и. Он нашел горцев под Карлайлем  [7],  и  среди
них Баллантрэ, разъезжавшего в свите принца с великим почетом. Баллантрэ
взял письмо, распечатал его, взглянул на него мельком  (как  рассказывал
Макконнэхи), сложив губы так, словно собирался свистнуть, и засунул  его
за пояс, откуда оно при очередном курбете коня вывалилось в грязь,  чего
он и не заметил. Макконнэхи подобрал письмо и доселе его хранит,  как  я
сам в этом потом убедился.
   Конечно, в Дэррисдир доходили слухи, вечно ползущие  по  всей  стране
неведомыми путями, что не перестает поражать меня и поныне. Этим  спосо-
бом семья узнала и о милостях, расточаемых принцем нашему Баллантрэ, и о
способах, которыми он снискал этой милости. С  неразборчивостью,  весьма
странной при его гордости (разве что честолюбие в  нем  пересилило  даже
гордость), он, как говорили, втирался в высший круг, подлаживаясь к  ир-
ландцам [8]. Он завел дружбу с  сэром  Томасом  Сэлливаном,  полковником
Бэрком и прочими и мало-помалу совсем отошел от своих земляков. Он прик-
ладывал руку ко всем мелким интригам И прилежно раздувал их. Он на  каж-
дом шагу перечил и лорду Джорджу; всегда давал совет, который  мог  быть
угоден принцу, не думая о том, приведет ли это к добру, и, вообще  гово-
ря, казался (как и подобает игроку, каким он был всю  жизнь)  человеком,
помышляющим не столько об успехе всей затеи, сколько о своем личном воз-
вышении, если прихотью судьбы затея эта увенчается успехом.  А  впрочем,
он очень хорошо держал себя на поле боя; этого никто не оспаривал, -  он
ведь не был трусом.
   А затем пришла весть о Куллодене [9], которая была принесена  в  Дэр-
рисдир единственным (по его словам) уцелевшим из всех тех, кто с песнями
въезжал тогда на холм. К несчастью, случилось так, что Джон Поль и  Мак-
коннэхи в то самое утро нашли под кустом остролиста гинею  -  ту  самую,
которая принесла несчастье. Они сейчас же,  как  говорят  у  нас  слуги,
"отпросились со двора" к меняле, и если у них мало что осталось  от  ги-
неи, то еще меньше осталось от рассудка. Надо же было  Джону  Полю  вор-
ваться в залу, где вся семья сидела за обеденным столом,  и  громогласно
сообщить, что, мол, "Тэм Макморленд воротился из похода, и -  горе  мне,
горе! - он пришел один-одинешенек".
   Они выслушали эту новость  молча,  как  приговоренные;  мистер  Генри
только закрыл лицо ладонью, мисс Алисон опустила голову на руки,  а  ми-
лорд посерел, как пепел.
   - У меня еще остался сын, - сказал он. - И, надо отдать тебе справед-
ливость, Генри, сын более преданный.
   Как-то странно было это слышать в такую минуту, но милорд никогда  не
забывал упрека мистера Генри, да и на совести его были годы несправедли-
вого предпочтения. Но все же это было странно, и мисс Алисон  не  смогла
этого вынести. Она вспыхнула и стала укорять милорда за его бесчувствен-
ные слова, и мистера Генри за то, что он сидел тут в безопасности, когда
брат его сложил голову, и себя, что проводила любимого злым словом.  Она
кричала, что Джеме лучше их всех, ломала руки, признавалась в своей люб-
ви к нему и звала его.
   Мистер Генри вскочил и стоял, ухватившись за стул. Теперь он тоже по-
серел, как пепел.
   - О, я знал, что вы его любите! - вырвалось у него.
   - Бог мой, да весь свет знал об этом! - закричала она и, обращаясь  к
нему, добавила: - Вот только никто, кроме меня, не знает, что вы в серд-
це своем предали его.
   - Свидетель бог! - простонал он. - Мы оба любили напрасно.
   Время шло, и в доме как будто бы ничего не изменилось, только было их
теперь трое, а не четверо, и это постоянно напоминало им об  их  утрате.
Не забудьте, что без денег мисс Алисон поместье не могло обойтись, и вот
теперь, когда один брат был мертв, старый лорд скоро пришел  к  мысли  о
необходимости женить на ней второго.
   День за днем он подготовлял  ее  к  этому,  сидя  у  камина,  заложив
пальцем свою латинскую книгу и поглядывая на мисс  Алисон  с  благожела-
тельной внимательностью, которая была ему очень к лицу. Если она  плака-
ла, он соболезновал ей, как очень старый человек, который много  пережил
на своем веку и привык даже к печали относиться легко; если она  бушева-
ла, он снова погружался в свою латинскую книгу, всегда предварив это уч-
тивым извинением; если она предлагала, как это теперь  часто  случалось,
принять ее деньги в подарок, он разъяснял ей, как мало это  соответство-
вало его понятиям о чести, и напоминал, что если бы даже он и  пошел  на
это, то мистер Генри наверняка отклонил бы такой  подарок.  Non  vi  sed
saepe cadendo [10] - таково было его любимое присловье; и, без сомнения,
его спокойная настойчивость поколебала ее непреклонность; нет  сомнения,
к тому же, что он имел на нее большое влияние, - ведь он  заменил  ей  и
отца и мать; и, наконец, она сама была проникнута духом Дьюри  и  болела
душой о славе Дэррисдира, но не настолько, по-моему, чтобы выйти за мое-
го бедного господина, если бы, как это ни странно, не крайняя  неприязнь
к нему всех окружающих.
   Этим он был обязан Тэму Макморленду. Тэм был в общем  безобидный  ма-
лый, но с одной прискорбной слабостью: у него был длинный  язык;  и  как
единственному человеку в округе, который выезжал в  свет,  или,  вернее,
оттуда воротился, слушателей ему не приходилось искать.
   Я давно заметил, что те, кто в любой борьбе потерпел поражение, всег-
да стараются убедить себя, что их предали. По рассказам Тэма, все воена-
чальники только и делали, что предавали мятежников: их предали при Дарби
и предали при Фолкирке;  ночной  марш  был  проявлением  измены  милорда
Джорджа, а Куллоден был проигран из-за предательства Макдональдов.  При-
вычка приписывать измену всем и каждому так одолела глупца, что в  конце
концов он и мистера Генри приплел сюда же. Мистер Генри, по его  словам,
предал добровольцев Дэррисдира; он будто бы обещал прийти на  подмогу  с
новым отрядом, а вместо этого поехал на поклон к королю Джорджу.
   - Да, и это на другой же день! - кричал Тэм.  -  Бедный  наш  храбрый
Баллантрэ! И бедные славные ребята, которые не оставили его одного! Едва
они перевалили через гребень холма, тот уже собрался в путь,  Иуда!  Ну,
оно конечно, ему-то это на пользу: он будет моим лордом; а нашим мертвым
- им тлеть там, в горных вересках! - И при этом, если Тэм бывал уже дос-
таточно пьян, он принимался всхлипывать.
   Только начни повторять без конца одно и то же - люди чему угодно  по-
верят. Мало-помалу такое истолкование поступков мистера  Генри  укореня-
лось в нашей округе; об этом говорили те, кто знал правду, но кому гово-
рить было не о чем; это слушали и повторяли как достоверное люди неосве-
домленные и недоброжелательные. Мистера Генри начинали сторониться;  еще
немного - и деревенские стали перешептываться, когда он проходил мимо, а
женщины (они всегда смелее, потому что им нечего бояться) кричали ему  в
лицо свои упреки. Баллантрэ возвеличивали, как святого. Припомнили,  что
он никогда не притеснял арендаторов, чего он действительно не  делал,  -
только прибирал к рукам и тратил собранные деньги. Правда, иной  раз  он
бывал буен, но насколько же лучше откровенно буйный барич, который скоро
угомонится, чем скряга и выжига, который сидит, уткнув нос  в  приходные
книги, и выколачивает последний грош из бедного фермера.
   Одна потаскушка, у которой от Баллантрэ был ребенок и с  которой  он,
как все знали, обошелся очень дурно, стала ни с того ни с сего ярой рев-
нительницей его памяти. Однажды она швырнула в мистера Генри камнем.
   - А где добрый молодец, что доверился тебе? - крикнула она.
   Мистер Генри придержал коня и всмотрелся в нее. С губы у него стекала
кровь.
   - Это ты, Джесс? - сказал он. - И ты тоже? А ты бы должна была  знать
меня лучше.
   Ведь он все время помогал ей деньгами.
   Женщина схватила еще один камень и замахнулась им,  а  мистер  Генри,
чтобы заслониться, поднял руку, державшую хлыст.
   - Как! Ты хочешь ударить женщину? Ах ты пащенок! -  закричала  она  и
убежала, причитая, словно он в самом деле ее ударил.
   На другой же день по всей округе, словно пожар,  разнесся  слух,  что
мистер Генри избил Джесс Браун, да так, что она едва не умерла. Я приво-
жу это в пример того, как нарастал снежный ком и как одна клевета порож-
дала другую, и мой бедный господин был наконец настолько  опорочен,  что
стал домоседом не хуже милорда. Дома он ни разу, в этом вы  можете  быть
уверены, не промолвил ни слова жалобы; самый повод для клеветы был слиш-
ком больным вопросом, чтобы его затрагивать, а мистер  Генри  был  очень
самолюбив и упорен в своем молчании. Старый лорд, должно быть, слышал об
этом кое-что от Джона Поля, а то еще от когонибудь; во всяком случае, он
должен был заметить изменившееся поведение сына. Но даже и он, вероятно,
не представлял, насколько далеко зашло дело. А что до  мисс  Алисон,  то
она всегда последней узнавала новости, да и тогда  они  ее  интересовали
меньше всех.
   В самый разгар этого брожения  (которое,  по  необъяснимым  причинам,
утихло так же быстро, как и возникло) в ближайшем к  Дэррисдиру  городке
СентБрайде, что на Свифте, происходили выборы; ожидались волнения, - ка-
кого рода, я позабыл, если когданибудь об этом и  слышал.  Поговаривали,
что еще до наступления ночи не обойдется без проломленных черепов и  что
шериф послал за солдатами чуть ли не в Дэмфрис. Милорд считал, что  мис-
тер Генри должен непременно присутствовать, и доказывал,  что  ему  надо
появиться ради репутации семьи.
   - Не то пойдут разговоры, - сказал он, - что мы не верховодим у  себя
же в округе.
   - Ну, не мне верховодить в нашей округе, -  сказал  мистер  Генри,  а
когда милорд продолжал настаивать, добавил: - Уж  если  говорить  чистую
правду, я боюсь показаться при народе.
   - Вы первый из Дэррисдиров говорите такие слова! - крикнула мисс Али-
сон.
   - Мы поедем все трое, - сказал милорд и действительно влез в свои са-
поги (впервые за четыре года; и покряхтел же Джон Поль, натягивая их  на
милорда!).
   Мисс Алисон облачилась  в  амазонку,  и  все  втроем  они  поехали  в
Сент-Брайд.
   Улицы были полны всякого сброда со всей округи, и едва мистера  Генри
приметили, как начался свист, и улюлюканье, и крики: "Иуда!  ",  "А  где
брат твой Джеме? ", "Где его молодцы, которых ты продал? ". В него  даже
кинули камень; но большинство не поддержало этого из уважения к  старому
лорду и мисс Алисон. Десять минут было достаточно, чтобы милорд  убедил-
ся, что мистер Генри был прав. Он не сказал ни слова, но повернул коня и
поехал домой, понуря голову.
   Ни слова не сказала и мисс Алисон, но тем больше мыслей промелькнуло,
должно быть, в ее голове; и, должно быть, гордость ее была уязвлена, по-
тому что она была Дьюри до мозга костей; и, должно быть, сердце ее смяг-
чилось при виде того унижения, которому безвинно подвергся ее  родич.  В
эту ночь она не сомкнула глаз. Я часто порицал миледи, но когда я предс-
тавляю эту ночь, я готов простить ей все. Наутро она первым долгом спус-
тилась вниз и подошла к старому лорду.
   - Если Генри по-прежнему домогается меня, - сказала она, -  он  может
получить меня.
   А ему самому она сказала по-другому:
   - Я не приношу вам любви, Генри, но, видит бог, всю жалость, на кото-
рую я способна!
   Первого июня 1748 года их обвенчали. А в декабре этого же года я слез
с лошади у дверей большого дома Дэррисдиром, и с тех дней я поведу расс-
каз о событиях, которые развернулись у меня на глазах, с точностью  сви-
детеля, дающего показания в суде.
 
 
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   ОБЗОР СОБЫТИЙ (продолжение)
 
   За этот сухой морозный декабрьский день я  проделал  последнюю  часть
своего пути, и надо же было, чтобы проводником моим оказался  Пэти  Мак-
морленд, брат Тэма! Ни от кого еще в жизни не слыхивал я столько грязных
сплетен, как от этого белобрысого, кудлатого,  босоногого  оборвыша  лет
десяти. Он их, должно быть, вволю набрался от своего братца. Я и сам был
тогда не так уж стар, гордость еще не взяла верх над любопытством, да  и
кого угодно в то холодное утро захватил бы рассказ о старых распрях, ус-
лышанных в тех самых местах, где происходили все эти события.
   Проходя по трясине, мальчик без умолку болтал о Клэвергаузе  [11],  а
когда мы перевалили через гребень, пришел черед рассказам о черте. Когда
мы проходили мимо аббатства, я узнал старые истории о монахах и о  конт-
рабандистах, которые приспособили развалины монастыря под свои склады  и
высаживаются на берег всего на расстоянии пушечного выстрела от  Дэррис-
дира. Но всю дорогу каждый из Дьюри и особенно бедный мистер Генри  под-
вергались особому поношению. Эти рассказы так меня настроили против моих
будущих хозяев, что я был даже как будто удивлен, когда передо мной отк-
рылся Дэррисдир, укрывшийся на берегу живописной бухты у подножия Монас-
тырского Холма. Дом был удобный, построенный  во  французском,  а  может
быть, и в итальянском стиле - я плохо разбираюсь в этих вещах, -  и  вся
усадьба богато разукрашена цветниками, газонами, подстриженным кустарни-
ком, купами деревьев. Те деньги, которые тут без толку тратились,  могли
бы полностью восстановить благосостояние семьи; но  на  поддержание  по-
местья в том виде, в каком оно было, не хватило бы никакого дохода.
   Сам мистер Генри вышел встретить меня у дверей. Это был высокий  чер-
новолосый молодой джентльмен (все Дьюри - брюнеты),  лицо  у  него  было
открытое, но невеселое, он был очень крепкого телосложения, но, кажется,
далеко не крепкого здоровья. Без всякой чопорности он взял меня под руку
и сразу расположил к себе простым и приветливым разговором. Не  дав  мне
сменить дорожное платье, он сейчас же повел меня знакомиться с милордом.
Было еще светло, и первое, что я заметил, это ромб простого стекла  пос-
редине гербового оконного витража, что, как вспоминаю теперь, показалось
мне тогда упущением в такой великолепной комнате, украшенной  фамильными
портретами, подвесками на лепных потолках и резным камином, возле  кото-
рого сидел старый лорд, погруженный в своего Тита Ливия [12].
   Открытым выражением лица он очень напоминал мистера Генри, но казался
человеком более тонким и приятным, да и разговор его был  в  тысячу  раз
занимательней. У милорда нашлось ко мне много вопросов  об  Эдинбургском
университете, где я только что получил свою степень магистра искусств, и
о профессорах, имена и таланты которых были ему,  казалось,  хорошо  из-
вестны. Так, беседуя о вещах, мне хорошо знакомых, я скоро  освоился  на
новом месте и говорил легко и свободно.
   В разгар беседы в комнату вошла миссис Генри; она была в тяжести - до
рождения мисс Кэтрин оставалось всего недель шесть, -  и  это,  конечно,
при первой встрече помешало мне достойно оценить ее красоту.  Она  обош-
лась со мной гораздо надменнее, чем остальные, так что по всем этим при-
чинам она заняла лишь третье место в моей привязанности к их семье.
   Немного потребовалось времени, чтобы я  окончательно  разуверился  во
всех россказнях Пэти Макморленда; и я навсегда стал и  посейчас  остаюсь
верным слугой дома Дэррисдиров. Наибольшую привязанность питал я к  мис-
теру Генри. С ним я работал и в нем нашел требовательного хозяина,  при-
берегавшего всю свою мягкость для часов, не занятых работой, а в рабочее
время не только нагружавшего меня заботами о поместье, но и не  спускав-
шего с меня недреманного ока. Так было до того дня, когда он, с какой-то
застенчивостью подняв глаза от бумаг, сказал мне:
   - Мистер Маккеллар, мне приятно отметить, что с работой вы  справляе-
тесь отлично.
   Это было первое слово одобрения, и с этого дня ослабел его постоянный
надзор за мною; а вскоре от всех членов семьи  только  и  слышно  стало:
"Мистер Маккеллар" то, и "мистер Маккеллар" другое, - и теперь я уже все
делал по своему усмотрению, и все расходы мои принимались беспрекословно
до последнего фартинга. Еще когда мистер Генри меня школил, я  уже  стал
привязываться к нему - отчасти из чувства жалости к этому явно и глубоко
несчастливому человеку. Нередко, сидя за счетными книгами, он  впадал  в
глубокое раздумье, уставясь в пустую страницу или глядя мимо меня в  ок-
но. В эти минуты выражение его лица или невольный вздох вызывали во  мне
сильнейшее чувство любопытства и сочувствия. Помню,  однажды  мы  поздно
засиделись за каким-то делом в конторе. Помещалась она в  верхнем  этаже
замка, из окон открывался вид на залив,  на  небольшой  лесистый  мыс  и
длинную полосу песчаных отмелей. И там, на фоне закатного солнца, черне-
ли и копошились фигуры контрабандистов, грузивших товар на лошадей. Мис-
тер Генри глядел прямо на запад, так что я даже поразился,  как  его  не
ослепляет солнце, и вдруг он хмурится, проводит рукой по лбу и с улыбкой
повертывается ко мне.
   - Вам никак не догадаться, о чем я сейчас думал, - говорит  он.  -  Я
думал, что был бы много счастливее, если бы мог делить опасность и  риск
с этими нарушителями закона.
   Я ответил ему, что давно замечаю, как он подавлен,  и  что  всем  нам
присуще завидовать ближним и думать, что все улучшится от какой-то пере-
мены. (При этом я, как и подобало питомцу университета, процитировал Го-
рация [13].)
   - Да, да. Именно так, - сказал он. - А впрочем, вернемся к нашим  от-
четам.
   Прошло немного времени, и мне стало понятно, что так угнетает его.  В
самом деле, даже слепец скоро почувствовал бы,  что  над  домом  нависла
тень, тень владетеля Баллантрэ. Живой или мертвый (а мы считали его тог-
да мертвым), этот человек продолжал быть  соперником  брата:  соперником
вне дома - там не находилось доброго слова для мистера Генри, а Баллант-
рэ жалели и превозносили, соперником и в своем доме, не только в сердцах
отца и жены, но даже и во мнении слуг.
   Во главе челяди было двое старых слуг. Джон Поль - низенький,  лысый,
торжественный и желчный старик, большой святоша и (в  этом  надо  отдать
ему справедливость) по-своему преданный слуга - был главарем сторонников
Баллантрэ. Никто не осмеливался заходить так далеко. Он  находил  особое
удовольствие в том, чтобы публично оскорблять мистера Генри, чаще  всего
невыгодным для него сравнением. Конечно, милорд и миссис Генри  останав-
ливали Джона, но недостаточно твердо. Стоило ему скорчить плаксивую мину
и начать свои причитания о "бедном барчуке", как он называл Баллантрэ, -
и все ему прощалось. Генри сносил все это в  молчании,  с  печальным,  а
иногда и с угрюмым выражением лица. Не приходилось соперничать с мертвым
- он знал это, и как было осуждать старого слугу за его  слепую  предан-
ность. У него язык не повернулся бы сделать это.
   Макконнэхи, возглавлявший другую часть слуг,  был  старый  забулдыга,
ругатель и пьяница. Я часто думал, как странно получается, что каждый из
этих слуг представляет полную противоположность своему обожаемому госпо-
дину и, превознося его, тем самым признает собственные  пороки  и  готов
отречься от собственных добродетелей. Макконнэхи скоро пронюхал  о  моей
тайной привязанности и сделал меня своим доверенным. Бывало, он, отрывая
меня от работы, часами поносил Баллантрэ.
   - Да они здесь все сплошь олухи и остолопы, - кричал он, - черт бы их
всех, побрал! Подумаешь, владетель, - да с какой это стати, дьявол им  в
глотку, вздумали они так его величать! Это мистера Генри надо теперь на-
зывать владетелем и считать законным наследником. Небось, они  вовсе  не
так цацкались со своим Баллантрэ, когда он у них сидел на шее.  Уж  я-то
это знаю. А, будь он неладен! Ни словечка доброго не слышал я  от  него,
да и кто слышал? Одна брань, и насмешки, и божба - подавись он ею на том
свете! Я-то знал, каков он, этот джентльмен!  Вы  когда-нибудь  слышали,
мистер Маккеллар, о Вулли Уайте, ткаче?  Нет?  Ну  так  этот  Вулли  был
страшный ханжа и этакий сухарь, совсем не по мне. Мне  и  глядеть-то  на
него было противно. Но только по своей части он был  рьяный  человек,  и
случалось ему обличать