хал,  воздух
становился все горячее и удушливее.
     Наконец вода  позволила сесть  в  лодку,  и  беглец начал  отдаляться
быстрее от места катастрофы. Выехав на большую поляну, он увидел на севере
зарево на фоне клубов дыма и красные молнии, прорезавшие последние то тут,
то там.
     <Пропадают, видно, бедные онкилоны в том аду! - подумал он. - И опять
валят все на белых колдунов - убили шамана, а потом и весь народ губят>.
     Мелкая вода волновалась слегка,  но  чем  больше становилась глубина,
тем  сильнее было волнение,  и  берестянку бросало из  стороны в  сторону.
Проплыв  с  десяток километров,  Горохов выбился из  сил  и  решил  искать
где-нибудь приюта до рассвета. На краю большой поляны, на которой особенно
шумели волны,  он заметил вблизи остов землянки,  поднимавшийся над водой;
землетрясение еще до потопа разрушило откосы, но центральные четыре столба
с  настилом крыши на них устояли,  так как были закопаны в землю и связаны
перекладинами.  Эта платформа стояла почти на метр выше воды,  и  волны не
заливали ее.
     <Вот  место для  отдыха!>  -  подумал беглец и  направил берестянку к
платформе. С трудом он выложил имущество, высадил собаку наверх, вылез сам
и вытащил свою легкую посудину.  Разостлав одеяло на мокрый дерн крыши, он
немедленно уснул,  несмотря на грохот,  доносившийся с  севера,  и  на шум
волн.
     Он  проснулся на  рассвете  и  стал  осматриваться,  ориентируясь для
продолжения плавания.  За ночь вода успокоилась,  и  только мелкая рябь по
временам подергивала зеркало озера.  По соседству над последним поднимался
второй островок,  в виде зеленого холмика.  По высокому тополю вблизи него
Горохов узнал землянку свою и своих товарищей;  на тополе он спасся в ночь
бегства; сам он провел ночь на остатках землянки Амнундака.
     Наскоро поев,  якут спустил лодку на  воду и  позвал Пеструху,  чтобы
посадить и  ее.  Собака  стояла возле  дымового отверстия в  середине этой
платформы, смотрела в воду и визжала.
     - Что ты увидел там,  пес: рыбу, что ли? - спросил Горохов и подошел,
чтобы взять собаку, не желавшую сходить с места.
     Взглянув в дымовое отверстие, он вздрогнул: из воды были видны пальцы
двух человеческих рук возле одного из столбов платформы.
     - Господи светы,  тут кто-то утоп!  -  воскликнул он.  - Что же он не
вылез по столбу наверх?
     На одном из пальцев блестело серебряное кольцо, показавшееся Горохову
знакомым.  У  онкилонов серебряных колец  не  было,  и  только жены  белых
получили от своих мужей такие кольца и очень гордились ими.
     - Ох,  палачи,  да это Раку!  Прочие женщины были там,  а  старый пес
сказал, что они изменницу утопили.
     Горохов спустился в  лодку и подплыл к столбу,  у которого были видны
руки;  оказалось, что кисти крепко привязаны ремнем к столбу. Он перерезал
ремень и потянул за окоченевшую кисть - над водой медленно поднялась рука,
потом появились волосы и наконец лицо с раскрытыми глазами; эти глаза, как
бы полные слез,  смотрели на якута с  укором.  Он вскрикнул и  отшатнулся;
кисть утопленницы выскользнула у  него из рук,  и  голова исчезла в мутной
воде; но вслед за ней исчезла и рука - труп погрузился на дно.
     <Несчастная!  -  подумал якут.  -  Они ее привязали на ночь к столбу,
чтобы она не  убежала ко  мне,  а  потом,  когда пришла вода,  ее забыли в
землянке или нарочно оставили, и она утонула>.
     Он  представил себе,  что  должна  была  испытать  Раку,  когда  вода
ворвалась в  землянку и стала подниматься все выше и выше по ее телу;  как
она извивалась и звала на помощь, а ответом был только плеск воды в жуткой
темноте ночи; как вода поднялась до груди, до шеи, до рта и залила наконец
горло,  издававшее последний призыв.  А  он  был  сначала тут поблизости и
свободно мог ее спасти, как только онкилоны ушли. Но она, вероятно, начала
кричать,  только когда вода проникла в землянку, а он в это время уже плыл
по озеру.
     Ему захотелось вытащить тело и похоронить его где-нибудь;  но багра у
него не  было,  да  и  хоронить пришлось бы разве в  снегах за котловиной.
Удрученный,  он посадил Пеструху,  теперь повиновавшуюся зову, взял вещи и
поплыл  на  юг.  Он  греб  усиленно,  надеясь  еще  догнать  товарищей,  и
берестянка летела стрелой по спокойной, глубокой воде озер и каналов.
     Вот  впереди показалась окраина котловины с  выделявшимися на  черном
фоне  утесов белыми сугробами.  А  на  севере все  время клубились белые и
черные тучи, и по временам оттуда доносился грохот взрывов.
     Наконец  лес  кончился.   Горохов  выплыл  на  чистую  воду  окраины,
омывавшую сугробы.  И здесь все затоплено. Где товарищи? Ушли? Утонули? На
площадке над сугробами никого не видно!
     Но  вот высоко на  гребне обрыва на светлом фоне неба появился темный
силуэт человека. Горохов громко заорал, замахал веслом, Пеструха залаяла.
     Его заметили - он спасен!
     Он  подплыл к  подножию сугроба,  высадил своего  пассажира и  кладь,
тяжело нагрузился и поднялся по ступеням наверх.
     Вдруг перед ним  разверзнулся провал -  дальше ходу  не  было.  А  за
провалом стояли уже Горюнов и Ордин.
     - Ох,  успел-таки догнать вас!  -  воскликнул Горохов, сбрасывая свою
ношу на лед. - Ну и натерпелся я всякого!
     - Придется тебе долго ждать,  пока мы вырубим по льду спуск и подъем,
- ответил Горюнов.
     - Вот  так  ямина!   От  погони  вы,   что  ли,  отгородились?..  Да,
перебраться тут нелегко,  -  сказал Горохов, осматривая брешь, окаймленную
отвесными ледяными стенами в  несколько метров  вышины.  -  А  прорубаться
долгонько... Вот что: несите веревку и бросьте ее мне.
     Веревка была уже захвачена на всякий случай,  и конец ее,  к которому
привязали камень,  перебросили Горохову.  Он  перетянул веревку к  себе  и
начал спускать свою кладь на дно бреши,  сложив веревку вдвое; когда кладь
была  внизу,   он  отпускал  один  конец,   тянул  за  другой,  и  веревка
возвращалась наверх,  а кладь оставалась. Так он спустил котомку, одеяло и
наконец Пеструху,  пропустив веревку под  ошейник.  Собака,  повешенная за
шею,  задыхалась и  барахталась в воздухе,  но спуск произошел так быстро,
что  она  не  успела  задохнуться.  Теперь нужно  было  спуститься самому.
Недалеко от края обрыва лежала глыба базальта,  прочно врезавшаяся в  лед.
Якут обернул ее веревкой и спустился вдоль ледяной стены, а внизу отпустил
один конец, потянул другой - и веревка упала к его ногам.
     Подъем не представлял затруднений,  так как вверху были два человека,
которые вытащили якута,  собаку и вещи, - первого с трудом, так как он был
тяжел. Выскочив наверх, он бросился в объятия товарищей:
     - Слава богу, добрался! А я уже полагал, что не застану здесь никого!
     Действительно,  если бы  Горохов выплыл из  леса только на  несколько
минут позже,  он  не увидел бы своих товарищей.  Обе оставшиеся нарты были
уже на южном склоне гребня,  где Никифоров заканчивал их увязку. Горюнов и
Ордин в это время вернулись еще на гребень, чтобы бросить последний взгляд
на  котловину Земли Санникова,  которой они  отдали столько недель труда и
которая на  их  глазах погибала под потоками воды и  лавы вместе со своими
двуногими и  четвероногими обитателями.  Им  удалось собрать много  ценных
наблюдений,  но  результаты их трудов так внезапно погибли вместе с  одним
членом  экспедиции в  последние  часы  их  пребывания,  а  другой  товарищ
добровольно остался в котловине и, конечно, как они думали, тоже погиб.
     Под   лучами  низко   стоявшего  солнца  серебрилось  обширное  озеро
котловины в  черной раме обрывов и со щетиной островов и кос темного леса,
а  на севере,  за колеблющейся стеной из клубов пара и дыма,  разыгрывался
последний акт драмы Земли Санникова и племени онкилонов.  Ордин запечатлел
эту печальную картину на последней уцелевшей еще фотографической пластинке
- картину едва открытого для  науки и  уже погибающего мирка с  последними
мамонтами,  носорогами и представителями первобытного человечества. Сделав
снимок,  он  пошел укладывать аппарат,  а  Горюнов остался еще на минуту и
увидел выплывающий из леса челнок Горохова.
     Не  будь этой счастливой случайности,  якут не  скоро догнал бы своих
товарищей.
     Поднимаясь наверх,  Горохов увидел зиявшую трещину,  услышал о гибели
Костякова и понял, как счастливо он отделался.
     - В  сорочке,  видно,  я  родился,  Матвей  Иванович,  -  сказал  он,
останавливаясь на  гребне.  -  За  эти два дня я  сколько раз был на  краю
могилы, да вот жив и здоров, а бедная Раку, из-за которой я, собственно, и
остался, утонула по моей вине. Вечная память ей и Павлу Николаевичу!
     Он снял шапку и трижды поклонился в сторону Земли Санникова,  ставшей
могилой стольких людей.
     В  этот  день  путешественники отъехали  недалеко  и  остановились  у
подножия южного склона земли.  Экскурсия по льду в  сторону открытого моря
показала,  что  лед  слишком непрочен и  может быть  взломан первой бурей.
Нужно было идти на восток в поисках более надежного места.


                           Через льды и по морю

     Целую неделю путешественники двигались на восток в  поисках надежного
места для  переправы;  но  везде лед  был непрочен;  хотя лето кончалось и
теплые дни постоянно чередовались с  морозными,  но последние не могли еще
не   только  сковать  море,   но   даже  закрепить  старые  ледяные  поля,
разрыхленные таянием.  Приходилось ждать начала зимы,  а это было возможно
только на острове Беннетта, где была избушка, построенная Толлем, и где по
берегу можно было собирать плавник для  топлива,  а  также подновить запас
провизии охотой на медведей и северных оленей. К счастью, лед между Землей
Санникова и  этим островом в это лето не был разломан,  и путешественники,
сделав  только  небольшой крюк  к  северу,  добрались на  десятый день  до
острова.  И  было  пора:  корм для  собак,  взятый из  запасов Никифорова,
кончался; три дня уже обходились без дров.
     Угрюмый скалистый,  почти  бесплодный остров  Беннетта после  веселой
Земли Санникова произвел на  путешественников безотрадное впечатление.  Но
они рады были тесной избушке Толля,  находившейся на  восточном берегу,  в
устье  небольшой  долины  с  ручейком  пресной  воды,  откуда  можно  было
подняться на плоскую возвышенность,  занимающую весь остров. Плавника было
довольно,  но  надежды на  охоту не  оправдались:  оленей не оказалось,  а
медведи не попадались.  Пришлось начать убивать собак для корма остальных;
ввиду гибели одной нарты была лишняя упряжка, которая и пошла на съедение.
     Так прожили десять дней,  но  положение не  изменилось;  лето все еще
держалось,   несмотря  на  начало  сентября,   и  лед  продолжал  таять  и
разрушаться.  Приходили к  концу и  запасы пищи для  людей.  Все  четверо,
оставляя Аннуир охранять избушку и  собак,  каждый день  ходили на  охоту,
исколесили и  осмотрели остров по всем направлениям -  он имеет километров
шестнадцать в  длину  и  восемь  в  самой  широкой восточной части,  -  но
приносили только изредка ворону или чайку.
     - Вот что,  товарищи, - сказал однажды Горюнов: - ждать дольше нельзя
- мы останемся без собак к тому времени, как море замерзнет, то есть когда
они  именно нужны.  Барометр уже несколько дней стоит замечательно высоко,
море  спокойно и  бури ждать нельзя.  Вещей у  нас,  кроме теплой одежды и
ружей, очень мало, собак осталась половина; если их сократить еще, оставив
только пять -  шесть лучших, мы все поместимся на байдаре. Пользуясь тихой
погодой,  в день - два переплывем на Котельный; там у нас есть запас корма
для всех,  и  там можно выждать зиму,  если погода переменится;  если нет,
поплывем и дальше вдоль берега Котельного и к материку.
     Обсудив этот план, пришли к выводу, что он вполне целесообразен: день
был еще достаточно длинный -  более двенадцати часов;  меняясь на  веслах,
можно было переплыть семьдесят миль через море до мыса Высокого на острове
Новая Сибирь,  ближайшем к  Беннетту,  в день,  в крайнем случае -  в два,
переночевав на  одном  из  ледяных  полей,  которые  плавали  среди  моря.
Конечно,  внезапно налетевший шторм мог потопить байдару; но то же грозило
бы и позже,  при переправе через едва замерзшее море,  с той разницей, что
тогда,  в октябре,  день длится только часа два -  три,  а ветры, ломающие
лед, бывают гораздо чаще.
     Итак, было решено, что если к вечеру барометр не упадет, убить лишних
собак,  накормить остальных до  отвала,  а  на рассвете тронуться и  путь,
оставив все лишнее имущество в  избушке.  С  этой целью груз был тщательно
пересмотрен.
     К вечеру барометр поднялся еще немного,  и несколько собак, служивших
верой и правдой, с тяжелым сердцем были принесены в жертву. Крот, Белуха и
Пеструха,  конечно,  остались в  числе живых.  Чуть  свет  путешественники
покинули гостеприимную избушку, протащили байдару по льду километра два до
открытого моря и затем на восходе солнца отчалили, держа курс прямо на юг.
Так как байдара была тяжело нагружена,  то плавание шло не так быстро, как
надеялись,  и до заката проплыли немного больше половины.  В середине моря
стали  чаще  попадаться  плавающие  льды,  и  продолжать путь  ночью  было
рискованно. Пришлось причалить к ледяному полю, на котором и расположились
ночевать. При закате мыс Высокий был уже ясно виден на горизонте.
     На  рассвете  поднялись  и   продолжили  плавание.   Когда  рассвело,
Никифоров и Горохов, всматриваясь в даль, одновременно воскликнули:
     - Вот так штука - за ночь нас здорово отнесло в сторону!
     - Куда же? Куда? Земли не видно? - спросил Ордин.
     - Земля-то видна, да не та, что была вчера.
     - Куда же нас могло унести?
     - Или на восток,  тогда мы видим восточную часть Новой Сибири, или на
запад, тогда  перед  нами Фаддеевский или даже Котельный остров,  - сказал
Горюнов.
     - Даль неясна, - заявил Горохов, - нельзя еще разобрать, какая земля.
     - Все равно,  какая бы ни была,  плывем к ней; барометр за ночь начал
падать, нужно поторопиться! - заметил Ордин.
     Когда  солнце  поднялось выше  и  рассеялся легкий туман  над  морем,
Горюнов взял бинокль, посмотрел на землю и спросил:
     - А ну-ка, Никита - зоркие глаза! Какая земля перед нами?
     Горохов всмотрелся, прикрыв глаза от солнца, и сказал:
     - Котельный остров!
     - Верно!  И льдина за ночь избавила нас от плавания по очень скверным
местам вдоль островов. Теперь мы причалим прямо к нашему складу.
     Действительно,  к  полудню уже  не  оставалось сомнения,  что в  виду
остров Котельный,  -  все  узнали его  очертания,  исчез только почти весь
снег, покрывавший его весной.
     Под  вечер  причалили к  ледяному поясу,  окаймлявшему остров,  и  на
протяжении пяти километров пришлось вспоминать весенние дни,  перетаскивая
нарты через торосы.  В  сумерки добрались до поварни у  подножия северного
мыса.
     В  складе  не  все  было  цело  -   очевидно,   летом  промышленники,
охотившиеся на острове,  пользовались провизией,  особенно юколой.  Но для
небольшого числа уцелевших собак корма осталось довольно.
     На  следующий день погода была еще яснее,  но барометр сильно падал и
предстояла резкая перемена.  Не следовало испытывать слишком часто судьбу,
и решили выждать.  Действительно,  вечером началась буря,  а утром повалил
снег,  грянул мороз и  сразу началась зима.  Пурга с  короткими перерывами
длилась до  конца  сентября,  но  корма для  собак,  провизии для  людей и
топлива было  достаточно,  и  путешественники отсиживались и  отсыпались в
поварне.  Путь домой был еще далек, но главное препятствие - открытое море
- было уже пройдено.
     В  один из  случайных ясных дней все поднялись на  высоты над мысом и
смотрели на  еле  видневшиеся на  горизонте вершины Земли  Санникова.  Что
делалось там?  Кончилось ли  извержение?  Ушла ли опять вода из котловины?
Или все живое погибло,  и через несколько лет исчезнет в воде или в снегах
и  лес  -  последнее доказательство богатой жизни среди льдов Севера.  Все
смотрели с  грустью на эту далекую землю,  где каждый из них оставил нечто
дорогое,  особенно  Аннуир.  Последняя  страдала  от  непривычных для  нее
сильных холодов,  хотя носила теплую одежду Костякова,  пришедшуюся ей  по
росту.  Она часто грустила по покинутой родине, привычным условиям жизни и
по погибшим соплеменникам. Она не раз спрашивала остальных:
     - Неужели и  там,  где ваша земля,  все такой холод и  ничего,  кроме
снега и льда?
     В  начале  октября установившаяся зимняя  погода позволила продолжать
путь,  конечно, на нартах. Более тяжелую нарту тащили собаки, более легкую
- по очереди двое людей.  Дни были короткие,  и  приходилось идти и ночью,
если  светила  прибывавшая луна.  В  поварне  на  мысу  Медвежьем пришлось
переждать пургу,  взломавшую лед, и потом с большим риском идти по тонкому
льду до  Малого Ляховского.  На Большом Ляховском дважды пережидали пургу.
Собачий корм  был  на  исходе,  провизия также,  зато  нарты стали легче и
двигались быстрее.  Только  в  последних числах  октября  путешественники,
сильно  утомленные,  с  тремя  оставшимися в  живых  собаками,  прибыли  в
Казачье.


                            Опять у академика

     Целую неделю в  избе Никифорова путешественники отдыхали от  трудов и
лишений длинного пути;  они  просыпались,  только чтобы  поесть,  и  снова
ложились  спать.  Впрочем,  полярная  зимняя  ночь  и  жестокие морозы  не
располагали  и   остальное   население   печального   края   к   усиленной
деятельности.
     На  наивную Аннуир  жалкое  Казачье с  его  двумя  десятками избушек,
занесенных снегом,  произвело впечатление большого  селения;  она  впервые
видела дома с  крышами,  печи с трубами,  окна,  столы,  стулья,  кровати,
впервые узнала,  что можно спать и  сидеть не на земле и  есть не с колен;
все это были диковины, к которым приходилось привыкать, хотя иное казалось
ей смешным или ненужным.
     Собственно, прибытием в Казачье экспедиция, давшая такие открытия, но
закончившаяся гибелью одного участника и  всех коллекций и записей,  могла
бы  считаться завершенной,  и  Горюнов мог бы остаться где угодно,  послав
академику  Шенку  подробный  письменный  отчет.  Но  слишком  велико  было
уважение Горюнова к этому ученому, доверившему крупную сумму и инструменты
неизвестному человеку на  почти фантастическое предприятие.  Ему  хотелось
явиться лично  и  подтвердить свой  рассказ показаниями второго участника.
Кроме того,  нужно было сдать инструменты и деньги, вырученные при продаже
нарт,  байдары,  ружей,  палатки и прочего.  Большую часть этого имущества
приобрели Горохов и Никифоров, очень ценившие хорошие нарты и ружья.
     Собрав около тысячи рублей, включая и остаток денег, выданных Шенком,
Горюнов,  Ордин  и  Аннуир  выехали через  Верхоянск в  Якутск.  Но  здесь
встретились препятствия:  срок ссылки Ордина еще не кончился, и губернатор
не  соглашался его  отпустить,  а  Аннуир одна не  хотела ехать,  так  как
дальний путь зимой ее страшил.  Ордину было разрешено остаться в  Якутске,
который  произвел на  Аннуир  уже  впечатление огромной столицы  с  массой
диковинных вещей,  начиная с  кошек,  коров и запряженных лошадей и кончая
бальными платьями и граммофоном.
     Горюнову  пришлось  поехать  одному  и  удовольствоваться фотографией
Аннуир в  ее  домашнем костюме,  то есть татуировке и  пояске стыдливости,
небольшой коллекцией горных пород с  Земли Санникова и  острова Беннетта и
последней фотографией  Земли  Санникова,  снятой  с гребня при отъезде.  В
конце декабря он прибыл в столицу и тотчас явился к Шенку.
     Последний  знал  из  короткой  телеграммы только  об  открытии  Земли
Санникова и  возвращении участников и  с понятным нетерпением ждал приезда
Горюнова,  которого  хотел  представить академии  и  ученым  обществам для
публичных докладов о замечательном путешествии.
     Но Горюн