скрылся в кустах.
   И Андрей, наконец решившись, обратился к помощнику коменданта:
   - П-простите, т-товарищ к-капитан, в-вы, с-с-случай-но, не из М-москвы?
   - Из Москвы. А что? - быстро взглянув на Блинова, осведомился капитан.
   - В-вроде в-встречал в-вас г-где-то, - обрадованно заулыбался  Андрей.  -
Н-наверно, в Москве. А в-вот г-где именно - н-никак не п-припомню!
   -. Москва велика, - холодно заметил  капитан  и,  еще  раз  посмотрев  на
Блинова, с уверенностью заявил: - Лично я вижу вас впервые!
   - М-может, в-вы на к-кого п-похожи... - смутясь, промолвил Андрей.
   - Каждый человек на кого-нибудь похож, -  сухо  и  наставительно  сообщил
капитан и отвернулся.
   Андрей был обескуражен и в душе  ругал  себя.  Так  и  надо!  Не  лезь  к
людям... Мало ли что тебе покажется... Не лезь!
   За  кустами  слышались  негромкие  голоса  -  Алехин   с      кем-то
разговаривал. Вскоре он появился на  поляне,  и  Андрей  посмотрел  на  него
ожидательно, однако худощавое малоподвижное  лицо  Алехина,  как  и  обычно,
ничего не выражало.
   Став между  деревьями  на  самом  краю  поляны,  он  предложил  помощнику
коменданта и Блинову следовать за ним и большими ровными шагами двинулся  по
дороге.
   - Сто десять, точно... - сказал он, останавливаясь, когда они поравнялись
с гнилым пеньком напротив среднего островка орешника: он  еще  раз  промерил
расстояние. - А сюда, - он указал рукою вперед, - сто сорок семь... Здесь мы
их и встретим... Если, конечно, они пойдут в нашу сторону...
   - А если не пойдут? - поинтересовался помощник коменданта.
   - И так может случиться... Тут, разумеется, нет никаких гарантий... Будем
надеяться... Стой аккуратно,  не  приминай  траву,  чтобы  не  наследить,  -
предупредил Алехин Блинова.
   Это замечание в равной степени относилось и к  помощнику  коменданта,  но
лишь погодя Алехин перевел на него взгляд.
   - Во время проверки держимся уступом: один сбоку и позади другого... Вот,
допустим, это вы, а это я... Или же наоборот. - Алехин быстро переместился и
оказался  в  метре  за  правым  плечом   капитана.   -   При   этом   задний
подстраховывает переднего... У вас... по комендантским  порядкам  тоже  ведь
так положено.  Только  в  городе  это  обычно  не  соблюдается,  а  здесь  -
необходимо... Одновременно нас будут подстраховывать  из  засады.  -  Алехин
показал на кусты орешника. -  Держитесь  свободно  и  уверенно...  В  случае
неподчинения   проверяемых,   напряженности   или    обострения    требуется
максимальная... боевая готовность, - избежав  слова  "бдительность",  сказал
Алехин. - При этом следует фиксировать "вальтер" в кармане.  Но  стрелять  в
случае необходимости - только по конечностям!.. И еще  непременное  условие:
ни в коем случае не закрывать проверяемых от засады! Понимаете?..  Может,  у
вас есть вопросы, что-нибудь не ясно? Пожалуйста...
   - До которого часа мы здесь пробудем?
   - Затрудняюсь сказать... сам не знаю, -  признался  Алехин,  рассматривая
кусты орешника. - А что?
   - Мне до восьми часов надо  непременно  вернуться  в  город,  -  помедля,
заметил помощник коменданта.
   - До восьми... Понятно... - думая о чем-то другом, неопределенно протянул
Алехин и попросил: - Будьте лю безны, постойте здесь минуту!.. Идем!  -
велел он Блинову.
   Сделав изрядный крюк - чтобы не наследить, - Алехин  показал  Андрею  его
место в орешнике; шагах в десяти левее должен был располагаться Таманцев.
   И тут и там в листве уже имелись вытянутые по горизонтали смотровые щели;
узкие, выщипанные по листику, с некоторым расширением в сторону дороги,  они
были совершенно незаметны.
   - Точно по твоему росту, - поднимаясь на цыпочки, сказал  Алехин.  -  Как
видишь капитана?
   - Н-нормально... От г-головы до б-бедер.
   - Ноги держи на ширине плеч. И главное - не напрягайся.
   Затем они с помощником коменданта вернулись  к  краю  поляны,  и  Алехин,
свернув в орешник, провел их на  небольшую  лужайку,  отделенную  от  поляны
кустарниковой порослью.
   На разостланной под березками плащ-палатке, похрапывая, мертвым сном спал
Таманцев. В стороне на широком пне стояла радиостанция (Андрей  уже  немного
разбирался в рациях и определил -  "Север");  возле  нее  сидел  старшина  с
пышной кудрявой шевелюрой.  Там  же  на  плащ-палатке  лежали  туго  набитый
вещмешок, несколько фляжек и старая фуражка: судя по цвету околыша, старшина
был пограничник - из частей по охране тыла фронта.
   - Это наша персональная радиосвязь, - шутливо пояснил Алехин капитану.
   При  виде  парадно  одетого,   представительного   помощника   коменданта
старшина-радист поднялся и, не снимая наушников, вытянулся перед ним.
   - Садись... - махнув рукой, сказал Алехин и,  поворачиваясь  к  капитану,
предложил: - Давайте перекусим. Сейчас самое время подкрепиться.
   - Благодарю вас. Не хочу, - отказался капитан,  хотя,  легко  позавтракав
утром, больше ничего не ел; он не любил, а в данном случае особенно не желал
одалживаться.
   - Отчего же не хотите?.. Ведь вы не  обедали...  -  развязывая  вещмешок,
говорил Алехин. - Продуктов вполне достаточно. Кстати, здесь  паек  на  пять
человек, то есть в том числе и на вас!
   - Вы уже взяли меня  к  себе  на  довольствие?..  -  усмехнулся  помощник
коменданта. - Потеха! Может, и в штаты свои уже зачислили? Спасибо, не хочу!
   То, что на него был получен  какой-то  паек,  естественно,    меняло
дело, однако, сказав "нет", он в силу своего характера уже  не  мог  принять
предложение Алехина.
   Алехин выложил из вещмешка на  плащ-палатку  две  буханки  белого  хлеба,
несколько банок различных мясных консервов, кульки  с  печеньем  и  сахаром.
Спустя минуту он и старшина с аппетитом ели. Андрей взял  только  печенье  и
опять с огорчением вспомнил о "какаве", попить которое ему не удалось.
   Помощник коменданта, отойдя в сторону и заложив руки за спину - это  была
его излюбленная поза, - расхаживал в тени берез, вдоль края лужайки.
   - Товарищ капитан, - сказал ему Алехин, -  неловко  все-таки...  неудобно
получается. Не по-русски! Одни едят, а другие глядят.
   - Почему же неудобно?.. Ведь вы мне предложили... А если я, извините,  не
желаю!..
   - Может, хотите пить? - Алехин  поднял  одну  из  фляжек.  -  Родниковая!
Холодная и вкуса необыкновенного! Такой в городе не отведаете.
   - Спасибо, - отказался помощник коменданта.
   Поев,  Алехин  напился  и  с  удовольствием  вытянулся  на   плащ-палатке
неподалеку от рации. Теперь, когда все, что от него зависело, было сделано и
засада подготовлена, он почувствовал невероятную  усталость,  более  того  -
опустошенность, будто из него вытряхнули или выжали все силы. И тотчас мысли
о дочери, о доме, о целом без  малого  десятилетии  его  довоенной  жизни  и
труда,  перечеркнутом  дикой  нелепостью  с  вывозкой  на  помол  уникальной
пшеницы, тяжкие мучительные мысли охватили его.
   "Да, лижет суставы и кусает сердце... Все это ужасно, но ты сейчас ничего
не можешь поделать. И не надо об этом думать! - уговаривал он себя. - Забудь
обо всем! Тебе нужны силы, и ты должен уснуть!.."
   За последние двое суток он спал всего несколько часов и теперь болезненно
ощущал это. Но прежде чем уснуть...
   - Товарищ капитан, - сказал он помощнику коменданта,  -  в  ногах  правды
нет. Кто знает, сколько здесь еще придется пробыть... Прошу, - он указал  на
плащ-палатку, - устраивайтесь со мной... Или, если  не  хотите,  садитесь...
Андрей, позаботься о капитане. Застели пень газетой.
   Он понимал состояние Блинова и, зная, что того обязательно надо  чем-либо
занять, предложил:
   - Если не будешь отдыхать, пройди на свое место В засаде  и  обживи  его,
потренируйся. Только осторожно - траву не мни и не наследи!
   Разъяснив затем старшине, при каких  сообщениях  его  следует  немедленно
разбудить, он по методе Таманцева    расслабил  мышцы  и  усилием  воли
заставил себя отключиться. Это не без труда удалось, и он уже  погружался  в
сон, но тут же судорожно приподнялся, услыхав внятный голос старшины:
   - Товарищ капитан!.. Товарищ  капитан...  Первый  передает:  одна  тысяча
семьсот... Первый повторяет для всех:
   одна тысяча семьсот...
   "Первым" по кодовому  расписанию  был  штаб  оперативной  группы,  и  это
сообщение означало, что войсковая операция  начнется  сегодня  в  семнадцать
ноль-ноль. А какой-нибудь час  спустя  цепи  прочесывания  будут  здесь,  на
поляне, и твоя засада станет ненужной. Впрочем, она, как и остальные  восемь
засад, может стать бесполезной и раньше: в тот момент,  когда  подразделения
окружат лес...
   Значит, генералу и Полякову не  удалось  добиться  отсрочки  операции  на
сутки. Кавказский человек, заместитель Наркома оказался прав. Москвичи почти
всегда оказываются  правы  -  они  в  курсе  обстоятельств,  неизвестных  на
местах... С каким темпераментом он кричал: "Не будет у вас завтрашнего  дня,
не будет!"
   "Невесело... Не то слово - хуже не придумаешь!..  Но  все,  что  от  тебя
зависело, ты сделал и можешь... ты должен уснуть!..  Расслабься  и  усни,  -
мысленно убеждал себя Алехин.  -  Тебе  хочется  спать,  ты  уже  чувствуешь
тяжесть в веках, забудь обо всем, расслабься и спи. Ты должен...  ты  обязан
уснуть..."



   75. ПОМОЩНИК КОМЕНДАНТА

   С каждым часом у него все больше портилось настроение, и хотя он  пытался
относиться к происходящему спокойно, по-философски, ничего не  получалось  -
скрытое раздражение постепенно нарастало. Он то ходил,  то  присаживался  на
пенек, накрытый газетой, и никак не мог удержаться:  курил  одну  за  другой
папиросы (подаренный отцом  еще  в  июле  "Казбек"),  которые  так  хотелось
приберечь, оставить на вечер, хотя  бы  десяток  -  для  представительности.
Новенькие, прекрасные, каких у него еще никогда не было, сапоги  намокли  от
травы и затяжелели,  он  с  тоской  представлял,  как  они  задубеют,  когда
высохнут, и соображал, чем их намазать, чтобы этого избежать.
   Старший из особистов, капитан Алехин, крепко спал,  подложив  под  голову
вещмешок с  продуктами.  В  стороне  от  него  на  другой  плащ-палатке  под
березками по-прежнему  похрапывал  некий  старший  лейтенант  в  грязной,  с
огромными заплатами гимнастерке. (Помощник  коменданта  не  разглядывал  его
лицо  и  не  подозревал,  что  это  тот    самый  офицер,  который,  не
поприветствовав его в городе и будучи  остановлен,  прикидывался  дурачком.)
Старшина сидел с наушниками у  рации  и  от  нечего  делать  читал  какую-то
порядком  замусоленную  книгу  со  схемами  на  вклейках  -   очевидно,   по
радиотехнике. И наконец, лейтенант-заика, перетянув, как и Алехин, кобуру на
живот, молча и сосредоточенно вышагивал по лужайке.
   Сколько так могло продолжаться?
   Чем больше помощник коменданта  размышлял  над  происходящим,  тем  более
нелепым все это ему представлялось.
   Из-за каких-то трех или четырех человек  взбулгачили  даже  не  сотни,  а
тысячи военнослужащих. Привыкший за войну к совсем иному соотношению сил, он
никак не мог с этим примириться.
   Ему вспомнились бои двухлетней давности - летом сорок второго,  в  районе
Котельниково, под Сталинградом. Его рота - девятнадцать человек! - обороняла
колодец. Обыкновенный колодец. Там,  в  степи,  колодцы  -  редкость,  и  за
источники воды шла ожесточенная, смертельная борьба.
   Выжженная солнцем трава... Зной... Пыль... Духота... Чтобы заставить  его
отойти и захватить колодец, немцы подожгли  степь...  Огонь,  клубы  густого
едкого дыма надвигались на боевые позиции роты с  трех  сторон.  И  за  этой
завесой наступали немцы: пехотный батальон -- полного состава! А в роте было
девятнадцать человек, два станкача и пэтээр...
   Зажечь степь навстречу и не пытались: дул западный ветер - и дым и  огонь
несло на расположение роты. Немцы непрерывно били из минометов и дивизионных
пушек. Град осколков вместе с искрами засыпал окопы. Дым  был  такой  едкий,
что пришлось надеть противогазы... Резина дымилась! Глаза у бойцов  краснели
и опухали... Кожа багровела и  вздувалась  волдырями...  Четверо  ослепло...
Обмундирование дымилось и загоралось, но люди держались!.. Держались не  час
и не два, а более суток!
   На рассвете второго дня немцы пустили  танки.  Три  удалось  подбить,  но
четвертый  прорвался  к  запасному  окопу,  где  помещались   тяжелораненые,
ослепшие. Они и подорвали его. Его и  себя...  Видел  ли  когда-нибудь  этот
Алехин, как умирающие слепые бойцы бросаются с гранатами на рев  мотора  под
танк?!
   В то утро капитан (тогда он был лейтенантом) потерял еще шестерых,  но  с
остатками роты удерживал колодец. Вместе с ним - дважды раненным -  в  строю
оставалось всего трое, когда пришел приказ отступить. И только тогда,
взорвав колодец связкой противотанковых гранат, они отошли.
   И никто не  поучал  его,  как  школьника!  И  никто  не  вымогал  у  него
бдительность!.. А столь  памятный  бой  за  развилку  шоссейных  дорог?..  И
сколько было еще таких боев... Жестоких!  Смертельных!  Неимоверно  тяжелых!
Когда противник превосходил в пять, в десять, в пятнадцать раз!..  Воюют  не
числом, а умением! Это правило вся армия исповедует с самого  начала  войны.
Армия, но не особисты. Для них не жалеют ни  средств,  ни  сил.  И  это  при
катастрофическом некомплекте личного состава в частях фронта.
   Оторвали от выполнения своих прямых обязанностей тысячи людей, причем все
экстренно, с заклинаниями о бдительности, секретности и особой  важности.  И
что дальше - для чего это  делалось?..  Неужели  для  того,  чтобы  вот  так
забраться в лес, нажраться до отвала и отрабатывать "взаимодействие  щеки  с
подушкой", точнее - за неимением подушки  -  с  вещевым  мешком.  Перекур  с
дремотой на четыреста минут!
   Помощнику коменданта вспомнился  старый  язвительный  армейский  анекдот:
"Чем отличаются особисты от медведя?.. А тем, что медведь спит только  зиму,
а особисты - круглый год..."
   При всей сдержанности и  внешнем  спокойствии  капитана,  буханки  белого
хлеба подействовали на него,  как  красная  тряпка  на  быка.  Он  с  трудом
справился со своим возмущением.
   Белый хлеб и другие деликатесные по военному  времени  продукты,  которые
были положены и выдавались строго  по  норме,  кроме  летного  состава  ВВС,
только раненым в госпиталях - он и сам получал и хорошо помнил эти тщательно
вывешенные порции, - особисты потребляли до отвала - кто сколько хотел. Лишь
из одного вещмешка вытащили две большие буханки и резали  толстыми  ломтями,
хотя находились в полном здоровье и к авиации никакого отношения не имели.
   По какому праву?! Он  знал  точно:  особисты  довольствуются  по  тем  же
нормам, что и другие офицеры  Действующей  армии,  исключая  летный  состав.
Впрочем, для них законы не писаны, что хотят, то и делают. И  все  молчат  -
побаиваются.
   Но лично он никогда их не боялся и не боится. Чтобы Алехин это понял,  он
и говорил ему, не стесняясь, то, что думал,  -  без  обиняков,  зная,  между
прочим, что подобная манера разговора действует сдерживающе даже на людей от
природы наглых.
   Как ни странно, беззлобная реакция Алехина на его колкие  высказывания  и
простоватая мягкая покладистость настораживали помощника коменданта.  В  его
представлении особист  без  какого-либо  заднего  умысла  не  мог  быть  так
приветлив и доброжелателен.
   Остальные ему тоже не понравились.
   И этот мальчишка-лейтенант, который привязался:
   "Товарищ капитан, вы не из Москвы?..  Вы  на  кого-то  похожи!.."  Щенок,
пытающийся заставить себя бояться. Жалкая попытка  запугать!..  Не  на  того
напали!
   И этот старшина, торопливо и шумно сожравший полбуханки  белого  хлеба  и
целую банку нежнейших консервированных сосисок.
   Такую же точно банку ему прислал с оказией в госпиталь отец, и он  роздал
по сосиске всей палате. Но его отец был начальник  политотдела  гвардейского
корпуса, без малого генерал, участник революции, гражданской и Отечественной
войн, прослуживший в Красной Армии четверть века. А какие заслуги могли быть
у этих людей?..
   Спавший же без просыпу под  березками  старший  лейтенант  за  один  свой
внешний вид заслуживал строгой гауптвахты. Такую безобразную гимнастерку мог
бы надеть - на земляные работы! - боец  саперного  батальона,  но  никак  не
строевой  офицер.  Армейский  и  не  надел  бы  -  не  посмел,  а   особисту
дозволено...
   "Да что тебе с ними, детей крестить?" - в который уж раз  говорил  самому
себе помощник коменданта и старался настроиться  на  иной  лад  и  думать  о
чем-либо другом, более приятном.
   День  медленно  подвигался  к  вечеру,  и  ему  оставалось  только  одно:
терпеливо ждать, когда все это кончится.
   Было без пяти минут  четыре.  Через  час  старик  отправится  за  букетом
цветов; в том, что он выполнит поручение и сделает все самым  добросовестным
образом, помощник коменданта не сомневался.
   С детства брезгливый, капитан не терпел  в  людях  неопрятности,  и  этот
старый еврей с вечной  каплей  под  носом,  естественно,  не  мог  быть  ему
симпатичен. Однако он  уважал  талант  и  мастерство  в  любой  деятельности
человека, в любом проявлении, а старик, несомненно, был  Мастером.  И  думал
помощник коменданта о нем с чувством почтения и признательности за  отличную
работу. Жалость  к  этому  одинокому,  обездоленному  войной  старику  снова
посетила  его,  когда  справа,  оттуда,  где  находилась  рация,  послышался
негромкий взволнованный голос старшины-радиста.



   76. "ПО МЕСТАМ!"

   - Товарищ капитан, товарищ капитан... - Старшина-радист тряс  Алехина  за
плечо. - "Девятка" передает: трое в военной форме  пересекли  просеку  левее
их. Движутся по дороге в нашем направлении... С двумя вещмешками!.. Оружие в
кобурах!..
   - Разбуди его! - живо поднимаясь и указывая глазами на  Таманцева,  велел
Блинову Алехин.
   Андрей с силой растолкал Таманцева, тот сел на-плащ-палатке, увидел перед
собой парадно одетого помощника коменданта и даже глазами заморгал -  уж  не
сон ли это?
   - Мамочка моя родная! -  хрипловатым  спросонок  голосом  воскликнул  он,
оглядывая капитана. - Явление Христа народу!
   - Ты что, мозги отоспал?! - негромко, но до враждебного резко одернул его
Алехин.
   - Культурное обращение с младшим по званию, нечего сказать! - делая  вид,
что обиделся, проговорил Таманцев;
   от сна  у  него  поправилось  настроение,  и  ему  до  чертиков  хотелось
подурачиться, поблажить. - А если действительно отоспал?..  Нежности  в  вас
нет, - потягиваясь, с укоризной  заметил  он.  -  Некачественно  вы  ко  мне
относитесь!
   Алехин, проворно ополоснув лицо водой из фляжки, достал носовой платок.
   - Умойся! - приказал он. - Живо! Минут через пятнадцать  они  могут  быть
здесь!
   Это подействовало - Таманцев подскочил, будто его подбросили, и сейчас же
спросил:
   - Сколько их?
   -  Трое...  В  военной  форме...  Идут  со  стороны  Каменки...  С  двумя
вещмешками... Оружие в кобурах...
   - С вещмешками. - Таманцев не скрывал свою радость. - Я влюблен!.. Малыш,
полей мне! В темпе!.. - велел он Блинову и заметил: - Вообще-то,  если  есть
пятнадцать минут, и пожрать бы не мешало!
   - Пойди сюда!
   Алехин отвел Таманцева в сторону и тихо сказал:
   -  Сейчас  нет  времени,  а  потом  я  тебе  прочищу  мозги!   Пора   уже
повзрослеть!.. В семнадцать ноль-ноль начнется войсковая операция...
   - Значит, все-таки дожали! - Таманцев взглянул на часы  и  от  возмущения
сплюнул. - Вот гадство!.. Уж если не считаются с Эн Фэ и генералом...  -  он
развел руками, - Москва бьет с носка и слезам не верит!..  Этих-то  трех  до
прочесывания мы вполне успеем прокачать.
   - Я тоже так думаю. Если только они  не  свернут  на  развилке  влево,  а
пойдут по этой дороге... - Одернув гимнастерку, Алехин обернулся в  сторону,
где стояли помощник коменданта и Блинов, и,  перетягивая  повыше  нарукавную
повязку, распорядился: - Всем проверить оружие  и  о