емого из  наших
сограждан...
   - Миллионы?.. - спрашивает Себастьен Цорн.
   - Пф! - фыркает Калистус Мэнбар. - Миллион у нас ходячая монета,  здесь
счет идет на сотни миллионов! В этом городе живут  только  сверхбогатейшие
набобы. Вот отчего за короткое время купцы из  торгового  квартала  нажили
здесь целые состояния - я имею в виду  розничных  торговцев,  ибо  в  этом
единственном в мире микрокосме вы не найдете ни одного оптовика.
   - А промышленники?.. - спрашивает Пэншина.
   - Промышленников нет!
   - А судовладельцы?.. - спрашивает Фрасколен.
   - Тоже нет.
   - Значит, рантье?.. - говорит Себастьен Цорн.
   - Только рантье и купцы, наживающие себе капитал для ренты.
   - Ну... а как же рабочие?.. - замечает Ивернес.
   - Когда оказывается нужда в рабочих, их  привозят  из  других  мест,  а
когда  работа  кончается,  они  возвращаются  восвояси...   с   хорошим...
заработком!..
   - Послушайте, господин Мэнбар, - говорит Фрасколен, - держите же  вы  у
себя в городе хоть несколько бедняков, хотя бы только для того, чтобы  эта
порода у вас не совсем перевелась!
   - Бедняков, господин второй скрипач?.. Ни одного бедняка  вы  здесь  не
найдете!
   - Значит, нищенство запрещено?
   - Его незачем запрещать, ведь нищие в наш город  проникнуть  не  могут.
Это годится для городов Федерации, там имеются  всякие  дома  для  бедных,
ночлежки, работные дома... и в дополнение к ним - тюрьмы.
   - Не станете же вы утверждать, что у вас нет тюрем?..
   - Нет, так же как и заключенных.
   - Ну, а преступники?
   - Их просят  оставаться  в  Старом  или  Новом  Свете,  где  они  могут
действовать,  согласно  своему  призванию,  в  гораздо  более   подходящих
условиях.
   - Э, право же, господин Мэнбар, - говорит Себастьен Цорн,  -  послушать
вас, так можно подумать, что мы не в Америке.
   - Вчера вы находились  там,  господин  виолончелист,  -  отвечает  этот
удивительный чичероне.
   - Вчера?.. - удивляется Фрасколен, недоумевая, что может  означать  это
странное замечание.
   - Конечно!.. А сегодня вы находитесь в совершенно  независимом  городе,
свободном городе, на который Американская федерация не имеет никаких прав,
который не подчинен никакой посторонней власти.
   - А как он  называется?..  -  спрашивает  Себастьен  Цорн;  в  нем  уже
начинает пробуждаться его обычная раздражительность.
   - Как он называется?.. - повторяет Калистус  Мэнбар.  -  Позвольте  мне
пока не сообщать его названия...
   - Когда же мы его узнаем?..
   - Когда кончите его осматривать, что, кстати сказать, для него  большая
честь.
   Сдержанность американца в  этом  вопросе  -  явление  по  меньшей  мере
странное. Но в конце концов - это не важно. К полудню  музыканты  завершат
свою интересную прогулку, и даже если они узнают  название  города  в  тот
момент, когда  будут  покидать  его,  -  не  все  ли  равно?  Единственное
соображение по этому поводу, которое приходит в голову,  следующее:  каким
образом такой значительный город может  находиться  в  определенном  месте
калифорнийского  побережья,  не  принадлежа   к   Федеральной   республике
Соединенных Штатов? И, с другой стороны, как объяснить, что  их  кучер  не
подумал даже упомянуть о нем?  Самое  важное  для  артистов  -  в  течение
ближайших суток добраться до Сан-Диего, где они получат  ключ  к  загадке,
даже если Калистус Мэнбар не соизволит ее разъяснить.
   Между тем эта странная личность опять пускается в  словоизвержения,  но
явно не желает сообщать никаких более точных сведений.
   - Господа, - говорит  он,  -  мы  подошли  к  Тридцать  седьмой  авеню.
Обратите внимание на изумительную перспективу! В этом  квартале  тоже  нет
лавок,  магазинов  и  уличного  движения,  свидетельствующего  о  торговой
деятельности. Только особняки и частные квартиры,  но  у  здешних  жителей
капиталы помельче, чем у обитателей Девятнадцатой  авеню.  Здешние  рантье
имеют миллионов десять - двенадцать...
   - Совсем нищие, что и говорить! -  заявляет  Пэншина,  и  выразительная
гримаса кривит его рот.
   - Э, господин альт, - возражает на это Калистус Мэнбар, - всегда  можно
оказаться нищим по отношению  к  кому-нибудь.  Миллионер  по  сравнению  с
человеком, у которого только сто тысяч франков, - богач. Но он не богач по
сравнению с тем, у кого сто миллионов!
   Наши артисты уже неоднократно могли заметить, что из всех слов, которые
употребляет их чичероне, "миллион" слетает у него  с  языка  чаще  других.
Слово и в самом деле завораживающее.  Калистус  Мэнбар  выговаривает  его,
надувая щеки  и  с  каким-то  металлическим  звучанием  в  голосе,  будто,
произнося его, он уже чеканит монету. И  если  изо  рта  его  сыплются  не
драгоценные камни, как у сказочного крестника фей, у  которого  падали  из
уст жемчуг и изумруды, так уж по крайней мере - золотые монеты.
   И Себастьен Цорн, Пэншина, Фрасколен, Ивернес все бродят  и  бродят  по
необыкновенному  городу,  географическое  наименование  которого  им   еще
неизвестно. Здесь улицы оживлены. Снуют  прохожие,  все  хорошо  одеты,  и
лохмотья бедняка не оскорбляют ничьих взглядов. Повсюду трамваи,  экипажи,
грузовые повозки  на  электрической  тяге.  Некоторые  крупные  магистрали
снабжены  самодвижущимися  тротуарами,  которые  приводятся   в   действие
вращением замкнутой цепи и по которым можно ходить,  как  ходят  в  поезде
независимо от их движения.
   Электрические экипажи катятся по мостовой так же бесшумно, как  шар  по
сукну биллиарда. Что касается экипажей в подлинном смысле слова,  то  есть
запряженных лошадьми, то они попадаются только в очень богатых кварталах.
   - А вот и церковь! - говорит Фрасколен.
   И он указывает  на  здание  довольно  тяжелых  пропорций,  без  всякого
архитектурного стиля, расположившееся,  словно  огромный  торт,  посредине
площади, покрытой зелеными газонами.
   - Это протестантский храм, - сообщает Калистус  Мэнбар,  останавливаясь
перед зданием.
   - А в вашем городе есть и католические церкви?.. - спрашивает Ивернес.
   -  Да,  сударь.  Впрочем,  должен  обратить   ваше   внимание   на   то
обстоятельство, что, хотя на земном  шаре  имеется  около  двадцати  тысяч
различных   религий,   мы    здесь    довольствуемся    католичеством    и
протестантством. У нас не так, как в  Соединенных  Штатах,  соединенных  в
политическом смысле, но разъединенных  в  отношении  религии,  ибо  в  них
столько же сект, сколько семей, -  методисты,  англикане,  пресвитерианцы,
анабаптисты, уэслианцы, и т.д.  Здесь  же  -  только  протестанты,  верные
кальвинистской доктрине, либо уж католики-паписты.
   - А на каком языке у вас говорят?
   - Одинаково распространены и английский и французский...
   - С чем вас и поздравляем, - говорит Пэншина.
   - Город, - продолжает Калистус Мэнбар, -  разделен  на  две  более  или
менее одинаковые части. Сейчас мы находимся...
   - В западной,  я  полагаю...  -  замечает  Фрасколен,  ориентируясь  на
положение солнца.
   - В западной... если угодно...
   - Как это... "если угодно"? - изумляется такому ответу вторая  скрипка.
- Разве положение частей света в вашем городе меняется по  прихоти  любого
обитателя?
   - И да... и нет... -  говорит  Калистус  Мэнбар.  -  Позже  я  вам  это
объясню... А пока вернемся к  этой  части  города...  западной,  если  вам
угодно, в которой  живут  исключительно  протестанты;  они  даже  и  здесь
остаются людьми практичными, в то время как более интеллектуальные,  более
утонченные католики занимают другую часть города. Само собой понятно,  что
храм этот - протестантский.
   - Да, похоже на  то,  -  говорит  Ивернес.  -  В  храме  такой  тяжелой
архитектуры молитва не поднимается к небу, а распластывается по земле.
   - Хорошо сказано! -  восклицает  Пэншина.  -  Мистер  Мэнбар,  в  таком
механизированном  городе  ведь  можно  прослушать  проповедь  и  мессу  по
телефону?..
   - Да, конечно.
   - И исповедаться?
   - Совершенно так же,  как  можно  вступить  в  брак  по  телеавтографу.
Согласитесь, что это практично...
   -  Невероятно  практично,  мистер  Мэнбар,  -   отвечает   Пэншина,   -
невероятно.



4. КОНЦЕРТНЫЙ КВАРТЕТ РАССТРОЕН

   После  такой  длительной  прогулки   к   одиннадцати   часам   человеку
разрешается проголодаться. И наши артисты готовы широко  использовать  это
разрешение.  Их  желудки  образуют  прекрасный  ансамбль,  и  все  четверо
настроены на один лад: во что бы то ни стало  надо  позавтракать.  С  этим
согласен  и  Калистус  Мэнбар,  не   менее   своих   гостей   подверженный
необходимости   ежедневно   принимать   пищу.   Не    вернуться    ли    в
"Эксцельсиор-Отель"? Пожалуй, придется, ибо  ресторанов,  по-видимому,  не
так уж много в этом городе, где все, вероятно, привыкли сидеть по домам  и
куда, надо полагать, редко заглядывают туристы из Старого и Нового Света.
   За несколько минут трамвай доставляет проголодавшихся  виртуозов  и  их
чичероне в отель, и там они подсаживаются к  уставленному  яствами  столу.
Поразительный  контраст  с  обычной  американской  трапезой,  где  большое
количество блюд не искупает  их  невысокого  качества.  Здесь  говядина  и
баранина превосходны: птица - нежная и ароматная,  рыба  -  соблазнительно
свежая. Кроме того, вместо обычной в американских ресторанах воды со льдом
- на столе пиво различных сортов и вина, которые еще десять лет тому назад
перебродили под солнцем Франции на холмах Медока и Бургундии.
   Пэншина и Фрасколен отдают должное этому завтраку  по  меньшей  мере  с
таким же усердием, как Себастьен Цорн и Ивернес... Само собой  разумеется,
Калистус Мэнбар настоял на том, что он угощает, и с  их  стороны  было  бы
невежливо возражать.
   Этот янки, чье красноречие неиссякаемо, проявляет чарующую  любезность.
Он говорит обо всем, относящемся к городу, за исключением именно того, что
его сотрапезники больше всего хотели бы знать, - то есть,  что  же  это  в
конце концов за независимый ни от кого город, название которого он  медлит
им сообщить? Пусть они потерпят,  он  все  скажет,  как  только  окончится
осмотр. Уж не намеревается  ли  он  напоить  членов  квартета,  чтобы  они
опоздали на поезд в Сан-Диего?.. Думать так нет  оснований:  ведь,  плотно
покушав, всегда захочешь хорошо выпить.
   Все уже заканчивали десерт; подали чай, кофе и ликеры, -  как  вдруг  в
гостинице задрожали стекла от громкого орудийного выстрела.
   - Что это?.. - спрашивает, вздрогнув, Ивернес.
   - Не волнуйтесь, господа, -  отвечает  Калистус  Мэнбар.  -  Это  пушка
обсерватории.
   - Если она отмечает полдень, - говорит Пэншина, взглянув на часы, -  то
с запозданием.
   - Нет, господин альт, нет. Здесь солнце, так же как и в других  местах,
не опаздывает.
   Странная улыбка приподнимает уголки губ американца, глаза под  стеклами
пенсне блестят, он потирает руки. Можно подумать, он  радуется  тому,  что
ему удалось кого-то "хорошо разыграть".
   Фрасколен, который меньше,  чем  его  товарищи,  разомлел  от  обильной
трапезы, смотрит на него с некоторой подозрительностью  и  не  знает,  что
думать.
   -  Ну-с,  друзья  мои,  -  позвольте  мне  так  вас   называть,   -   с
наилюбезнейшим видом говорит Калистус Мэнбар, - теперь нам надо  осмотреть
другую часть города. Я умру от огорчения, если вы упустите  хоть  малейшую
подробность! Не будем терять времени...
   - В котором часу отходит поезд на Сан-Диего?.. -  спрашивает  Себастьен
Цорн, озабоченный тем, как бы из-за опоздания не потерять ангажемента.
   - Да... в котором часу?.. - настойчиво твердит Фрасколен.
   - О!.. под вечер,  -  отвечает  Калистус  Мэнбар  и  подмигивает  левым
глазом. - Пойдемте, дорогие гости, пойдемте... Вы не раскаетесь, что взяли
меня своим проводником.
   Ну как не уступить такому любезному человеку?
   Четверо артистов покидают зал "Эксцельсиор-Отеля" и  медленно  идут  по
улице. Похоже на то, что они отдали слишком щедрую дань вину, ибо  ноги  у
них подкашиваются. Почва как будто обнаруживает склонность уходить  у  них
из-под ног. А ведь  они  идут  не  по  самодвижущемуся  тротуару,  который
тянется вдоль панели.
   -  Эге,  эге!..  Давайте  держаться  друг  за  друга,   -   восклицает,
спотыкаясь, "Его высочество".
   - Кажется, мы слегка выпили, - подхватывает Ивернес, вытирая себе лоб.
   - Ладно, господа парижане, -  утешает  американец,  -  один  раз  не  в
счет!.. Надо же было спрыснуть ваше прибытие сюда.
   - И мы опорожнили чашу до дна! - отвечает Пэншина, который примирился с
обстоятельствами и, по-видимому, был в наилучшем настроении.
   Улица, по которой они следуют за Калистусом  Мэнбаром,  приводит  их  в
другую часть города. Здесь оживление носит совсем иной  характер,  повадки
менее пуританские, как будто вас внезапно перенесли из Северных  штатов  в
Южные, из Чикаго в Новый Орлеан, из  Иллинойса  в  Луизиану.  В  магазинах
больше народа, в архитектуре больше изящества и фантазии, дома оборудованы
комфортабельнее, особняки, столь же великолепные, как и  в  протестантской
части, имеют более  веселый  вид.  Обитатели  тоже  отличаются  и  внешним
обликом, и походкой, и манерой держаться. Можно подумать, что  город  этот
двойной, как бывают двойные звезды, и две его части представляют собой два
рядом расположенных, но во всем не схожих города.
   Дойдя почти до центра этого района, на середине Пятнадцатой  авеню  вся
компания останавливается, и Ивернес восклицает:
   - Смотрите, настоящий дворец!..
   - Дворец семьи Коверли, - объясняет Калистус Мэнбар. - Нэт  Коверли  не
уступает Джему Танкер-Дону...
   - Он еще богаче?.. - спрашивает Пэншина.
   - Так же богат, - говорит американец. - Это  бывший  банкир  из  Нового
Орлеана, сотен миллионов у него больше, чем пальцев на обеих руках.
   - Прелестная пара перчаток, дорогой господин Мэнбар.
   - Еще бы!
   - И  эти  два  именитых  горожанина.  Джем  Танкердон  и  Нэт  Коверли,
разумеется, враги?..
   - Во всяком случае - соперники. Оба  стараются  добиться  главенства  в
городских делах и ревниво следят друг за другом.
   - Что ж, они в конце концов съедят друг друга? -  спрашивает  Себастьен
Цорн.
   - Может быть... и если один проглотит другого...
   -  Какое  у  него  будет  расстройство  желудка!  -  подхватывает  "Его
высочество".
   Калистус Мэнбар, которого рассмешил этот выпад, хохочет так, что  живот
у него ходит ходуном.
   Католическая церковь возвышается на  обширной  площади,  что  позволяет
любоваться ее изящными пропорциями. Она построена в  готическом  стиле,  а
чтобы оценить по достоинству  готическую  постройку  -  не  надо  отходить
далеко от нее, ибо вертикальные линии, составляющие своеобразную  прелесть
готики, не производят должного впечатления, если глядеть  издали.  Церковь
святой Марии заслуживает восхищения, ибо нельзя не любоваться ее стройными
островерхими кровлями, тонкой резьбой ажурных каменных розеток, изяществом
сводов, прелестью стрельчатых окон.
   - Прекрасный образец англосаксонской готики, - говорит Ивернес, большой
любитель архитектуры. - Вы были правы, господин Мэнбар, обе  части  вашего
города так же несхожи между собой, как храм в первой  из  них  отличен  от
собора во второй.
   - И, однако, господин Ивернес, обе эти части - детища одной матери.
   - Но... разных отцов?.. - замечает Пэншина.
   - Нет... одного отца, любезные мои друзья! Только они  получили  разное
воспитание. Их приспособили к  потребностям  тех,  кто  стремился  обрести
мирное,  блаженное   существование,   избавленное   от   всяких   забот...
существование, какого никому не может обеспечить ни один город Старого или
Нового Света.
   - Клянусь Аполлоном, господин Мэнбар, - отвечает Ивернес, - берегитесь!
Вы уж чересчур возбуждаете наше любопытство!.. Вы словно тянете без  конца
одну и  ту  же  музыкальную  фразу.  Ждешь  не  дождешься  заключительного
аккорда...
   - И в конце концов это утомляет слух! -  добавляет  Себастьен  Цорн.  -
Может  быть,   уже   наступил   момент   сообщить   нам   название   этого
необыкновенного города?
   - Нет еще, дорогие гости, -  отвечает  американец,  поправляя  на  носу
золотое  пенсне.  -  Дождитесь  конца  нашей  прогулки,  а  пока  пойдемте
дальше...
   - Прежде чем идти дальше, - говорит Фрасколен, у которого к любопытству
начинает примешиваться какая-то неясная тревога, -  я  хочу  сделать  одно
предложение.
   - Какое же?
   - Почему бы нам не подняться к самому шпилю церкви святой Марии? Оттуда
мы могли бы увидеть...
   - Нет,  нет!  -  восклицает  Калистус  Мэнбар,  мотая  своей  громадной
всклокоченной головой... - Не теперь... позже...
   -  Но  когда  же?..  -  спрашивает  виолончелист,   которого   начинают
раздражать все эти таинственные увертки.
   - Под конец нашей экскурсии, господин Цорн.
   - Так мы вернемся к этой церкви?
   - Нет, друзья мои,  наша  прогулка  завершится  осмотром  обсерватории,
башня которой на целую треть выше шпиля церкви святой Марии.
   - Но почему же все-таки, - настаивает Фрасколен, -  не  воспользоваться
случаем?..
   - Потому что... весь мой эффект пропал бы!
   Нет  никакой  возможности  вытянуть  другой  ответ  у  этой  загадочной
личности.
   Остается только подчиниться, и обстоятельный осмотр второй части города
продолжается.  Осматривают  торговые  кварталы,  портновские   мастерские,
обувные и шляпные магазины, мясные, бакалейные, фруктовые лавки,  булочные
и т.д. Калистус Мэнбар, которого приветствует большая  часть  попадающихся
навстречу прохожих, отвечает на поклоны с тщеславным  удовлетворением.  Он
неутомимо расхваливает все и вся,  словно  демонстрирует  какие-то  чудеса
природы, и язык его  работает  не  переставая,  как  церковный  колокол  в
праздничный день.
   Было уже около двух часов, когда квартет добрался до окраины города. По
ту сторону великолепной решетки, увитой цветами  и  вьющимися  растениями,
простираются поля, сливаясь с линией горизонта.
   Здесь Фрасколен делает некое  наблюдение,  которым  не  считает  нужным
поделиться со  своими  товарищами.  Все,  наверное,  объяснится  на  башне
обсерватории. Наблюдение его состоит в том, что  солнце,  которому  в  два
часа дня следовало быть на юго-западе, находится на юго-востоке.
   Это обстоятельство приводит в изумление пытливый ум  Фрасколена,  и  он
начинает "выкомуривать себе над ним мозги", как говорит Рабле, но внезапно
течение его мыслей прерывается восклицанием Калистуса Мэнбара:
   - Господа, трамвай отходит через несколько минут. Поедем в порт...
   - В порт?.. - опрашивает Себастьен Цорн.
   - О, придется проехать не больше мили, а это позволит вам  полюбоваться
нашим парком!
   Раз имеется порт, он должен быть расположен по ту  или  другую  сторону
города на калифорнийском берегу. И правда, где же  ему  быть,  как  не  на
берегу?..
   Артисты,  несколько  сбитые   с   толку,   рассаживаются   на   скамьях
комфортабельного вагона,  где  уже  сидят  несколько  пассажиров,  которые
здороваются с Калистусом Мэнбаром - черт возьми, да он со всеми знаком!  -
и электрический двигатель начинает работать.
   Калистус Мэнбар прав, называя парком местность,  простирающуюся  вокруг
города. Всюду аллеи, уходящие вдаль, зеленеющие лужайки, крашеные  ограды,
прямые или зигзагообразные заросли деревьев - здесь  растут  дубы,  клены,
буки, каштаны, железное дерево, вязы и  кедры,  и  все  эти  молодые  рощи
населены множеством птиц самых различных пород. Это  настоящий  английский
сад с  бьющими  родниками,  пышными  клумбами  во  всем  блеске  весеннего
цветения, зарослями кустарников, где  смешаны  самые  разнообразные  сорта
растений - гигантские герани, как в Монте-Карло, апельсины, лимоны, оливы,
лавры, мастиковые деревья, алоэ,  камелии,  далии,  александрийские  белые
розы, гортензии, белые и розовые  лотосы,  южноамериканские  страстоцветы,
пышные сочетания фуксий, сальвий, бегоний, гиацинтов, тюльпанов, крокусов,
нарциссов,  анемонов,  персидских  ранунк