Сейчас Амнундак пришел от  вас к  себе и  сказал нам:  <Белым людям
больше женщин не дадим.  Пока они не прекратят холод и  снег,  вы живите у
меня,  туда не  ходите,  а  то вам худо будет>.  А  все мужчины и  женщины
закричали:  <Давно бы  так,  пусть они  поживут без жен,  без молока,  без
лепешек!>  Я  только попросила отпустить меня за моим одеялом.  Он сказал:
<Иди, но сейчас же возвращайся назад!>
     Аннуир взяла свое меховое одеяло и сказала Ордину на ухо:
     - Ночью,  когда там уснут,  я приду к тебе,  расскажу,  что узнаю,  -
дело, кажется, нехорошее.
     Она убежала, оставив путешественников в угнетенном настроении
     - Да,  завтра уходим чуть свет,  -  сказал Костяков. - Это, очевидно,
первый шаг  в  цепи  репрессий,  ожидающих нас,  чтобы  заставить отменить
раннюю зиму.
     - И если мы будем медлить, то дождемся, что к нам поставят в землянку
караул, и тогда уйти будет не так-то легко, - прибавил Горюнов.
     - Пока Горохова нет,  приготовим все к отходу,  - заметил Ордин. - Но
интересно, куда он пошел, - не к Амнундаку ли, выдать наши намерения?
     Горохов  и   женщины  в   течение  всего   вечера  не   возвращались.
Путешественники сами приготовили себе ужин,  сварили чай, уложили котомки,
затем еще долго сидели,  обсуждая положение, наконец легли спать. Горохов,
очевидно, остался ночевать у Амнундака.
     Среди ночи Ордин был разбужен Аннуир.
     - Уходить нужно вам скорее,  -  сказала она шепотом. - Воины говорят:
вот подземным духам принесли в жертву вампу - они вернули воду в священное
озеро;  духам неба пожертвовали только оленя - они рассердились и прислали
зиму. Нужно и им жертву получше. Не говорят, а я полагаю - на вас думают.
     - А Никита слышал это?
     - Нет,  это  было раньше.  При  нем не  говорили.  Он  пришел и  стал
говорить,  что хочет онкилоном сделаться, от вас уйдет, будет с нами жить,
он  им не хочет беды делать.  Так весь вечер рассказывал,  как худо жить в
вашей земле.  Теперь онкилоны поняли, почему вы сюда пришли: хорошую землю
для своего племени ищете.  А Амнундак и скажи: <Значит, они соглядатаи! Но
мы  их  отсюда не выпустим,  а  то они вернутся с  большим отрядом воинов,
воевать с нами начнут своими молниями - тут онкилонам конец будет!>
     - А Никита не сказал, что мы завтра хотим уйти?
     - Нет,  не говорил.  Он все только про себя рассказывал.  И  Амнундак
похвалил его  и  на  ночь жену ему  вернул.  Потом приказал,  чтобы завтра
позвали шамана - вечером моление будет насчет вас, должно быть, и снега.
     - Ну, Аннуир, завтра мы чуть свет уйдем. А ты как, пойдешь со мной?
     - Пойду куда хочешь,  если я там,  в вашей земле,  буду у тебя одной,
первой женой, - ответила Аннуир.
     - Да, ты будешь у меня не первой, а только одной, единственной.
     Они еще долго проговорили,  а  потом,  увидев по  часам,  что рассвет
близок,  разбудили товарищей и,  наскоро позавтракав, едва начало светать,
покинули  свою  уютную  землянку  навсегда.  Горохову  оставили записку  с
просьбой сообщить Амнундаку,  что  они  пошли  за  своей  теплой одеждой и
вернутся через день.  Если он хочет догнать их,  то может это еще сделать:
они  будут ждать его двое суток на  окраине котловины.  Предупреждали его,
что Земле Санникова грозит ужасная зима и что здесь будет не лучше,  чем в
Казачьем.  Писали,  что он может прийти позже с  онкилонами и взять запасы
мяса, наготовленного Никифоровым на зиму, так как им всего не увезти.
     В землянке был оставлен костер, чтобы выходящий из нее дым до поры до
времени показывал онкилонам,  что  она  жилая,  постели свои  закрыли так,
чтобы казалось,  что в  них спят люди;  только Аннуир унесла с  собой свою
постель и всю одежду, какая у нее была.
     Шел  небольшой снег,  который скоро  мог  скрыть их  следы.  Впрочем,
погоню должен был предотвратить Горохов,  во всяком случае до вечера.  Ему
оставили Пеструху, заперев ее в землянке.
     Когда стало светло, они были уже в нескольких километрах от стойбища,
на соседней поляне,  которую с трудом узнали. Как изменилось все за четыре
месяца!  Тогда  была  новизна  впечатлений,  чудесная  новооткрытая земля,
полная тайн, ожидавших раскрытия, весенняя природа, молодая зелень. Теперь
- оголенные леса,  занесенные снегом  поляны;  бегство от  невежественного
народа;  впереди скучный,  опасный и  долгий путь на  материк;  отсутствие
одного  товарища,  до  сих  пор  делившего с  ними  все  труды,  а  теперь
изменившего;  опасения  за  его  судьбу,  наконец  оставленные женщины,  к
которым успели привязаться.  Только Ордин был веселее остальных -  рядом с
ним бодро шагала по снегу Аннуир, которая ради него бросила своих родных и
привычные  условия  жизни,  покидала  родину  и  шла  навстречу чуждому  и
страшному для нее новому миру, не оглядываясь с тоской назад.
     К  вечеру добрались до  своей  базы  и  очень  обрадовали Никифорова,
который давно не имел от них известий.  У него все было в порядке, на зиму
уже  заготовлены большие запасы мяса и  дров;  собаки сыты и  здоровы,  не
хватало  только  одной,  задавленной на  охоте  медведем.  Казак  удивился
решению немедленно уходить из этой благодатной земли.
     - Пропали зря все мои труды!  -  сказал он  с  укором.  -  Для чего я
старался,  стрелял,  возил,  сушил, коптил? Для чего извел столько тварей?
Для чего дрова готовил? Все останется одним медведям, будь они прокляты!
     - Не горюйте,  Капитон,  не медведи,  а люди съедят ваше мясо. Придет
Горохов с онкилонами и заберет все к ним на стойбище.
     - Как,  а разве Никита не едет с нами домой? - воскликнул в изумлении
казак.
     - Да,  он решил остаться.  Полюбил тут женщину, говорит, здесь лучше,
чем в Казачьем.
     - Так и  решил?  Ах,  он сволочь этакая.  В Казачьем ведь у него жена
есть, правда, старая и злющая баба.
     - А здесь молодая и добрая. Он тут вроде князя будет.
     - А кто же это пришел с вами?  Провожает,  что ли?  -  спросил казак,
указывая на Аннуир.
     - Нет, это моя жена, идет с нами на материк, - ответил Ордин.
     - Вот  оно  что!  -  протянул  Никифоров,  с  любопытством  оглядывая
смутившуюся женщину,  которая недостаточно знала по-русски, чтобы понимать
быстрый разговор, но поняла, что говорят о ней.
     - Значит, вместо Никиты с нами пойдет баба здешнего племени! Не знаю,
как мы с собаками управимся,  -  она Никиту не заменит,  небось собачек не
видывала даже, не то что нартой править. Эх, огорчение!
     Долго еще  Никифоров философствовал на  эту  тему  у  костра,  вокруг
которого  расположились  путешественники.   Ловкость,   с  которой  Аннуир
справлялась  с  приготовлением  ужина,  несколько  примирила  его  с  этой
заменой, и он в конце вечера сказал даже:
     - А жинка у вас славная,  работящая,  Семен Петрович!  И сильно любит
вас, если решилась от своих в чужие края за море идти... А ваши, видно, не
пожелали? - обратился он к остальным двум.
     - Да,   не  пожелали...   -   ответил  Горюнов  и  вкратце  разъяснил
Никифорову, как сложились обстоятельства, заставившие их спешно уходить из
этой интересной земли.  -  Весной мы сюда вернемся,  - закончил он, - если
все будет благополучно.
     Никифоров рассказал за  ужином,  что немедленно уходить из  котловины
нельзя,  так как сугроб за  лето порядочно понизился и  уже не  доходит до
гребня обрыва,  а  только до верхнего уступа,  над которым приходилось еще
метров  пятнадцать  карабкаться  по  скалам.  Для  подъема  нарт  и  груза
необходимо было  расчистить путь,  сделать ступени.  Сугроб также требовал
подготовки:  он сильно обледенел с  поверхности,  и нужно было вырубить по
всей длине ступени.
     - За день со всем этим, однако, не справимся, - сказал он.
     - У нас есть два дня, - сказал Горюнов. - Мы обещали Никите ждать его
двое суток. Авось он раздумает и придет.


                                Наводнение

     Переночевав в  палатке  казака,  все  еще  стоявшей в  ледяном гроте,
значительно увеличившемся за  лето  вследствие  таяния,  путешественники с
утра принялись за прорубку ступеней вдоль гребня сугроба.
     Все  пятеро работали усердно и  перед  вечером очутились на  площадке
уступа.  Она имела от  четырех до  десяти метров ширины и  тянулась в  обе
стороны от  сугроба метров на  сто;  далее же быстро суживалась,  оставляя
место  только для  прохода каменного барана.  Над  ней  поднималась стена,
имевшая в  самом  низком месте  метров десять вышины;  она  не  везде была
отвесна,  а  распадалась на отдельные высокие и низкие уступы,  по которым
опытный альпинист мог бы  взобраться наверх.  Но  для собак и  для подъема
груза уступы были слишком высоки,  и нужно было сделать промежуточные, что
при  слоистости  базальтовой  лавы  не  представляло непреодолимой задачи.
Работы, во всяком случае, хватало на день.
     Осмотрев площадку, Горюнов сказал:
     - Как вы  думаете,  не  поднять ли  нам весь груз и  нарты сегодня же
сюда?
     - А зачем это?  -  спросил Костяков.  - Внизу ночевать удобнее: здесь
можно спросонок и свалиться с обрыва.
     - Ночевать мы  можем внизу,  но всю тяжесть лучше поднять сегодня,  и
вот почему.  Сегодня вечером мы  должны были вернуться на  стойбище,  что,
согласно нашей записке,  Горохов должен был сказать Амнундаку.  Последний,
видя,  что нас нет,  может послать вечером же  погоню,  -  онкилоны дорогу
знают.  Погоня придет сюда завтра рано утром,  и, если весь груз будет еще
внизу,  нас захватят -  стрелять в онкилонов мы, пожалуй, не решимся. Если
же  груз будет уже наверху,  мы  сами быстро поднимемся и  можем разрушить
дорогу по сугробу, то есть будем в безопасности. Смотрите, срубить верхнюю
узенькую часть гребня на протяжении десятка метров недолго,  и тогда никто
не решится лезть сюда.
     - Пожалуй, вы правы! - согласился Костяков.
     - Ну,  а как же собаки?  -  спросил Никифоров. - Им на площадке будет
тесно.
     - Они тоже могут ночевать внизу в  своих гротах.  Им недолго взбежать
порожняком наверх.
     Приняв это решение,  приступили к  подъему груза,  пользуясь остатком
дня.  Это  оказалось не  так  легко.  Поднимать сильно груженные нарты  по
крутому уклону,  несмотря на вырубленные ступени, собаки сразу не могли, и
пришлось сделать это в несколько приемов.  Поэтому провозились до темноты,
но в  конце концов весь груз,  запасы мяса,  дров и  нарты были сложены на
площадке; внизу остались только спальные мешки и посуда для ужина и чая.
     Обилие дров,  заготовленных на зиму,  позволяло не скупиться ночью на
костры, чтобы отогнать медведей. По словам Никифорова, они посещали его за
лето не  раз,  и  только грот спасал его  от  объятий косолапых,  а  мясо,
которое привлекало хищников, - от разграбления.
     Благодаря   бдительности  Белухи   он   своевременно  просыпался   и,
притаившись среди льдин входа в грот, стрелял в ночного гостя, пытавшегося
разворотить ледяные глыбы, закрывавшие мясной склад.
     За  ужином он  рассказал также,  что во  время двух землетрясений ему
было очень страшно:  он  выбегал из грота,  опасаясь,  что свод рухнет.  С
обрывов по соседству камни сыпались,  словно град,  и в земле образовались
трещины.
     Утомленные работой,  путешественники рано  легли  спать  на  площадке
между четырьмя кострами и  крепко заснули под охраной Крота и  Белухи.  Но
около полуночи их разбудил сильный подземный удар. Приподнявшись в испуге,
они  стали прислушиваться;  из-под земли доносился явственный гул,  словно
там  по  неровной  мостовой катились тяжелые  возы;  к  нему  очень  скоро
присоединился доносившийся уже по воздуху грохот,  то близкий, то далекий,
от  падения  глыб,  срывавшихся с  обрывов  окраин;  земля  под  лежавшими
дрожала. Но все эти звуки скоро покрылись неистовым воем собак, запертых в
ледяных гротах.
     Так как путешественники лежали под открытым небом и достаточно далеко
от  подножия обрыва,  то  бежать  куда-нибудь им  не  нужно  было,  и  они
продолжали полулежать на спальных мешках в понятной тревоге.
     Скоро   последовал   еще   один   удар,   более   сильный;   лежавшие
почувствовали,  как их  слегка подбросило вверх;  пламя догоравших костров
подпрыгивало,  головешки и  угли рассыпались в стороны.  Где-то поблизости
что-то грохнуло, и Горюнов, лежавший против входа в грот, в котором стояла
недавно палатка и  в  котором провели прошлую ночь,  увидел,  что из свода
вывалилось несколько крупных ледяных глыб.
     - Наше счастье, что мы ночуем здесь, а не в гроте! - воскликнул он. -
Сейчас нас бы там придавило!
     - А  не  может ли придавить и  собак в  их убежищах?  -  встревожился
Ордин.
     - Едва ли. Их гроты небольшие и расположены в самой высокой и толстой
части сугроба.
     - Если их выпустить,  они разбегутся, - заявил Никифоров. - Привязать
их не к чему - нарты наверху. Пусть сидят.
     Но  еще  несколько  сильных  ударов,  последовавших один  за  другим,
заставили путешественников переменить свое  решение.  Собаки подняли такой
отчаянный вой,  очевидно предчувствуя опасность, что Никифоров с топором в
руках,  пошатываясь,  словно на  палубе корабля во время качки,  побежал к
гротам,  выворотил ледяные  глыбы,  которыми  закрывал  вход,  и  выпустил
животных.  Последние вырвались на  свободу,  словно ошалелые,  прыгая друг
через  друга,  но  сейчас же  перестали выть  и,  отбежав только несколько
шагов,  сбились в  кучу и,  помахивая хвостами,  смотрели на своего каюра.
Никифоров принес потяги,  привязал к  ним собак и развел все три упряжки в
разные места,  недалеко от костров,  уложив их на землю. Потом он заглянул
во все три грота и, вернувшись, сказал:
     - Пёсики недаром беспокоились -  лед  треснул над их  головами,  руку
можно просунуть в щель. Того и гляди, глыба вывалится.
     - Ну, в эту ночь все землянки онкилонов, наверно, опять обрушились, -
сказал Горюнов.
     - Теперь они  припишут это  новое  бедствие нашему уходу,  -  заметил
Костяков.
     - Или тому,  что один из нас остался у них,  -  прибавил Ордин.  -  И
Горохову трудно будет уйти, если он теперь захочет.
     Аннуир  слушала  молча,  но  со  слезами на  глазах.  Новое  бедствие
постигло ее род и все ее племя,  и хотя она от него ушла, но его несчастия
глубоко огорчали ее.
     - Но,  может быть,  это землетрясение к лучшему, - постарался утешить
ее Ордин.  -  Если оно восстановит подземные пути горячей воды и паров, то
вернется тепло,  и жизнь онкилонов пойдет по-прежнему, а землянки нетрудно
восстановить.
     Аннуир уже  знала,  почему наступили ранние холода,  и  предположение
Ордина успокоило ее;  она  благодарно взглянула ему в  глаза и  потихоньку
погладила его руку.
     - И почему бы им не строить жилища так, как было построено наше? Оно,
наверно, не завалилось, - сказала она наконец.
     - Может быть,  после нашего ухода они и начнут делать это.  <Колдуны>
ушли, а их жилище стоит и не валится, - заметил Горюнов.
     - А не начнется ли теперь в северной части извержение?  - предположил
Костяков.
     Все невольно взглянули на  север.  Но небо,  покрытое густыми тучами,
было черно,  и  нигде не видно было красноватого отблеска,  который мог бы
служить указанием, что где-нибудь выступила на поверхность лава.
     Удары время от  времени повторялись,  но  гораздо слабее.  И  наконец
усталость взяла свое - все задремали.
     Но сон был тревожный,  и то один, то другой просыпался, приподнимался
на своем ложе и озирался в испуге,  а затем, убедившись, что все спокойно,
сугробы не валятся,  костры горят,  опять опускал голову. Никифоров иногда
вставал и подбрасывал дрова в костры. Так проходили часы этой жуткой ночи.
     Но  вот  на  востоке тучи  посветлели,  затем подернулись красноватым
отблеском лучей невидимого еще  солнца.  На  фоне  туч  слабо вырисовались
гребень и  вершины ближайшей части стены,  и забелели на них полосы снега.
На  севере  выступили очертания полосы  леса;  сугробы  словно  выросли  и
побелели, свет костров потускнел. Предрассветный холод разбудил дремавших.
     - Не пора ли сварить чай,  пока станет светло? - предложил Горюнов. -
А потом наверх, за работу, пока не явилась погоня.
     - И то правда!  - сказал Никифоров, вскакивая. - Уходить, так уходить
вовремя!
     - Но если восстановилась грелка Земли Санникова,  то,  может быть,  и
уходить не нужно? - подумал вслух Ордин.
     - А  вот  за  день  увидим:  если  станет тепло и  снег сойдет,  ваше
предположение окажется правильным.  Но  путь для ухода проложить нужно,  -
решил Горюнов.
     Стало еще светлее.  Разорвавшиеся тучи окрасились на  востоке пышными
красками.  На  севере черная полоса леса  видна  была  уже  резко.  Обрывы
котловины тянулись в  обе стороны черной стеной и казались такими же,  как
всегда, хотя за ночь с них свалилось немало глыб.
     Никифоров,  поправив костер,  взял чайник и пошел к концу сугроба, из
которого сочился ручеек,  собиравшийся в маленький бассейн, устроенный для
черпания воды. Тотчас же оттуда послышался испуганный возглас казака:
     - Батюшки, вода, вода везде!
     Все бросились к  нему мимо костров,  огни и дым которых мешали видеть
ближайшую полосу земли.  Подбежали -  и замерли в изумлении.  Там,  где на
сотню  метров от  конца  сугробов прежде тянулась мелкая каменная россыпь,
накануне сплошь  покрытая снегом,  теперь расстилалась гладкая поверхность
мутной воды,  которая уходила до  опушки кустов,  тоже залитых водой.  Это
новое озеро,  возникшее за ночь,  тянулось в обе стороны, насколько хватал
взор,  - казалось, до подножия обрывов, и только южный угол котловины, где
были сугробы,  не был затоплен.  Ручеек из-под сугроба,  шагах в десяти от
его конца, впадал, тихо журча, в это озеро, отрезавшее путешественников от
остальной котловины.
     - Вот те на, вместо лавы вода после землетрясения! - нарушил молчание
Костяков.
     - Но смотрите,  вода как будто подбирается к нам! - воскликнул Ордин.
- Она прибывает!
     Все подошли к  берегу и увидели,  что вода подвигается вперед;  на их
глазах снег,  устилавший землю,  напитывался водой, оседал, расползался, и
вода, наполненная таявшими комьями, занимала его место.
     - Ну, товарищи, мешкать нечего! - воскликнул Горюнов. - Забираем вещи
и айда наверх! Через полчаса нашу стоянку затопит.
     - Но дальше хода нам еще нет!  -  возразил Костяков.  -  Мы попадем в
западню.
     - Неужели вы  боитесь,  что и  уступ затопит?  Пока это случится,  мы
успеем расчистить путь дальше -  ведь уступ поднят метров на  сто над дном
котловины.
     - Как хорошо,  что вчера завезли груз наверх.  Теперь бы не успели, -
заметил Ордин.
     Вернулись к кострам,  быстро собрали вещи и подняли их на поверхность
сугроба.   Потом  взяли  из  склада,  которому  тоже  грозило  затопление,
порядочный запас мяса на всякий случай, навалили вдоль лестницы по сугробу
побольше дров -  все это можно было постепенно поднимать наверх. Последние
поленья несли уже по воде, которая дошла до конца сугроба.
     - Ну, поведем теперь собак! - сказал Никифоров.
     Собаки уже беспокоились и  порывались вскарабкаться вверх по  крутому
боку сугроба,  но скользили,  падали и выли.  Никифоров,  Ордин и Костяков
взяли по одной упряжке и  погнали их по лестнице наверх.  Горюнов и Аннуир
шли  впереди с  частью  вещей.  Добравшись до  верха,  они  остановились в
изумлении.  Накануне еще  поверхность снега была  почти на  одном уровне с
площадкой уступа; теперь их разделял обрыв вышиной почти в метр. Очевидно,
вследствие  землетрясения или  весь  сугроб  расползся  и  осел,  или  дно
котловины  опустилось.   Приходилось  карабкаться.  Первая  упряжка  собак
остановилась перед этим обрывом и стала выть. Пришлось брать каждую собаку
порознь  в  руки  и  подсаживать ее  наверх.  На  площадке  собаки  начали
резвиться,  подбираться к  сложенному на нарте мясу,  и  Никифорову стоило
много труда переловить их и  привязать к  потягам в одном углу.  Остальные