ь к ней  на
помощь, она выпрямилась, вся задрожав.
   - Ничего! - сказала она побелевшими губами.
   Мистер Генри остановился, и лицо его  передернулось  гримасой  гнева.
Мгновение спустя он обернулся к полковнику:
   - Не вините себя за то, что ваши новости так поразили  миссис  Дьюри.
Это вполне естественно: все трое мы росли, как родные.
   Миссис Генри посмотрела на мужа с некоторым облегчением и даже как бы
с признательностью. Насколько я могу судить, это был его  первый  шаг  к
завоеванию ее благосклонности.
   - Ради бога, простите меня, миссис Дьюри, я ведь не более как  неоте-
саный ирландец, - оказал полковник, - и заслуживаю расстрела за то,  что
не сумел как следует преподнести свои новости. Но  вот  собственноручные
письма Баллантрэ - по письму каждому из вас, и, уж конечно (если я  хоть
что-либо смыслю в его талантах), он  сумел  должным  образом  рассказать
свою историю.
   Говоря так, он вынул три письма и в соответствии с адресом подал пер-
вое из них милорду, который жадно схватил его.  Затем  он  направился  к
миссис Генри.
   Но леди отстранила его.
   - Моему мужу, - сказала она сдавленным голосом.
   Полковник был человек находчивый, но это и его ошеломило.
   - Да, конечно! - сказал он. - Как же это я? Конечно! - но он все  еще
держал перед ней письмо.
   Тогда мистер Генри протянул руку, и ничего не оставалось,  кроме  как
отдать письмо ему. Мистер Генри взял письма (и свое и женино) и  посмот-
рел на них, хмуря брови и что-то обдумывая. Он все  время  изумлял  меня
своим поведением, но тут он превзошел себя.
   - Позвольте мне проводить вас в ваши покои, - сказал он жене.  -  Все
это так неожиданно, и вам лучше бы прочесть  письмо  наедине,  когда  вы
немного придете в себя.
   Опять она взглянула на него с каким-то оттенком изумления, но  он  не
дал ей опомниться и, подойдя к ней, сказал:
   - Так будет лучше, поверьте мне, а полковник Бэрк слишком воспитанный
человек, чтобы не извинить вас за это. - И с этими словами он взял ее за
кончики пальцев и повел прочь из залы.
   В этот вечер миссис Генри больше не выходила, и  когда  мистер  Генри
поднялся к ней, то, как я слышал много позже, она вернула ему письмо так
и нераспечатанным.
   - Прочтите его, и покончим с этим! - вскричал он.
   - Избавьте меня от этого, - сказала она.
   И с этими словами они оба, на мой взгляд, в значительной степени  ис-
портили то хорошее, чего только что добились. А письмо попало в мои руки
и было сожжено нераспечатанным.
   Чтобы точнее изложить похождения владетеля Баллантрэ после Куллодена,
я недавно написал полковнику Бэрку, ныне кавалеру ордена святого Людови-
ка, с просьбой прислать мне письменное их изложение, потому что по  про-
шествии такого большого промежутка времени я не мог полагаться только на
свою память. По правде сказать, я был несколько  озадачен  его  ответом,
потому что он прислал мне подробные воспоминания  о  собственной  жизни,
только местами имевшие отношение к Баллантрэ. Они были  много  простран-
нее, чем вся моя рукопись, и не всегда (как мне кажется) назидательны. В
письме, помеченном Эттенгеймом [15], он просил, чтобы,  воспользовавшись
его рукописью для своих целей, я нашел для нее  издателя.  Мне  кажется,
что я лучше всего выполню свою задачу и одновременно его  просьбу,  если
приведу здесь полностью некоторые части его воспоминаний. Таким образом,
читатель получит полный и, как мне кажется, достоверный отчет  о  весьма
важных событиях, а если кого-нибудь из издателей заинтересует  повество-
вание кавалера, он знает, куда обратиться за остальной и весьма объемис-
той частью, которую я охотно предоставлю в его  распоряжение.  А  теперь
вместо изложения того, что рассказал нам кавалер за стаканом вина в обе-
денной зале Дэррисдира, я приведу первый отрывок  из  его  рукописи.  Не
следует только забывать, что он поведал нам не эти голые факты, а весьма
изукрашенную их версию.
 
 
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   СКИТАНИЯ БАЛЛАНТРЭ (Из мемуаров кавалера Бэрка)
 
   Надо ли говорить, что я покинул Рэзвен с гораздо большим удовольстви-
ем, чем прибыл в него; но то ли сам я потерял дорогу среди пустошей,  то
ли спутники мои отбились, только вскоре я оказался совсем один.  Это  не
сулило мне ничего хорошего: я никогда не мог освоиться  с  этой  ужасной
страной и ее полудикими обитателями, которые теперь, после бегства прин-
ца, особенно недружелюбно относились к нам, ирландцам. Я раздумывал  над
своей горестной судьбой, когда увидел на холме одинокого всадника и при-
нял его сначала за призрак того, чью смерть  под  Куллоденом  вся  армия
считала вполне достоверной. Это был владетель Баллантрэ, сын лорда  Дер-
рисдира, молодой человек редких способностей и отваги,  равно  достойный
украшать собою двор и срывать лавры на полях сражений. Встреча наша была
весьма радушна, потому что он был одним из немногих шотландцев,  которые
хорошо относились к ирландским сторонникам принца, и сейчас, в дни пора-
жения и бегства, мог быть мне крайне полезен. Но  окончательно  скрепило
нашу дружбу одно обстоятельство, само по себе не менее романтичное,  чем
легенда о короле Артуре.
   Это было на второй день нашего бегства, после  того  как  мы  провели
ночь под дождем в каком-то овраге. Тут случился один человек из  Аппина,
по имени Алан Блэк Стюарт (или что-то вроде этого) [16] - потом я встре-
чал его во Франции. Они в чем-то не сошлись с моим спутником  и  обменя-
лись весьма невежливыми словами. Стюарт потребовал, чтобы Баллантрэ спе-
шился и обнажил шпагу.
   - Ну, мистер Стюарт, - ответил Баллантрэ, -  при  теперешних  обстоя-
тельствах я, пожалуй, предпочту состязаться с вами в беге. - И  с  этими
словами он пришпорил своего коня.
   И таков был ребячливый задор Стюарта, что он бежал за нами больше ми-
ли, и я не мог удержаться от смеха, когда, обернувшись,  увидел  его  на
вершине холма. Он держался рукой за левый бок, сердце у него  чуть  было
не лопнуло от быстрого бега.
   - Как хотите, - не удержался я от замечания своему спутнику, -  но  я
бы никому не позволил бежать за собой  с  такой  благородной  целью,  не
удовлетворив его желания. Шутка была хороша, но она  смахивает  на  тру-
сость.
   Он нахмурился.
   - Хватит с меня и того, - сказал он, - что я связался с  самым  нена-
вистным для шотландцев человеком; можете судить по этому о моей храброс-
ти.
   - Клянусь честью, - сказал я, - будь у меня зеркало, я мог  бы  пока-
зать вам человека, еще менее любезного для  своих  соотечественников.  И
если вам так не нравится мое общество, сделайте одолжение, отвяжитесь от
меня.
   - Полковник Бэрк, - сказал он. - Не будем ссориться; и при этом  пом-
ните, что терпение не из моих добродетелей!
   - Ну, я нисколько не терпеливее вас, - сказал я. - И не считаю нужным
скрывать это.
   - Так мы с вами далеко не "уедем, - сказал он, натянув поводья.  -  Я
предлагаю вот что: либо сейчас же подеремся и расстанемся, либо накрепко
договоримся переносить друг от друга все, что бы ни случилось.
   - Как родные братья? - спросил я.
   - Такой глупости я не говорил, - ответил он. - У меня есть  брат,  но
для меня его все равно что и нет. Но уж если довелось нам обоим подверг-
нуться травле, так поклянемся же клятвой гонимых, что не будет между на-
ми ни обиды, ни мести. Я по натуре человек не добрый, и мне докучают все
эти напускные добродетели.
   - И я не лучше вас, - сказал я. - И у меня в жилах не парное  молоко.
Но как же нам быть? Дружить или биться?
   - Знаете, - сказал он, - я думаю, лучше всего решить это жребием.
   Такое предложение было слишком рыцарственно, чтобы не прельстить  ме-
ня, и, как это ни покажется странным, мы, два  знатных  дворянина  наших
дней, словно двое паладинов [17] древности,  доверили  полукроне  решить
вопрос, биться нам насмерть или стать друзьями и  побратимами.  Едва  ли
можно представить себе обстоятельства более романтичные, и это  одно  из
тех моих воспоминаний, которые свидетельствуют, что былые подвиги,  вос-
петые Гомером и другими поэтами, живы и посейчас -  по  крайней  мере  в
среде благородных и воспитанных людей. Жребий, указал мириться, и мы ру-
копожатием скрепили наш уговор. Только тогда мой спутник  объяснил  мне,
что побудило его ускакать от мистера Стюарта, и только тут я оценил этот
ход, достойный государственного человека.
   Разнесшийся слух о его смерти, сказал он, был ему  надежной  защитой;
то, что мистер Стюарт узнал его, представляло опасность, и он избрал са-
мый верный способ, чтобы заставить этого джентльмена молчать.
   - Потому что, - сказал он, - Алан Блэк  слишком  тщеславный  человек,
чтобы рассказывать о себе такую историю.
   Скоро после полудня мы добрались до берегов того залива,  к  которому
направлялись, и нашли там корабль, только что бросивший якорь. Это  была
шхуна "SainteMarie des Anges" [18] из Гавр-де-Граса. После того  как  мы
знаками вызвали шлюпку, Баллантрэ спросил, не знаю ли я капитана  шхуны.
Я сказал, что он мой соотечественник, человек безупречной репутации, но,
по моим наблюдениям, довольно робок.
   - Ничего не поделаешь, - сказал он. - Придется нам  сказать  ему  всю
правду.
   Я спросил, неужели он расскажет и о поражении, пи тому что, если  ка-
питан услышит, что флаг спущен, он; конечно, сейчас же уйдет в море.
   - А хоть бы и так! - сказал он. - Оружие, которое он  привез,  теперь
ни к чему.
   - Дорогой мой, кто сейчас думает об оружии? Нам нужно подумать о  на-
ших друзьях. Они явятся за нами по  пятам,  среди  них  может  быть  сам
принц, и если корабль отплывет, не дождавшись их, много достойных жизней
подвергнется опасности.
   - Уж если на то пошло, капитан и его команда тоже живые люди, -  ска-
зал Баллантрэ.
   Я назвал это софистикой, заявил, что слышать не хочу о подобных  раз-
говорах с капитаном, на что Баллантрэ нашел остроумный ответ, ради кото-
рого, а также и потому, что меня  обвиняли  позднее  в  этой  истории  с
"SainteMarie des Anges", я и рассказываю все подробности нашего разгово-
ра.
   - Фрэнк, - сказал он, - припомните, о чем мы условились. Я не  должен
возражать против вашего молчания, я даже одобряю его; но, по смыслу  на-
шего договора, вы тоже не должны препятствовать мне говорить.
   Я не мог не рассмеяться, но тут же предостерег его от возможных  пос-
ледствий.
   - Плевал я на последствия, - сказал этот беспечный человек. - Я всег-
да поступаю так, как мне вздумается.
   Известно, что мои опасения оправдались. Не успел капитан услышать на-
ши новости, как сейчас же перерубил канат и вышел в море. Еще до рассве-
та мы были в проливе Греит-Минч.
   Корабль был очень стар, а шкипер-ирландец, пускай и честнейший из лю-
дей, был бездарнейшим из капитанов. Поднялся сильный ветер, и море буше-
вало. В тот день нам не хотелось ни есть, ни  пить;  мы  рано  улеглись,
чтобы хоть как-нибудь забыться; а ночью, как будто для того, чтобы  пре-
подать нам урок, ветер внезапно переменился на северо-восточный и разра-
зился штормом. Нас разбудило оглушительное грохотание бури и топот  мат-
росов на палубе. Я уже думал, что пришел наш последний час, и мое духов-
ное смятение было еще усугублено насмешками Баллантрэ, который издевался
над моими молитвами. Именно в такие часы обнаруживается в человеке  нас-
тоящая набожность, и он начинает понимать  (чему  учили  его  с  детских
лет), сколь безрассудно уповать на земных друзей и заступников. Я был бы
недостоин своей религии, если б особо не отметил этого в своем рассказе.
   Три дня пролежали мы в темной каюте, питаясь одними сухарями. На чет-
вертый день ветер стих, оставив судно, лишенное мачт, игрушкой  огромных
волн. Капитан понятия не имел, куда нас занесло бурей, в своем  деле  он
был полным невеждой и мог только молить о помощи Пресвятую Деву, - заня-
тие похвальное, но не исчерпывающее собой науки кораблевождения. Остава-
лась единственная надежда, что нас подберет другой корабль; но,  окажись
он кораблем английским, нам с Баллантрэ это не сулило ничего хорошего.
   Пятый и шестой день нас носило по волнам, как щепку.  На  седьмой  мы
кое-как подняли парус на обломках мачт, но управлять им было  трудно,  и
мы в лучшем случае держали судно по ветру.  Нас  все  время  сносило  на
юго-запад, а во время бури гнало в  том  же  направлении  с  неслыханной
быстротой. Девятое утро было холодное и хмурое, море волновалось, и  все
предвещало непогоду. Надо ли говорить, как мы обрадовались, когда на го-
ризонте появилось небольшое судно и стало приближаться к  "Santi-Marie".
Но наша радость была кратковременна, потому что, когда оно подошло ближе
и спустило шлюпку, в нее тотчас же насели какие-то  головорезы,  которые
по дороге к нам ревели песни, а причалив, заполонили всю  палубу,  грозя
обнаженными тесаками и осыпая нас бранью и проклятиями.  Вожаком  у  них
был неслыханный негодяй и знаменитый пират по имени Тийч. Лицо он  мазал
чем-то черным, а бакенбарды закручивал колечками. Он  бегал  по  палубе,
бесновался и орал, что сам он сатана, а корабль его -  ад.  В  нем  было
что-то, напоминавшее взбалмошного ребенка или полоумного, и  это  пугало
меня невыразимо. Я шепнул на ухо Баллантрэ, что, если, на наше  счастье,
они нуждаются в людях, я пиратство предпочту смерти. Он  кивком  выразил
свое одобрение.
   - Клянусь честью, - сказал я мистеру Тийчу. - Если вы сатана, то  вот
я, черт, к вашим услугам.
   Ему это понравилось, и (скажу кратко, чтобы не задерживаться на  этих
постыдных событиях) Баллантрэ, я и еще двое из команды были  завербованы
пиратами, тогда как капитана и остальную команду они спровадили по доске
в море. Я впервые видел, как это делается, сердце мое замирало, и мистер
Тийч или кто-то из его подручных (я был слишком подавлен,  чтобы  разоб-
раться в этом точнее) весьма недвусмысленно прошелся  относительно  моей
бледности. У меня хватило духу выкинуть два-три коленца какой-то фантас-
тической джиги и выкрикнуть при этом какую-то пакость.  На  этот  раз  я
спасся, но, спускаясь в шлюпку к этим мерзавцам, я чувствовал,  что  еле
держусь на ногах.
   Мое отвращение к ним и мой страх перед огромными волнами я  пересили-
вал тем, что отшучивался, коверкая язык на  ирландский  манер.  Милостью
божьей, на пиратском корабле оказалась скрипка, которой я  тотчас  же  и
завладел, и этим мне посчастливилось добиться их расположения.  Они  ок-
рестили меня Пэтом Пиликалой, но на прозвище обижаться  не  приходилось,
была бы шкура цела.
   Я не в силах описать сумбур, царивший на этом корабле, которым коман-
довал сущий полоумный и который можно было  назвать  плавучим  бедламом.
Кутеж, пляски, песни, брань, пьянство и драки - никогда на судне не были
трезвы все зараз, и бывали дни, когда нас мог потопить первый налетевший
шквал. А если бы шхуну настиг в такой день королевский фрегат, он мог бы
захватить нас голыми руками. Несколько раз мы примечали парус и если бы-
ли потрезвей, то - да простит нам это бог! - подвергали  корабль  своему
досмотру, ну а если бывали чересчур во хмелю, то корабль уходил, и я про
себя благословлял за это небо.
   Тийч управлял своей оравой (если можно управлять, внося  беспорядок),
держа ее в постоянном страхе, и сколько я  мог  судить,  весьма  кичился
своим положением. Я знавал маршалов Франции и  даже  вождей  шотландских
кланов, и все они были далеко не так чванливы. Вот она,  эта  постоянная
погоня за славой и почестями. В самом деле, чем дольше живешь, тем лучше
видишь прозорливость Аристотеля и других философов древности. Хотя сам я
всю жизнь жаждал законных отличий, но могу положа руку на сердце сказать
теперь, на закате дней, что ничто на свете, даже сама  жизнь,  не  стоит
того, чтобы ее сберегать и украшать почестями ценою малейшего ущерба для
своего достоинства.
   Мне долго не удавалось поговорить с Баллантрэ, но вот однажды  ночью,
когда все были заняты своими делами, мы забрались тайком на бушприт [19]
и стали плакаться на свою судьбу.
   - Нас может спасти только милость божья, - сказал я.
   - А я на этот счет держусь другого мнения, -  возразил  Баллантрэ,  -
потому что спасаться я думаю собственными силами. Этот Тийч -  полнейшее
ничтожество, от него нет никакой пользы, а между тем под его началом  мы
все время рискуем быть захваченными. Я вовсе не намерен зря  валандаться
с этими разбойниками или колодником повиснуть на рее. - И  он  рассказал
мне, как, по его мнению, следовало укрепить дисциплину на  корабле,  что
обеспечило бы нам безопасность в настоящем, а в будущем дало бы  надежду
на освобождение, когда они наберут вволю добычи и разбредутся с  ней  по
домам.
   Я чистосердечно признался ему, что слишком потрясен всеми окружающими
ужасами и он не должен рассчитывать на меня.
   - Ну, а меня не легко запугать, - сказал он.  -  Да  и  одолеть  меня
трудно!
   Через несколько дней нелепый случай снова чуть не привел всех нас  на
виселицу, и по нему можно представить себе царившие на корабле сумбур  и
сумасбродство. Все мы были пьяны, и когда один из полоумных заметил  па-
рус, Тийч велел догонять его, даже не взглянув на корабль, а мы все при-
нялись потрясать оружием и похваляться, какую резню мы устроим. Я  заме-
тил, что Баллантрэ спокойно стоял на носу, вглядываясь вдаль изпод ладо-
ни. Я, верный своей тактике по отношению к этим дикарям,  не  уступал  в
ретивости самым рьяным из них и развлекал их своими ирландскими прибаут-
ками.
   - Поднять флаг! - кричал Тийч. - Покажите этим стервецам, кто мы  та-
кие!
   Это была попросту пьяная бравада, и она могла лишить нас ценной добы-
чи, но я считал, что не мне рассуждать, и собственноручно поднял  черный
флаг.
   Тут пришел на корму улыбающийся Баллантрэ.
   - Может быть, вам, пьянчуге, интересно будет узнать, - сказал  он,  -
что мы преследуем королевский фрегат.
   Тийч заревел, что он лжет, но все же побежал  к  фальшборту  [20],  и
вслед за ним ринулись все прочие. Никогда  я  не  видел,  чтобы  столько
пьяных разом протрезвело. В ответ на наш дерзкий вызов фрегат круто  по-
вернул и лег на новый курс - наперерез нам; флаг его теперь был явствен-
но виден. Мы еще, не отрываясь, глядели на него, как вдруг на борту  ко-
рабля вспух дымок, послышался звук выстрела, и ядро скользнуло по волнам
с небольшим недолетом. Тут несколько человек схватились за  канаты  и  с
непостижимой быстротой повернули нашу "Сару". Кто-то  опрокинул  бочонок
рома, который стоял на палубе, и скатил его поскорее за борт. Я, со сво-
ей стороны, поспешил спустить пиратский флаг, сорвал его и швырнул в мо-
ре. Я сам готов был спрыгнуть вслед за ним, так меня испугали  наша  оп-
лошность и безначалие. А Тийч побледнел как смерть и тотчас же  сошел  к
себе в каюту. Только два раза он показывался оттуда в этот день: он  шел
на корму и долго глядел на королевское судно, которое все еще  виднелось
на горизонте, неотступно преследуя нас, а потом  безмолвно  спускался  к
себе в каюту. Можно сказать, что он дезертировал, и если бы не то обсто-
ятельство, что у нас на корабле был один очень хороший моряк, и если  бы
не ветер, благоприятствовавший нам весь день, мы все,  конечно,  повисли
бы на реях.
   Тийч, должно быть, чувствовал себя униженным в глазах команды, и спо-
соб, которым он попытался поднять свой пошатнувшийся авторитет,  отлично
показывает, что он был за человек. На следующее утро из его каюты  расп-
ространился запах жженой серы и послышались его выкрики:  "Ад!  Ад!"  На
корабле, по-видимому, знали, что это значит, и повсюду воцарилось унылое
ожидание. Вскоре он появился на палубе, и в каком виде! Это  было  сущее
чучело: лицо вымазано чем-то черным, волосы и бакенбарды завиты в колеч-
ки, за поясом полно пистолетов. Он жевал стекло, так что кровь стекала у
него по подбородку, и потрясал кортиком. Не знаю, может быть, он перенял
эти штуки у индейцев Америки, откуда был родом, но только таков был  его
обычай и таким образом он объявлял, что намерен совершить самые с