рования  части  машин  в  соответствии   с   Вашими   соображениями.
Колыбанов".


   ШИФРОТЕЛЕГРАММА

"Срочно!
Мазанову

   Задержанных  вами  по  делу  "Неман"  ошибочно  капитана  Боричевского  и
младшего лейтенанта Кузнецова немедленно освободите.
   Начальник   Управления   контрразведки   фронта    считает    необходимым
предупредить вас о неполном служебном соответствии. Поляков".


   ЗАПИСКА ПО "ВЧ"

"Срочно!
Егорову

   Для непосредственного руководства розыскными мероприятиями  органов  НКГБ
по делу "Неман"  в  Лиду  специальным  самолетом  в  10.30  вылетает  первый
заместитель Hаp кома госбезопасности  с  группой  высшего  оперативного
состава.
   При отсутствии у местных органов потребного количества автомашин под Вашу
личную  ответственность  предлагаю  обеспечить  всех  прибывших  необходимым
автотранспортом  и  немедленно  установить  с  ними   тесный   контакт   для
согласованности всех усилий по розыску.
   Исполнение донесите. Колыбанов".



   62. КАПИТАН АЛЕХИН

   С того предвоенного Первомая, когда умер отец, это был самый тяжелый день
в его жизни.
   Прибывшая утром из Управления машина привезла и  почту  -  письма  ему  и
Блинову, причем полученное Алехиным из родного села (он не  сразу  сообразил
от кого) было удручающим.
   Федосова, пожилая лаборантка, работавшая с ним до войны, писала,  что  на
опытной станции все пришло  в  запустение.  Тягла  нет,  рабочих  рук  тоже;
заведует ныне пришедший с фронта по ранению бывший  председатель  Кичуйского
сельпо Кошелев - Алехин пытался, но не мог его припомнить, - агрономического
образования он не имеет, дела совсем не знает и к тому  же  с  горя  или  от
бессилия пьет.
   Федосова  сообщала,  что  в  конце  апреля  всю  суперэлитную  уникальную
пшеницу, выведенную с такими трудами  Алехиным  и  его  сотрудниками,  плоды
почти целого десятилетия упорной селекции, по ошибке или  чьему-то  нелепому
распоряжению вывезли на элеватор, в хлебопоставку.
   Не свои - прибывшие вместе с уполномоченным "девки из  города"  вычистили
все под метелку. Федосова прибежала, когда они уже уехали, и единственно что
ей удалось - собрать по зернышку, "не больше жмени", каждого сорта.
   Еще она писала, что Лидаша,  жена  Алехина,  работавшая  младшим  научным
сотрудником той же опытной станции, с самого начала не поладила с этим новым
заведующим,  и  зимой  он  оставил  ее  без  дров,  из-за  чего   Настенька,
четырехлетняя дочка Алехиных, заболела ревматизмом и мучается ножками по сей
день.
   Все это было совершенной неожиданностью, поскольку сама  Лидаша  почти  в
каждом письме просила за них не  беспокоиться,  мол,  дома  полный  порядок.
Выходит, про сто не хотела огорчать, полагая,  что,  находясь  вдалеке,
на" фронте, он все равно бессилен что-либо предпринять.
   Федосова   была    безотказная    работница,    человек    бесхитростный,
немногословный, и Алехин понимал, что она нисколько не преувеличивает  и  уж
коль раздобыла его адрес и решилась  ему  написать,  там  действительно  все
дошло до ручки.
   При мысли о дочери остро клешнило сердце. И как никогда было обидно,  что
его опыты - фактически девять лет его жизни -  пошли  насмарку.  Он  пытался
как-то  успокоиться,  убеждал   себя,   что   это,   очевидно,   объективная
необходимость и ничего тут не поделаешь - война.  С  одной  стороны,  семена
поистине бесценной пшеницы, с другой - возможно, где-нибудь люди умирают  от
голода, как два года назад в Ленинграде. Он силился,  но  не  мог  уговорить
себя, что это не ошибка, а есть, очевидно, государственные, неизвестные  или
непонятные ему соображения.
   Что же касается дров, то здесь приходилось винить жену.  Напиши  она  ему
вовремя, конечно, можно  было  бы  помочь.  Егоров  в  подобных  случаях  не
стеснялся обращаться в любые организации  и,  несомненно,  вмешался  бы  тут
весомо и энергично.
   Письмо Федосовой Алехину передали по  возвращении  из  Вильнюса,  куда  в
конце ночи он летал  с  Поляковым  для  инструктажа  командиров  специальных
частей  и  подразделений,  собранных  там  на  случай  проведения  войсковой
операции.
   Напутствуя их перед вылетом, Егоров, в частности, напомнил:
   - Главное - внезапность и надежность оцепления при создании  оперативного
кольца!.. И  никакой  огласки!  Подразделения  привлекаются  для  выполнения
специального задания,  ною  том,  что  операция  проводится  контрразведкой,
должны  знать  только  командиры  частей  и  офицерский  состав  комендатур!
Проинструктируйте их лично, не упустив и малейших деталей. Вами должны  быть
предусмотрены и разъяснены необходимые действия во всех возможных случаях  и
ситуациях!..
   В силу ряда обстоятельств генерал и Поляков по-прежнему считали войсковую
операцию нецелесообразной, но уж коль ее надлежало провести, она должна была
быть подготовлена самым тщательным образом.
   Большое значение Поляков  придавал  синхронности  оцепления  Шиловичского
леса. Двести девяносто шесть грузовиков двенадцатью отдельными автоколоннами
должны были минута в минуту выйти к массиву в примерно   равноудаленных
друг от друга пунктах и, двигаясь затем по кругу с  одинаковыми  дистанциями
между всеми машинами, замкнуть оперативное  кольцо,  создав  так  называемую
"карусель". Далее после получения условного сигнала - на каждой пятой машине
имелась рация - надлежало окаймить массив  по  всему  извилистому  периметру
надежной  цепью  скрытых  заслонов  и  лишь  затем  ввести  в  дело   группы
прочесывания.
   Точное соблюдение намеченного Поляковым  графика  и  заданных  дистанций,
локтевая связь и взаимодействие  между  заслонами  гарантировали  надежность
оцепления и невозможность кому-либо выйти, проскользнуть или  прорваться  за
его пределы.
   В   конце   своего   недлинного    выступления,    записываемого    всеми
присутствующими, Поляков подчеркнул особую важность предстоящей  операции  и
персональную ответственность каждого, кто будет  в  ней  участвовать,  -  от
командиров частей до рядовых.
   Затем Алехин изложил особенности поисков  в  густом  лесу,  противоминные
предосторожности и действия в случае обнаружения кого-либо и задержания.
   Вопросов ему  не  задавали.  Офицеры  частей  по  охране  тыла  фронта  и
маневренных групп, в большинстве своем бывалые пограничники с немалым боевым
опытом, наверняка неоднократно участвовали в различных войсковых  операциях,
и Алехин подумал, что для них, как и  для  него  с  Поляковым,  в  этот  час
полезнее было бы поспать. Однако в директиве, полученной вечером из  Москвы,
содержалось   требование   обязательного   подробного    инструктажа    всех
привлекаемых к розыскным мероприятиям и войсковой операции по делу  "Неман",
и Алехин добросовестно излагал то, что слушавшие его, судя по всему,  и  так
знали.
   В Лиду он и Поляков вернулись из Вильнюса, когда уже рассвело.
   Такой концентрации усилий по розыску, такого массирования сил  и  средств
Алехин за три года работы в контрразведке не видел, да и слышать  ни  о  чем
подобном ему не приходилось.
   Со вчерашнего дня в полосе фронта от передовой и на всю  глубину  тыловых
районов осуществлялся строжайший контрольно-проверочный режим. К  утру  было
задействовано   свыше   семисот   оперативных   групп.   Около    пятидесяти
радиопеленгационных установок круглые сутки  сторожили  эфир.  От  Восточной
Пруссии и Польши до Вязьмы во всех населенных пунктах и при выезде  из  них,
на станциях и пересечениях шоссейных дорог, в  поездах  и  местах  скопления
военнослужащих проводилась усиленная проверка  документов. На  рассвете
поступило небывалое распоряжение о досмотре личных вещей.
   Ночью на Лидском аэродроме продолжали  садиться  самолеты  с  оперативным
составом  контрразведок  других  фронтов,  служебно-розыскными  собаками   и
сопровождавшими их проводниками. В район города по-прежнему стягивались люди
и грузовики; проделав сотни километров пути, прибыло несколько автоколонн  с
1-го и 2-го  Белорусских  фронтов  -  войска  НКВД  и  радиоразведывательные
группы.
   Всего в течение суток к проведению розыскных и проверочных мероприятий по
делу  "Неман",  считая  личный  состав  частей  по  охране  тыла  фронтов  и
комендатур, а также поддержки,  выделенные  армией,  было  привлечено  более
двадцати тысяч человек.
   Из Москвы звонили  буквально  каждые  четверть  часа  не  только  высокое
начальство,  но  и   офицеры-розыскники.   Требовали   различные   сведения,
подтверждения прибытия людей и техники, и в  первую  очередь  вновь  добытые
данные, словно они должны были поступать сюда, в Лиду, обильно и непрерывно.
Сообщались дополнительные указания и версии, при этом высказывались советы и
различные предположения, не обходилось  и  без  того,  что  Поляков  называл
"вмешательством в детали" и "мелочной опекой".
   К утру напряжение стало, казалось, предельным, бесконечные же  звонки  из
Москвы вносили неизбежную в таких случаях нервозность. По настоянию Полякова
аппарат "ВЧ" перенесли в соседний кабинет,  где  около  него  дежурили  двое
офицеров.
   Письмо Федосовой ударило Алехина как обухом по голове. Некоторое время он
находился в полной растерянности, и Поляков, искавший его, подойдя к нему на
площадке, где стояли машины, заметил это и справился:
   - Что с тобой?
   Алехин неопределенно пожал плечами и, чтобы избежать дальнейших вопросов,
сказал:
   - Я вас слушаю.
   - Возьми двух человек из резервных, - велел подполковник. -  Надо  сейчас
же сменить Таманцева, чтобы группа была в сборе. И немедленно возвращайтесь!
   В машине Алехин пытался переключиться, но не  мог.  Всю  дорогу  мысли  о
дочери и о  вывезенной  уникальной  пшенице,  точнее,  о  целом  без  малого
десятилетии его довоенной жизни, угнетали и будоражили его.
   Дочку он не видел четвертый год и представлял ее себе главным образом  по
фотографии, присланной ему женой прошлой осенью ко дню его рождения.
   На этой карточке, хранившейся  вместе  с  партийным  билетом  в  сейфе  у
Полякова, в Управлении, Настенька крепкими полными ножками стояла на  столе,
застеленном праздничной скатерью, в короткой нарядной рубашке,  толстощекая,
радостная, с большим бантом в волосах.
   Эта фотография не меньше,  чем  письма  жены,  внушала  уверенность,  что
девочка здорова, сыта и дома все в порядке. А оказалось...
   Вывозка в хлебопоставку селекционной  пшеницы  представлялась  ему  после
размышлений   никак   не   государственной    необходимостью,    а    чистым
головотяпством. Он припомнил газетное сообщение  о  том,  как  в  осажденном
Ленинграде ученые, умирая от голода, сохранили элитное семенное зерно;  там,
в тяжелейших условиях блокады, сохранили, а у него  на  родине,  в  глубоком
тылу, - уничтожили.
   Он видел  мысленно  станционное  поле  с  тысячами  аккуратных  деляночек
размером в квадратный метр каждая. В  его  сознании  всплывали  бесконечные,
бесчисленные  опыты,  закладываемые   тщательно,   кропотливо,   во   многих
повторностях, с различными вариантами посева и  агрофонов.  Возникли  в  его
памяти и близкие ему люди, бывшие  сотрудники  станции,  -  как  сообщала  в
письмах жена, за эти три года на семерых из них пришли похоронные...
   Ему вспомнилось, как из гибридов, полученных в тридцать шестом году, было
выделено всего одно  растение,  одно-единственное  с  девятисот  шестидесяти
делянок! Необычно крупные зерна этого колоса стали  родоначальниками  нового
сорта, выведенного после еще пяти лет упорной селекции и  жестокого  отбора.
Конечный результат был получен, когда Алехин находился уже на фронте.
   И вот эту уникальную пшеницу,  которой  после  государственных  испытаний
предстояло "прописаться" на многих  миллионах  гектаров  земель,  вывезли  в
хлебопоставку - на помол! Как же могли  ее  принять  на  элеваторе  товарным
зерном, если из документов наверняка было ясно, что это - суперэлита  высших
репродукций?..
   Для  завершающих  селекцию   государственных   конкурсных   испытаний   и
официального признания две жмени, собранные Федосовой, разумеется, не  могли
ничего дать. Он был отброшен назад как минимум на несколько лет  и  понимал,
что после войны, если останется жив, придется повторять уже пройденное...
   В мыслях о  дочери  самым  ужасным  было  сознание  своей  беспомощности,
сознание, что там, далеко в Заволжье, страдает маленькое, столь дорогое  ему
существо, а он не в силах, не в состоянии чем-либо ей помочь... Вычитан
ная где-то еще до войны фраза: "Ревматизм лижет суставы и кусает  сердце"  -
все время вертелась в его голове. "Лижет суставы и кусает сердце!"
   - Ну что... - сбавляя скорость, сказал Хижняк. - Станем здесь?..
   Алехин быстро осмотрелся по сторонам. Оказывается, уже миновали  Шиловичи
и подъехали к тому месту, где трое суток  назад  останавливалась  полуторка,
когда привезла Фомченко и  Лужнова.  Здесь,  у  мостика  через  речушку,  он
договорился встретиться с Таманцевым.
   - Хорош.
   Взяв автомат, он вылез из машины.
   Когда подошел Таманцев, по его виду, по пятнам  крови  на  гимнастерке  и
принесенному им узлу Алехин сразу понял: что-то произошло. В то же мгновение
он обратил внимание на лопатку, подняв ее, повернул, увидел срез и  подумал,
что это, должно быть, лопатка Гусева... Откуда она взялась?
   Эта  догадка,  разумеется,  требовавшая  подтверждения,  вывела  его   из
состояния, в каком он пребывал после получения письма. Он помнил, что Гусеву
выписали лопатку со склада за день до поездки и пользоваться ею он не успел,
а этой копали, и Алехин поспешно стал выковыривать частицы земли, забившейся
между черенком и шейкой лопатки.
   Супесь без примеси  других  почв.  Удивительно  чистая,  легкая  и  очень
светлая. Исчезновение из "доджа" малой саперной лопатки работало  на  версию
Полякова о наличии в этом районе тайника, где пряталась разыскиваемая рация,
и если это лопатка Гусева, то, значит... Такая  легкая,  необычайно  светлая
супесь встретилась Алехину  только  в  одном  месте:  на  поросшем  суборью,
сравнительно небольшом участке Шиловичского леса  -  он  еще  отметил  тогда
железную зависимость растительности от почвы.
   Если это лопатка Гусева, то, по  всей  вероятности,  тайник  можно  будет
отыскать сегодня же, в крайнем случае завтра... И если рация еще там...
   Если  это  лопатка  Гусева,  то  ее  нахождение  на   подловке   у   Юлии
свидетельствовало о принадлежности Павловского к разыскиваемой  группе,  что
также было весьма существенно, и Алехин невольно подумал, как  обрадуются  в
таком случае Поляков и генерал.
   Разминая крохотные комочки  земли,  он  краем  глаза  увидел  разложенное
Таманцевым на плащ-палатке, по-смотрел и, связав  все  воедино,  понял,  что
была попытка задержания, но неудачная, и, наверно,  кроме  того,  что  лежит
перед ним, есть еще только труп... А если так, то  более  огорчительную
оплошность и неприятность в данной ситуации трудно себе представить.
   - Что это? - указывая на плащ-палатку и присаживаясь на корточки рядом  с
ней, спросил Алехин.
   Молчание Таманцева, его виноватый  вид  и  поведение  подтверждали  самое
неприятное предположение.
   Алехин  взял  с  плащ-палатки  офицерские  удостоверения,  раскрыл   оба,
вгляделся в фотографии и узнал:
   - Павловский...
   Таманцев молчал. Алехин поднял голову, увидел у  него  в  руке  дюралевый
портсигар, выпрямляясь, быстро взял его и, осмотрев, сказал:
   - Надо полагать, это - Гусева... И лопатка тоже, очевидно, Гусева...
   - Какого Гусева? - тихо проговорил Таманцев. И тут Алехин  подумал,  что,
находясь третий день здесь в засаде, Таманцев не знает ни  о  Гусеве,  ни  о
том, что дело "Неман"  взято  на  контроль  Ставкой,  ни  о  том  совершенно
небывалом, что уже вторые сутки творится в тылах обоих фронтов.
   "Лижет суставы и кусает  сердце!"  -  внезапно  снова  всплыло  в  голове
Алехина. И, посмотрев на Таманцева, он огорченно спросил:
   - Как же вы его упустили?
   Бросив неприязненный взгляд на прикомандированных, Таманцев отвернулся и,
помедля секунды, с неожиданной злостью сказал:
   - По халатности,  Павел  Васильевич...  Исключительно  по  халатности!  Я
должен был подставить свою голову, но, извините, не успел!



   63. ПОЛЯКОВ И НИКОЛЬСКИЙ

   В семь часов утра, по настоянию  Полякова,  Егоров  и  Мохов  отправились
позавтракать и немного отдохнуть. Поляков обещал разбудить их в девять,  про
себя решив сделать это часом  позже.  Он  знал,  что  наибольшее  напряжение
возникнет во второй половине дня и что, когда прибудет начальство из Москвы,
выкроить хотя бы малость для сна  или  отдыха  станет  невозможно.  Сам  он,
приняв со вчерашнего вечера уже  третью  таблетку  "кола",  чувствовал  себя
превосходно и работал с увлечением, споро и производительно.
   В девятом часу появился добиравшийся на попутных машинах Лужнов, бледный,
с трудом державшийся на ногах от потери крови и тряской дороги. Он  сообщил,
что Павловский при задержании застрелился, что пришел он  один,  причем
не со стороны леса - очевидно, откуда-то приехал.
   Лужнова  била  дрожь,  зубы  у  него  стучали,  и  Поляков  не  стал  его
расспрашивать - вскоре должны были  вернуться  Алехин  и  Таманцев.  Поляков
напоил его крепким чаем из термоса, с тройной порцией сахара, и  отправил  в
госпиталь.
   В девять часов, захватив с собой папки с документами и чистой бумагой, он
поспешил в соседний кабинет, чтобы доложить в Москву о ходе розыска.
   Телефон "ВЧ" был занят инженер-полковником Никольским.  Чтобы  не  терять
времени на хождения взад и вперед, Поляков расположился за свободным столом,
раскрыл папки и продолжал работать.
   Поглощенный розыском и подготовкой войсковой операции, Поляков не  вникал
в  подробности  того,  что   называлось   "радиотехническим   обеспечением".
Никольский с еще двумя пожилыми инженер-майорами, прибывшими поздно  вечером
из Москвы, помещались отдельно, в одном из кабинетов; они делали свое  дело,
а он, Поляков, - свое, и друг друга почти не касались: потребные для розыска
точность и оперативность пеленгации и  взаимодействие  слежечных  станций  с
мобильными поисковыми группами зависели непосредственно от сосредоточенных в
районах выжидания "слухачей", а не от представителей Главного управления.
   Теперь из разговора  Никольского  Полякову  стало  ясно,  что  проводятся
крупнейшие приготовления по созданию активных радиопомех  на  случай  выхода
разыскиваемого передатчика в эфир.
   Собственно,  о  возможности  такого  мероприятия  он  узнал  мельком   из
разговора Егорова с Моховым еще на рассвете, но не придал тому значения и не
стал,  даже  не  пытался  обдумывать.  В  это  утро  в  Москве  изучались  и
подрабатывались  все  возможные  превентивные  действия  по  делу   "Неман",
возникали и, как правило, тут же отвергались различные проекты и  намерения,
слыша  о  которых  Поляков  шутливо  говорил:  "Не  надо  представлять  себе
неприятности, которые еще  не  произошли!"  Теперь  же  создание  радиопомех
становилось реальностью.
   - Вы что, собираетесь их глушить? -  спросил  Поляков,  когда  Никольский
положил трубку.
   - Непременно!
   - Соедините меня с генералом Колыбановым,  -  приказал  Поляков  высокому
горбоносому капитану, дежурному по "ВЧ", и снова посмотрел на Никольского. -
Если их станут глушить, они почти наверняка поймут, что запе ленгованы,
и тогда мы потеряем важнейшее преимущество. Они могут  перейти  на  запасную
волну, которая нам неизвестна... Если их  спугнут,  они  могут  скрыться  из
района передачи и на  какое-то  время  уйти  в  радиомолчание.  Да  и  немцы
сообразят,  что  их  рация  запеленгована.  Все  эти  возможные  последствия
предусмотрены?
   - Вы не совсем правильно  поняли,  что  мы  собираемся  делать,  и  плохо
представляете наши  возможности,  -  с  улыбкой  заметил  Никольский.  -  Мы
подготавливаем совершенно необычное мероприятие! Речь идет не о  прицельных,
а о массиров