рбанк,
- поэтому можете быть совершенно спокойны. Вы, вероятно, уже  знаете,  что
эскадра  коммодора  Дюпона  овладела  бухтою   Порт-Ройяла   и   соседними
островами. Север понемногу берет  верх  над  Югом.  Вполне  вероятно,  что
федеральное правительство в скором времени  попытается  занять  главнейшие
порты Флориды. У нас  поговаривают  о  предстоящей  совместной  экспедиции
Дюпона и Шермана, которая предполагается в конце месяца. Очень может быть,
что в таком случае нам поручат занять бухту Сент-Андрус,  откуда  нетрудно
уже будет проникнуть и в самый штат Флориду.
   Как мне хочется поскорее попасть туда, дорогой отец,  -  в  особенности
вместе  с  нашей  победоносной  эскадрой!  Меня  не  перестает  беспокоить
положение нашего семейства среди враждебного сепаратистского населения. Но
я все же твердо верю в близкое торжество тех  идей,  сторонниками  которых
всегда были обитатели Кэмдлес-Бея.
   Ах, если бы я только мог хоть на сутки вырваться,  чтобы  повидаться  с
вами! Но нет! Это было бы слишком  неблагоразумно  как  в  отношении  меня
самого,  так  и  в  отношении  вас;  лучше  уж  набраться  терпения.   Еще
каких-нибудь несколько недель, и мы будем все вместе в Касл-Хаусе!
   Кончаю письмо и стараюсь вспомнить, не забыл ли я  кому-нибудь  послать
привет. Так и есть, забыл: поклонитесь мистеру Стэннарду и моей прелестной
Алисе, по которой я так соскучился.  Передайте  мой  сердечный  привет  ее
отцу, а Алисе - что мои мысли всегда и неизменно с нею.
   Твой почтительный и сердечно любящий сын
   Джилберт Бербанк".

   Джемс Бербанк положил прочитанное письмо  на  стол,  а  миссис  Бербанк
сейчас же взяла его и поцеловала. Потом и маленькая  Ди  крепко  прижалась
губами к тому месту, где стояла подпись ее брата.
   - Славный юноша! - заметил Эдвард Кэррол.
   - Да и Марс тоже славный! - сказала миссис Бербанк, взглянув на  Зерму,
которая обняла подбежавшую к ней  Ди.  -  Надо  известить  Алису,  что  мы
получили от Джилберта письмо, - прибавила она.
   - Я напишу ей, - отвечал Джемс Бербанк. - Впрочем, я сам на днях съезжу
в Джэксонвилл и повидаюсь с  Стэннардом.  С  того  времени,  как  Джилберт
написал это письмо, вероятно, получены уже новые известия о предполагаемой
экспедиции. Хоть бы скорее пришли наши друзья-северяне и Флорида вернулась
бы под звездное знамя! Наше положение здесь становится просто невыносимым.
   Действительно, с тех пор как военные действия стали приближаться к югу,
во Флориде наблюдалось резкое изменение во взглядах на  вопрос,  посеявший
раздор между Севером и Югом.
   В жизни Флориды - бывшей испанской колонии - рабство  до  того  времени
большой роли не играло,  и  в  борьбе  за  него  она  не  принимала  столь
деятельного участия, как Виргиния или  обе  Каролины.  Но  у  сепаратистов
теперь появились вожаки; эти люди, готовые  поднять  мятеж  и  надеявшиеся
извлечь из него личные выгоды, оказывали давление на власти  Сент-Огастина
и  особенна  Джэксонвилла,  где  они  опирались  на   подонки   городского
населения. Вот почему Джемс  Бербанк,  северянин,  взгляды  которого  были
хорошо известны в округе, мог оказаться в очень опасном положении.
   Джемс Бербанк поселился в Кэмдлес-Бее  около  двадцати  лет  назад.  Он
приехал с женою и четырехлетним сыном из Нью-Джерси, где у него тоже  были
поместья. Мы уже видели, как  стала  процветать  плантация  благодаря  его
стараниям и при содействии его шурина Эдварда  Кэррола.  И  это  поместье,
доставшееся ему от предков, очень полюбилось ему. Здесь же, пятнадцать лет
спустя после того как  он  поселился  в  Касл-Хаусе,  у  него  родилась  и
маленькая Ди.
   Джемсу Бербанку исполнилось сорок шесть лет. Это был  человек  крепкого
сложения, деятельный и выносливый в труде; характер  он  имел  энергичный,
твердо держался своих убеждений и ни перед кем  не  стеснялся  высказывать
их. Высокого роста, с пробивающейся уже сединой, он был несколько суров  с
виду, но производил впечатление  человека  прямого  и  обходительного.  По
североамериканской моде он не  носил  ни  усов,  ни  бакенбард,  а  только
бородку и представлял поэтому чистейший  тип  янки  из  Новой  Англии.  Он
пользовался на плантации всеобщей любовью, потому  что  был  добр,  и  его
слушались, потому что был справедлив. Его негры были ему глубоко  преданы,
и Джемс Бербанк с нетерпением лишь дожидался благоприятного момента, чтобы
освободить их. Его шурин был приблизительно  одного  с  ним  возраста;  он
заведовал счетной частью в хозяйстве Кэмдлес-Бея. Эдвард  Кэррол  сходился
вообще в убеждениях со своим зятем, и на рабство у обоих  были  совершенно
одинаковые взгляды.
   На всей плантации один лишь управляющий Пэрри был  упорным  сторонником
рабовладения. Не следует, однако, думать, что этот достойный человек дурно
обращался с неграми, - наоборот, он  всячески  о  них  заботился.  "Но,  -
утверждал он, - в некоторых жарких странах обработку земли можно  поручить
только неграм, а свободные негры - это уже не негры!"
   Свою теорию Пэрри горячо отстаивал при всяком удобном случае, но  никто
на это не обращал внимания, и на него за  это  не  сердились.  Сам  же  он
выходил из себя, когда узнавал о военных успехах федералистов.
   - И не приведи бог, что у нас тут будет, - говорил он, -  когда  мистер
Бербанк освободит своих негров.
   Но, в общем, это был превосходный и мужественный человек. И когда Джемс
Бербанк и Эдвард Кэррол записались в  отряд  милиции,  участники  которого
назывались "minute-man" - "человек-минута", ибо в любой момент должны были
быть готовы взяться за оружие, - он храбро присоединился к ним для  борьбы
с последними отрядами индейцев-семинолов.
   Миссис Бербанк была в то время красивой сорокалетней женщиной; дочь  ее
обещала со временем походить на нее. Для мужа своего  она  была  нежной  и
любящей подругой и немало способствовала его счастью. Она жила только  для
мужа и детей и теперь непрестанно трепетала за  них  с  тех  пор,  как  им
угрожали превратности гражданской войны, докатившейся уже до  Флориды.  Ее
шестилетняя дочка Диана, или, вернее, Ди, как  звали  ее  в  семье,  была,
правда, с нею, но единственный  ее  сын  Джилберт  был  далеко,  и  миссис
Бербанк не всегда удавалось скрыть свой мучительный страх за него.
   Джилберту было двадцать четыре года; как внешностью, так и  всем  своим
внутренним обликом он очень походил на своего отца, но  отличался  большею
непосредственностью и обаянием. Храбрец, искусный во всех видах спорта, он
был прекрасным наездником, пловцом и охотником,  к  великому  ужасу  своей
матери нередко избиравшим ареной своих подвигов  дремучие  леса  и  топкие
болота графства Дьювал или бухты и русло Сент-Джонса, вплоть до самого его
устья. Когда раздались  первые  выстрелы  войны  за  освобождение  негров,
Джилберт оказался таким образом вполне подготовленным ко  всем  трудностям
солдатской жизни. Долг призывал его вступить в  ряды  армии  федералистов,
что он и сделал без малейшего колебания. Он спросил у отца разрешения. Как
ни была огорчена жена, какими  бы  последствиями  ни  грозило  ему  самому
решение Джилберта, - Джемс Бербанк и не подумал противиться желанию  сына.
Он, как и сам Джилберт, считал, что в этом  долг  юноши,  а  долг  превыше
всего.
   Джилберт уехал на Север, но отъезд его  держался  в  строжайшей  тайне.
Если бы в Джэксонвилле узнали, что  сын  Джемса  Бербанка  в  рядах  армии
северян, - это могло бы навлечь преследования на обитателей Кэмдлес-Бея.
   Молодой человек уехал с рекомендательными  письмами  к  нью-джерсийским
друзьям отца, и так как его всегда влекло к морю,  то  его  определили  во
флот. В то время можно было быстро продвинуться по службе, а Джилберт  был
не из тех, кто плетется в  хвосте.  Вашингтонское  правительство  обратило
внимание на двадцатичетырехлетнего юношу, не побоявшегося вступить в  ряды
аболиционистов, хотя семья его оставалась во враждебном федералистам крае.
Вскоре Джилберт  отличился  при  нападении  на  форт  Самтер.  Он  был  на
"Ричмонде", когда этот  корабль  в  устье  Миссисипи  подвергся  нападению
"Манассаса", и своей отвагой  немало  содействовал  удачному  исходу  боя.
После этого дела его сейчас же произвели в мичманы, хотя он и не учился  в
морском училище  в  Аннаполисе,  как,  впрочем,  и  все  молодые  офицеры,
призванные из торгового флота. В новом чине Джилберт получил назначение  в
эскадру Дюпона и отличился в блистательном деле против форта  Гаттераса  и
при взятии Си-Айленда, за что был произведен в лейтенанты  и  назначен  на
одну  из  канонерок  Дюпона,  собиравшихся   форсировать   фарватер   реки
Сент-Джонс.
   Молодому человеку тоже не  терпелось,  чтобы  поскорее  окончилась  эта
кровопролитная война. Он любил и был любим. По окончании войны он надеялся
вернуться в Кэмдлес-Бей и жениться на дочери лучшего  друга  своего  отца,
мисс Алисе Стэннард.
   Мистер   Стэннард   не   был   флоридским   землевладельцем.    Человек
состоятельный,  он,  овдовев,  решил  всецело  посвятить  себя  воспитанию
дочери. Он жил в Джэксонвилле, от которого до Кэмдлес-Бея было всего  лишь
три или четыре мили вверх по реке. С семейством  Бербанков  его  связывала
вот уже пятнадцать лет самая тесная дружба, и не проходило  недели,  чтобы
он не побывал у своих друзей в  Касл-Хаусе.  Джилберт  и  Алиса  Стэннард,
можно сказать, выросли вместе. И брак  между  ними,  давно  задуманный  их
родителями и суливший прочное счастье  молодым  людям,  был  теперь  решен
окончательно.  Хотя  Уолтер  Стэннард  был  южанином,  однако  он,  как  и
некоторые из его сограждан, стоял за  уничтожение  рабства.  Их,  впрочем,
было слишком мало, чтобы противостоять большинству землевладельцев Флориды
и жителей Джэксонвилла,  все  больше  и  больше  склонявшихся  на  сторону
сепаратистов. И флоридские вожаки  сепаратистов,  опиравшиеся  на  подонки
населения, всегда готовые к  мятежу  и  насилиям,  начинали  на  них  косо
поглядывать.
   Родом Уолтер Стэннард был из Нового Орлеана.  Его  покойная  жена  была
француженкой и умерла в молодости, оставив ему дочь, которая  унаследовала
от матери великодушие и благородство души. Когда Джилберт уезжал в  армию,
Алиса проявила большое мужество, стараясь утешить миссис Бербанк и внушить
ей бодрость. Глубоко и  нежно  любя  своего  жениха,  она:  тек  не  менее
твердила его матери, что долг Джилберта идти на войну, чтобы сражаться  за
освобождение части человечества. Невесте  молодого  Бербанка  было  в  это
время  девятнадцать  лет;  это   была   красивая   белокурая   девушка   с
темно-карими, почти черными глазами, очаровательным цветом лица,  стройная
и прекрасно воспитанная. Она была с  виду  несколько  серьезна,  но  когда
улыбалась - улыбка совершенно преображала ее хорошенькое личико.
   Описание семейства Бербанков будет неполно, если мы не упомянем о  двух
их преданных слугах, о Марсе и Зерме.
   Мы уже видели из письма Джилберта, что он уехал на войну не один,  а  с
Марсом. Молодой человек не мог выбрать себе более преданного товарища, чем
этого невольника с плантации отца, ставшего, впрочем, вольным человеком  с
момента своего вступления на территорию  Севера.  Но  для  Марса  Джилберт
остался по-прежнему господином, которого он ни за что не  хотел  покинуть,
хотя и мог бы поступить волонтером  в  один  из  негритянских  батальонов,
формировавшихся уже тогда вашингтонским правительством.
   Марс и Зерма были мулатами. Брат Зермы,  Роберт  Смолль,  -  знаменитый
герой-невольник, который через четыре  месяца  после  описываемых  событий
захватил у конфедератов в самой бухте Чарлстона небольшой пароход с  двумя
пушками и передал федеральному флоту.
   Зерме было от кого позаимствовать  душевное  благородство  и  мужество.
Марсу тоже. Это была счастливая пара, которую в  первые  годы  супружеской
жизни несколько раз едва не разлучила гнусная торговля людьми.  Но  случай
устроил так, что как раз, когда они едва не были проданы  врозь,  оба  они
попали в услужение на плантацию Кэмдлес-Бей.
   Вот как это случилось.
   Зерме шел теперь  тридцать  второй  год,  Марсу  тридцать  шестой.  Они
поженились  семь  лет  назад,  когда  принадлежали  еще  прежнему   своему
владельцу, плантатору Тикборну, владения которого  находились  в  двадцати
милях от Кэмдлес-Бея вверх  по  течению  Сент-Джонса.  Уже  в  продолжение
многих лет этот плантатор часто встречался с Тексаром, который  находил  в
его доме радушный прием. Вообще говоря, Тикборн не пользовался уважением в
графстве. Человек он был недалекий, дела свои страшно запутал  и  в  конце
концов вынужден был продать часть своих невольников.
   Приблизительно в это время Зерма, несчастная, как и вообще все негры  с
плантации Тикборна, родила ребенка, которого у нее  сейчас  же  отняли,  а
сама она была посажена в тюрьму за преступление,  которого  не  совершила.
Ребенок вскоре умер. Велико было горе Зермы и негодование  Марса,  но  что
могли они, бесправные рабы, сделать против своего господина, которому  они
принадлежали как вещь, потому что он их купил?
   На этом, однако, не кончились беды несчастных супругов. На следующий же
день после смерти ребенка их повели продавать с молотка  и  чуть  было  не
разлучили. У них не  было  никакой  надежды,  что  у  нового  хозяина  они
окажутся вместе. И действительно, на Зерму скоро  нашелся  покупатель,  но
только на одну Зерму, без  Марса.  Покупатель  этот  был  Тексар.  Никакой
плантации у него не было, и зачем ему  понадобилась  Зерма  -  неизвестно.
Просто так, по какой-то причуде. Тикборн уже готовился покончить  дело  со
своим приятелем, как вдруг подвернулся новый, более выгодный покупатель.
   Джемс Бербанк случайно зашел на публичную продажу негров Тикборна и был
тронут участью несчастной мулатки, тщетно молившей, чтобы ее не  разлучали
с мужем.
   Бербанку нужна была кормилица для новорожденной дочки. Узнав, что среди
выведенных  на  аукцион  невольников  Тикборна   есть   женщина,   недавно
потерявшая своего ребенка, он пожелал купить ее. Тронутый  слезами  Зермы,
он купил за высокую цену не только ее, но и Марса.
   Тексар знал Джемса Бербанка, который неоднократно выгонял его из  своих
владений как человека с сомнительной репутацией. С тех самых пор Тексар  и
возненавидел всеми силами души семью владельца Кэмдлес-Бея.
   Тщетно Тексар пробовал бороться со своим богатым  соперником  и  удвоил
цену, которую запросил Тикборн за мулатку и ее мужа.  Он  только  заставил
Джемса Бербанка заплатить за свою покупку втридорога. В конце концов  Марс
и Зерма достались все же владельцу Кэмдлес-Бея.
   Таким образом муж и жена только остались в выигрыше: во-первых, они  не
были разлучены, а во-вторых, достались  гуманнейшему  плантатору  во  всей
Флориде. Это смягчило их горе; они могли теперь без ужаса смотреть на свое
будущее.
   Прошло шесть лет, а мулатка Зерма все еще была в полном расцвете  своей
своеобразной красоты. Господам своим она была предана всей душой, что  уже
неоднократно доказала и смогла доказать в дальнейшем. Марс тоже  выказывал
себя  вполне  достойным  своей  жены,  с  которой  был   навеки   соединен
великодушным поступком Джемса Бербанка. Он  был  образцом  тех  негров,  в
жилах  которых  течет  немало  креольской   крови.   Рослый,   сильный   и
бесстрашный, он мог оказать неоценимые услуги своему новому хозяину.
   Когда вновь купленные невольники попали  на  плантацию,  с  ними  стали
обращаться не как с рабами, а как  со  свободными  людьми.  Все  сразу  же
оценили  их  доброту,  честность  и  сообразительность.  Марса  специально
приставили к молодому Джилберту Бербанку, а Зерма стала кормилицей  Ди,  и
оба невольника превратились как бы в членов семейства Бербанков.
   Зерма  перенесла  на  маленькую  Диану  весь  неизрасходованный   запас
материнской любви. Ди платила за  это  своей  кормилице  глубокой  детской
привязанностью, а  миссис  Бербанк  питала  к  мулатке  чувства  дружбы  и
искренней признательности.
   Такая  же  дружба  существовала  между  Джилбертом  и  Марсом.  Ловкий,
проворный и сильный мулат обучил  своего  молодого  господина  всем  видам
спорта. Джемс Бербанк был очень рад, что приставил его к сыну.
   Уйдя из-под власти  Тикборна,  Марс  и  Зерма  были  как  нельзя  более
довольны своим положением и благословляли судьбу, избавившую их  от  ужаса
попасть в руки Тексара. Они никогда не забывали, кому были этим обязаны.



5. ЧЕРНАЯ БУХТА

   На другой день рано утром по берегу одного из островков,  затерянных  в
глубине Черной бухты, прохаживался какой-то человек.
   То был Тексар.
   В нескольких шагах от него только что причалил индеец на той  же  самой
лодке, которая подплыла накануне к "Шаннон".
   То был Скуамбо.
   Пройдясь несколько раз взад и вперед, Тексар  остановился  у  одной  из
магнолий, пригнул нижнюю ветку и сорвал с нее лист вместе  со  стебельком.
Потом он вырвал из записной книжки  страницу,  на  которой  было  написано
чернилами несколько слов, и, тонко скатав ее, подсунул под прожилки нижней
стороны листа магнолии. Это было так ловко сделано, что сверху  вид  листа
ничуть не изменялся.
   Затем Тексар позвал:
   - Скуамбо!
   - Что, господин? - откликнулся индеец.
   - Поезжай куда тебе ведено!
   Скуамбо взял лист магнолии; усевшись в  лодку,  он  положил  его  перед
собой; затем, энергично работая веслом, он обогнул оконечность островка  и
углубился в извилистый проток, скрытый под густым сводом ветвей.
   Лагуна была изрезана целой сетью таких протоков, с мутною черною водою,
как в некоторых европейских садоводствах. Кто не знал всех ходов и выходов
этого  лабиринта,  тот  непременно  заплутался  бы  в  лагуне  среди  всех
ответвлений Сент-Джонса и никогда бы оттуда не выбрался.
   Скуамбо плыл уверенно  и  смело,  направляя  свой  челн  туда,  откуда,
казалось, не было никакого выхода. Он раздвигал низко нависшие  над  водою
ветки, которые снова смыкались за ним, так что никто бы  не  подумал,  что
тут сейчас проплыла лодка.
   Индеец уверенно плыл по извилистым протокам, местам  еще  более  узким,
чем те канавки, которыми дренируют  луга.  При  его  приближении  взлетали
вспугнутые им стаи водоплавающих птиц. Скользкие угри бесшумно  извивались
среди видневшихся из воды корней.  Скуамбо  не  обращал  на  них  никакого
внимания; не заботился он и о спавших в иле кайманах,  которых  легко  мог
разбудить, задев их лодкой. Он все плыл вперед,  в  узких  местах  работая
веслом, точно багром.
   Утро становилось  все  светлее,  и  ночной  туман  поднимался  к  небу,
разгоняемый первыми лучами солнца, но под  непроницаемым  зеленым  сводом,
закрывавшим  протоки,  этого  не  было  видно.  Сквозь  заросли  не  могли
проникнуть даже отвесные лучи полуденного солнца. Впрочем, это болотистое,
сырое место и не нуждалось в ярком дневном  свете;  для  пресмыкающихся  и
гадов, кишащих в этой черноватой воде, для  всех  разновидностей  болотных
растений, плавающих на ее поверхности, полусвет был гораздо приятнее.
   Около получаса Скуамбо лавировал между островками. Когда  он,  наконец,
остановился, челнок достиг одного из самых отдаленных закоулков бухты.
   В этом месте кончалась уже болотистая часть лагуны,  деревья  росли  не
так густо и пропускали лучи солнца.
   Дальше открывалась большая низменная равнина, окаймленная лесом. На ней
росло пять-шесть деревьев. Болотистая почва была покрыта  кочками  и,  как
матрац, пружинилась под ногами. Кое-где в причудливом  беспорядке  на  ней
разбросаны были чахлые деревца сассафрасса и кустики лиловатых ягод.
   Привязав свой челнок к стволу  прибрежного  дерева,  Скуамбо  сошел  на
берег. Ночной туман редел. Пустынный луг выступал все яснее из окутывавшей
его дымки.  Среди  пяти  или  шести  деревьев,  очертания  которых  смутно
вырисовывались во мгле, росла невысокая магнолия.
   Индеец направился прямо к дереву. Наклонив одну из веток  магнолии,  он
при