было тихо, я мог предположить, что все прошло незамеченным,  и
надо было сразу позаботиться, чтобы и остальное  совершилось  так  же  в
тайне. Теперь неуместны были колебания, и я, даже не постучавшись,  отк-
рыл дверь к миледи и смело вошел в комнату.
   - Стряслась какая-нибудь беда! - воскликнула она, привставая с посте-
ли.
   - Сударыня, - сказал я. - Я выйду в коридор, а вы оденьтесь как можно
скорее. Нам надо действовать.
   Она не задавала вопросов и не заставила себя ждать. Не  успел  я  еще
обдумать того, что я ей скажу, как она уже была на пороге и сделала  мне
знак войти.
   - Сударыня, - сказал я, - если вы не поможете мне, я должен буду  об-
ратиться еще к кому-нибудь, а если никто не поможет мне, то придет конец
всему дому Дэррисдиров.
   - Я не боюсь, - сказала она с улыбкой, на которую  больно  было  гля-
деть, но не теряя самообладания.
   - Дело дошло до дуэли!
   - Дуэль? - повторила она. - Дуэль! Генри...
   - С владетелем Баллантрэ, - сказал я. - К этому шло давно, очень дав-
но, и привели к этому обстоятельства, о которых вы ничего не знаете,  да
и не поверили бы, если б я вам о них рассказал. Но  сегодня  дело  зашло
слишком далеко, и когда он оскорбил вас...
   - Постойте, - сказала она. - Он? Кто он?
   - Сударыня, - воскликнул я с прорвавшейся горечью. - И это вы спраши-
ваете меня? Ну, тогда и в самом деле мне надо искать помощи у других;  у
вас я ее не найду.
   - Не понимаю, чем я так обидела вас? - сказала она. - Простите меня и
не длите этой муки.
   Но я все не решался сказать ей, я не был в ней уверен, и это сознание
беспомощности заставило меня обратиться к ней с досадой и гневом.
   - Сударыня, мы говорим об известных вам людях: один из  них  оскорбил
вас, и вы еще спрашиваете - который! Я помогу вам ответить. С  одним  из
них вы просиживали часами, разве другой упрекал вас в этом? С  одним  вы
всегда были ласковы; с другим - да рассудит нас в этом всевышний, -  как
мне кажется, далеко не всегда; и разве уменьшилась от этого его любовь к
вам? Сегодня один из них сказал  другому  в  моем  присутствии  (в  при-
сутствии наемного слуги), что вы влюблены в него. И прежде чем  я  скажу
хоть одно слово, ответьте на свой собственный вопрос:  который  из  них?
Да, сударыня, и вы ответите мне и на другой: кто виноват, что дело дошло
до ужасного конца?
   Она смотрела на меня в оцепенении.
   - Боже правый! - вдруг вырвалось у нее, и потом еще раз, полушепотом,
как будто самой себе: - Боже милостивый! Не томите вы  меня,  Маккеллар,
что случилось? - крикнула она. - Говорите! Я готова ко всему!
   - Вы не заслуживаете этого, - сказал я. - Вы должны сначала признать,
что это вы были причиной всего.
   - О! - закричала она, ломая руки. - Этот человек сведет меня  с  ума!
Неужели вы и сейчас не можете позабыть обо мне?
   - Я не о вас сейчас думаю. Я думаю о моем дорогом, несчастном  хозяи-
не.
   - Что? - воскликнула она, прижав руку к сердцу. -  Что?  Разве  Генри
убит?
   - Тише. Убит другой.
   Я увидел, как она пошатнулась, словно ветер согнул ее, и то ли от ма-
лодушия, то ли из жалости я отвел глаза и смотрел в землю.
   - Это ужасные вести, - сказал я наконец, когда ее молчание уже  стало
пугать меня, - но вам и мне надлежит собраться с  силами,  чтобы  спасти
дом Дэррисдиров. - Она молчала. - К тому же, не забудьте мисс Кэтрин,  -
добавил я. - Если нам не удастся замять это дело, она унаследует  опозо-
ренное имя.
   Не знаю, мысль о ребенке или мои слова о позоре вывели ее из оцепене-
ния, но не успел я договорить, как не то вздох, не то стон сорвался с ее
губ, словно заживо погребенный старался стряхнуть с себя тяжесть могиль-
ного холма. А уже в следующую минуту к ней вернулся голос.
   - Это была дуэль? - прошептала она. - Это не было... - Она запнулась.
   - Они дрались на дуэли, и хозяин мой бился честно, - сказал  я.  -  А
тот, другой, был убит как раз, когда он наносил предательский удар.
   - Не надо! - воскликнула она.
   - Сударыня, - сказал я. - Ненависть к этому человеку жжет мое  сердце
даже и сейчас, когда он мертв. Видит бог, я остановил бы дуэль, если  бы
осмелился. Я буду вечно стыдиться того, что не решился на это. Но  когда
этот человек упал, я, если бы мог думать о чем-нибудь, кроме  жалости  к
моему хозяину, порадовался бы нашему избавлению.
   Не знаю, слышала ли она меня, и следующие ее слова были:
   - А милорд?
   - Это я беру на себя, - сказал я.
   - Вы не будете говорить с ним так же, как со мной? - спросила она.
   - Сударыня! Неужели вам не о ком больше думать? О милорде  позабочусь
я.
   - Не о ком думать? - повторила она.
   - Ну да, о вашем супруге, - сказал я. Она посмотрела на меня с непро-
ницаемым выражением. - Вы что же, отвернетесь от него? - спросил я.
   Она все еще глядела на меня, поток" снова схватилась за сердце.
   - Нет! - сказала она.
   - Да благословит вас бог за это слово! Идите к нему, он сидит в зале,
поговорите с ним, все равно о чем, протяните ему руку, скажите:  "Я  все
знаю", и если бог сподобит вас, скажите: "Прости меня".
   - Да укрепит вас бог и да смягчит ваше сердце, -  сказала  она.  -  Я
пойду к мужу.
   - Позвольте я посвечу вам. - И я взялся за подсвечник.
   - Не надо, я найду дорогу и в темноте. - Она вся передернулась,  и  я
понял, что я ей сейчас страшнее темноты.
   Так мы расстались. Она пошла вниз, где тусклый свет мерцал в зале,  а
я по коридору - к комнате милорда. Не знаю почему, но я не мог ворваться
к старику, так же как к миссис Генри; с большой неохотой, но я постучал.
Старый сон чуток, а может, милорд вовсе не спал, и при первом  же  стуке
он крикнул: "Войдите!"
   Он тоже привстал с подушек мне навстречу, такой старый и  бескровный.
Сохраняя известную представительность в дневном наряде, сейчас он выгля-
дел хрупким и маленьким, а лицо его теперь, когда парик был снят,  каза-
лось совсем крошечным. Это смутило меня; а еще больше - растерянная  до-
гадка о несчастье, мелькнувшая в его глазах. Я поставил свечу  на  стол,
оперся на кровать в ногах у милорда и посмотрел на него.
   - Лорд Дэррисдир, - сказал я. - Вам  хорошо  известно,  что  в  вашей
семье я не ваш сторонник.
   - Ну, какие же тут могут быть стороны, - сказал он. - А  то,  что  вы
искренне любите моего сына, это я всегда рад был признать.
   - Милорд, сейчас не время для учтивостей, - ответил я. - Если мы  хо-
тим что-то спасти, вы должны глядеть фактам в лицо. Я  сторонник  вашего
сына, но в семье были враждующие стороны, и представителем одной из сто-
рон я явился к вам среди ночи. Выслушайте меня, и, прежде чем я уйду, вы
поймете, почему я прошу вас об этом.
   - Да я всегда готов вас слушать, мистер Маккеллар, - сказал он,  -  в
любое время дня и ночи, потому что я всегда уверен  в  разумности  ваших
суждений. Однажды вы очень здраво дали совет, и по важному  делу;  я  не
забыл этого.
   - Я здесь, чтобы выступить в защиту моего хозяина, - сказал я. - Надо
ли говорить вам о том, как он обычно держит себя? Вы знаете, в какое по-
ложение он поставлен. Вы знаете, с каким великодушием он всегда относил-
ся к вашему другому... к вашим желаниям, - поправился я, запнувшись и не
в силах выговорить слово  "сын".  -  Вы  знаете...  вы  должны  знать...
сколько он вынес... сколько он вытерпел из-за своей жены.
   - Мистер Маккеллар! - закричал милорд, грозный, словно  лев  в  своем
логове.
   - Вы обещали выслушать меня, - продолжал я. - Чего вы не знаете,  что
вы должны знать и о чем я вам сейчас расскажу, - это те испытания, кото-
рые он должен был переносить втайне. Не  успевали  вы  отвернуться:  как
тот, чье имя я не смею произнести, сейчас же принимался издеваться,  ко-
лоть его вашим - да простит меня милорд - вашим предпочтением,  называть
его Иаковом, деревенщиной, преследовать недостойными насмешками, нестер-
пимыми для мужчины. А стоило кому-нибудь из вас появиться, как он тот же
час менялся; и моему хозяину приходилось улыбаться и угождать  человеку,
который только что осыпал его оскорблениями. Я знаю все это потому,  что
кое-что испытал и на себе, и говорю вам: жизнь наша стала невыносимой. И
это продолжалось все время с самого прибытия этого человека, - он в пер-
вый же вечер окрестил моего хозяина Иаковом.
   Милорд сделал движение, как бы собираясь откинуть одеяло и встать.
   - Если во всем этом есть хоть крупица правды... - начал он.
   - А разве я похож на лжеца? - прервал его я.
   - Вы должны были сказать мне раньше, - проговорил он.
   - Да, милорд! Должен был, и вы вправе корить нерадивого слугу.
   - Но я приму меры, и сейчас же, - и он снова сделал  движение,  чтобы
подняться.
   Опять я удержал его.
   - Это не все, - сказал я. - О, если бы это было все! Моему несчастно-
му хозяину пришлось нести это бремя без чьей-либо помощи или хотя бы со-
чувствия. Даже вы, милорд, не находили для него ничего, кроме  благодар-
ности. А ведь он тоже ваш сын! Другого отца у него не было.  Соседи  все
его ненавидели, и, видит бог, несправедливо. Он не нашел любви и в  суп-
ружестве. И ни от кого он не видел искреннего чувства и поддержки -  ве-
ликодушное, многострадальное, благородное сердце!
   - Ваши слезы делают вам честь, а мне служат укором, - сказал  милорд,
трясясь, как паралитик. - Но все же  вы  не  совсем  справедливы.  Генри
всегда был мне дорог, очень дорог. Джеме (я  не  стану  этого  отрицать,
мистер Маккеллар), Джеме мне, может быть, еще  дороже,  вы  всегда  были
предубеждены против моего Джемса; ведь он перенес столько злоключений; и
нам не следует забывать, как они были жестоки  и  незаслуженны.  И  даже
сейчас из них двоих он проявляет больше чувства. Но не будем говорить  о
нем. Все то, что вы сказали о Генри,  вполне  справедливо,  я  этому  не
удивляюсь, я знаю его благородство. Вы скажете, что я им  злоупотребляю?
Может быть; есть опасные добродетели, добродетели, которыми так и  тянет
злоупотребить. Мистер Маккеллар, я искуплю свою вину, я все это улажу. Я
был слаб, и, что хуже, я был туп.
   - Я не смею слушать, как вы обвиняете себя, милорд, пока вы не узнали
всего, - сказал я. - Не слабы вы были, а обмануты, введены в заблуждение
дьявольскими кознями обманщика. Вы сами видели, как  он  обманывал  вас,
говоря о риске, которому якобы подвергается; он обманывал вас все время,
на каждом шагу своего пути. Я хотел бы вырвать его из вашего  сердца;  я
хотел бы, чтобы вы пригляделись к другому вашему сыну, - а  у  вас  есть
сын.
   - Нет, нет, - сказал он. - У меня два, у меня два сына!
   Мой жест отчаяния поразил его; он поглядел на меня, изменившись в ли-
це.
   - Есть и еще дурные вести? - спросил он, и голос его, едва  окрепнув,
снова сорвался.
   - Очень дурные, - ответил я. - Вот что он сказал сегодня вечером мис-
теру Генри: "Я не знал женщины, которая не предпочла бы меня тебе и  ко-
торая не продолжала бы оказывать мне предпочтение".
   - Я не хочу слышать ничего плохого о моей дочери! - закричал он, и по
той поспешности, с которой он прервал меня, я понял, что глаза его  были
далеко не так слепы, как я предполагал, и что он не без  тревоги  взирал
на осаду, которой подвергалась миссис Генри.
   - Я и не думаю оскорблять ее! - воскликнул я. - Не в этом  дело.  Эти
слова были обращены в моем присутствии к мистеру Генри; и если вам этого
недостаточно, - вскоре были сказаны и другие: "Ваша жена, которая в меня
влюблена".
   - Они поссорились? - спросил он.
   Я кивнул.
   - Надо скорей пойти к ним, - сказал он, снова приподнимаясь в  посте-
ли.
   - Нет, нет! - вскричал я, простирая руки.
   - Мне лучше знать, - сказал он. - Это опасные слова.
   - Неужели вы и теперь не понимаете, милорд? - спросил я.
   Он взглядом вопрошал меня о правде.
   Я бросился на колени перед его кроватью.
   - О милорд! Подумайте о том, кто у вас остался;  подумайте  о  бедном
грешнике, которого вы зачали и которого жена ваша родила  вам,  которого
ни один из нас не поддержал в трудную минуту; подумайте о нем,  а  не  о
себе; он ведь выносит все один - подумайте  о  нем!  Это  врата  печали,
Христовы врата, господни врата, и они отверсты. Подумайте о нем, как  он
о вас подумал: "Кто скажет об этом старику?" - вот его  слова.  Вот  для
чего я пришел, вот почему я здесь и на коленях вас умоляю!
   - Пустите, дайте мне встать! - крикнул он, оттолкнув меня,  и  раньше
моего уже был на ногах. Его голос дрожал, как полощущийся парус, но  го-
ворил он внятно, лицо его было бело как снег, но взгляд  тверд  и  глаза
сухи.
   - Слишком много слов!" - сказал он. - Где это произошло?