й лейтенант тяжело поднял голову и, протирая глаза и щурясь,  сонно
разглядывал Андрея. Он был низкоросл и молод, на вид лет двадцати  трех,  не
более.
   - Никитин, - приказал комендант. - Возьмешь двух  патрулей,  проверите  в
гродненском девятый вагон.  Там  едет  один  тип,  надо  узнать,  кто  он...
Понимаешь?.. Осторожненько! Вот лейтенант объяснит. Проверяете с двух концов
весь вагон. - Комендант посмотрел на часы.  -  Сейчас  дадут  отправление  -
спешите! В крайнем случае задержишь минут на пять, но не больше!..
   - Вы откуда? - выходя за Андреем из кабинета, громко зевая  и  подтягивая
штаны, спросил Никитин.  -  Из  контрразведки...  Все  в  шпионов  играете,-
понимающе усмехнулся он, окидывая взглядом мокрое обмундирование юноши. -  И
какого шута вам не спится?! - с чувством подосадовал он.
   С двумя сержантами-патрулями они вышли из барака. Мимо по третьему от них
пути, набирая скорость, катились вагоны пассажирского поезда.
   - Тю-тю! Поехали, -  присвистнул  Никитин,  останавливаясь,  и,  указывая
рукой, будто обрадованно сообщил: - Вот он, гродненский!
   - 3-за мной! - крикнул Андрей, подбегая к составу.
   Он на ходу вскочил на подножку и, толчком  распахнув  дверь,  поднялся  в
тамбур; оттолкнув женщину в платке, которая с перепугу кинулась в вагон,  он
нащупал в темноте ручку стоп-крана и рванул ее книзу.
   Поезд резко затормозил.
   В вагоне что-то упало, послышались тревожные возгласы, неистово  закричал
ребенок. Но Андрей ничего не слышал; спрыгнув на землю, он бежал к  девятому
вагону.
   Пока Никитин объяснялся с подоспевшим начальником поезда, Андрей заглянул
в вагон. Железнодорожник сидел в том же купе; теперь он был без плаща и  без
фуражки.  Андрей  решил  на  всякий  случай  не  лезть  ему  на   глаза   и,
договорившись с Никитиным, начал проверку с другого конца вагона.
   Пассажиры  в  основном  были  гражданские.  Все  были  разбужены   резкой
остановкой поезда и судачили по этому поводу; высказывались самые  различные
предположения.  Сержант  светил  фонарем;  Андрей  машинально   просматривал
документы  и  так  же  машинально  задавал  положенные   в   таких   случаях
стереотипные вопросы: "Откуда едете?.. Куда?.. Кем выдан пропуск?.."  и  так
далее. Мысленно же он находился в другом конце вагона.
   Мандата на право проверки никто не требовал. Андрей проверял  уже  третье
купе, когда поезд снова тронулся.
   - Лейтенант, - крикнул Никитин, - сходим!
   Андрей, поняв, что все уже сделано, поспешил вслед за  патрулем  покинуть
вагон.

   * * *

   -... пропуск, броня - все в порядке,  -  докладывал  коменданту  Никитин,
когда Андрей вошел в кабинет. - Командирован со станции Котельнич, следует в
Гродно к месту постоянной службы. С женой и двумя детьми...
   - Откуда д-дети? К-какая жена? - перебил Андрей изумленно и растерянно. -
Не может быть!
   - Тот  самый,  что  вы  указали.  Во  втором  купе.  Невысокий,  толстый.
Железнодорожник. Других там не было!
   - Он п-поляк?
   - Поляк? - Никитин от души расхохотался. - Вятский!.. Его же видно -  наш
брат, Ванька!
   - Перестаньте, - строго остановил комендант- - Вас  спрашивают  серьезно.
Фамилию вы установили?
   - А как же?.. Шишков Федор Алексеевич, девяносто шестого года,  родом  из
Зуевки Вятской губернии... Они сели в Минске - проводница  подтвердила...  А
здесь он вылезал за кипятком...
   - Ты упустил его по дороге, - заключил Алехин, выслушав Андрея.
   Они снова лежали в холодной мокрой  траве,  наблюдая  за  домом.  Еще  не
светало.
   - В поезде ты наткнулся на другого...  наверно,  похожего...  -  невесело
продолжал капитан. - Все остальное было впустую...



   35. ВСЕ ЖЕ ПОСТАВИМ ТОЧКУ...

   Оставив Блинова наблюдать, Алехин на полуторке - Хижняк с вечера  спал  в
машине на соседней улице - помчал в предрассветной полутьме к аэродрому.
   Мокрое обмундирование холодным компрессом липло к телу. За  ночь  он  так
продрог, его било как в лихорадке. Сейчас бы пробежаться для согрева, да  не
было времени.
   Город еще не проснулся. За всю дорогу  к  аэродрому  он  повстречал  лишь
четырех одиночных военных - ни одного гражданского  -  да  два  грузовика  с
ночными пропусками на лобовых стеклах.
   Поляков,  как  и  у  себя  в  Управлении,  в  гимнастерке  без  ремня,  с
расстегнутым воротником сидел за столом в  зашторенном  кабинете  начальника
отдела  контрразведки  авиакорпуса  и  колдовал  над   листом   бумаги.   На
приветствие Алехина он, подняв  голову,  рассеянно  ответил:  "Здравствуй...
Садись..."
   - Они в доме, - сообщил Алехин.
   - Застыл?
   - Если бы не дрожал, то совсем бы замерз, - отшутился Алехин.
   - На вот, погрейся. - Поляков подвинул к нему трофейный,  с  идиллическим
баварским пейзажем розоватый термос, известный, наверно, всему Управлению. -
И булочку бери...
   Алехин налил из термоса в стакан крепкого  душистого  чая,  завариваемого
подполковником самолично по какой-то своей особой методе, опустился на  стул
у приставного столика и, положив  в  рот  кусочек  сахара,  с  удовольствием
сделал несколько глотков.
   Перед  Поляковым  лежал  лист  бумаги  с  десятью,  наверно,   строчками,
исчерканными, со вставками, исправлениями и  двумя  вопросительными  знаками
синим карандашом. Алехин взглянул мельком, подумал, что это, очевидно, текст
для одной из точек радиоигры, дела столь  кон  фиденциально-секретного,
что и смотреть туда больше не стал.
   Он знал, что каждая буковка  в  таких  документах  утверждается  Москвой,
согласовывается, если  содержит  дезинформацию,  с  Генеральным  штабом,  но
продумать и составить текст должен Поляков, вся ответственность  на  нем,  и
Алехин пожалел, что пришел не вовремя.
   Его   восхищало   в   Полякове   умение   при    любых    обстоятельствах
сосредоточиться, отключиться от всего в  данную  минуту  второстепенного,  а
главным сейчас для подполковника были, очевидно, эти исчерканные строчки.
   Помедлив, Алехин взял сиротливо лежавшую на блюдце булочку,  маленькую  -
из офицерской столовой. Он так зазяб и  проголодался,  что  съел  бы  сейчас
десяток таких крохотулек, а то и больше. Подобные по форме пышечки  пекли  и
дома, только  не  на  противне,  а  в  печи,  тоже  из  пшеничной  муки,  но
деревенского, не машинного помола. Те, разумеется, были несравненно вкусней,
особенно со сметаной.
   Он вспомнил, как весной или осенью, продрогший, возвращался в сумерках  с
полей в тепло родной избы, и радостный крик дочки, и  необыкновенные  щи,  и
горячие  блины,  и  соленые  грузди,  и  квас...  Все  это  казалось  теперь
призрачным, совершенно нереальным...
   - Вчера они опять выходили в эфир, - вдруг спокойно сообщил Поляков.
   - Где?! - От неожиданности Алехин поперхнулся куском булки.
   - В тридцати - сорока  километрах  к  востоку  от  Шиловичского  леса.  -
Поляков поднял голову, и Алехин увидел, что он переключился и думает  теперь
о разыскиваемой рации. - Передача велась с движения, очевидно с  автомашины.
Любопытно,  что  ни  одного  случая  угона  за  последние  трое   суток   не
зафиксировано.
   - Есть дешифровка? - быстро спросил Алехин.
   - Пока нет. Они каждый раз меняют ключ шифра. Ты пей. И наливай еще.
   - Спасибо. Во сколько они выходили в эфир?
   - Между семнадцатью двадцатью и семнадцатью сорока пятью.
   - Николаев и Сенцов в этот час были в городе, - констатировал  Алехин,  -
под нашим наблюдением.
   - В данном случае у них железное алиби. Кстати, на них  уже  есть  ответ.
Как быстро исполнили, а?.. Сообщают  сюда,  в  Лиду,  но  почему-то  на  имя
генерала... Странно...
   "Когда-нибудь он нарвется!"  -  разумея  Таманцева,  со  злостью  подумал
Алехин  и  тут  же  про  себя  отметил,  что    если  бы  не  "элементы
авантюризма", ответ был бы не раньше чем еще через сутки.
   А Поляков уже достал из папки листок бумаги и прочел:
   - "Проверяемые вами капитан Николаев  и  лейтенант  Сенцов  действительно
проходят службу в воинской части 31518. В настоящее  время  командированы  в
район города Лида с целью децентрализованной заготовки сельхозпродуктов  для
штабной столовой". Так что их  появление  на  хуторах  вполне  объяснимо,  -
заметил Поляков. - "Никакими компрматериалами на  проверяемых  вами  лиц  не
располагаем".
   - Вот так, выходит, сутки впустую! - огорченно сказал Алехин.
   - Я должен сейчас  выехать  в  Гродно,  -  словно  оправдываясь,  сообщил
Поляков, - ночью, очевидно, вернусь  в  Управление.  Позвони  обязательно...
Очень жду дешифровку первого и вчерашнего перехватов. Загляни сюда  днем,  -
посоветовал он, - возможно, что-нибудь будет.
   - А может, они вовсе не те, за кого себя выдают? Может, в группе  четверо
и передачу с движения вчера вели  двое  других?..  Все  же  поставим  точку!
Взгляну-ка я на них в упор и  пощупаю  документы,  -  предложил  Алехин;  он
смотрел на Полякова, ожидая одобрения, но тот, кажется,  снова  углубился  в
свои  строчки.  -  Децентрализованная  заготовка  сельхозпродуктов  в  тылах
другого фронта - это самодеятельность,  причем  незаконная.  Интересно,  что
мне-то  они  скажут  о  цели   командировки?..   Прихвачу   кого-нибудь   из
комендатуры, - упорно продолжал Алехин, -  для  вида  зайдем  и  в  соседние
дома...
   - Разумно, - подняв голову, согласился  Поляков.  -  Но  время  лишне  не
трать!..



   36. АЛЕХИН

   К хозяйке дома номер  шесть  по  улице  Вызволенья,  пани  Гролинской,  я
отправился с одним из офицеров городской комендатуры, немолодым,  совершенно
лысым и весьма толковым капитаном, понимавшим все с полуслова.  Он  свободно
говорил по-польски, очевидно, много раз выполнял подобные роли, и,  если  бы
еще относился ко мне без некоторого подобострастия, работать с ним  было  бы
истинным удовольствием.
   Чтобы не вызвать подозрения, мы побывали и  во  всех  соседних  домах,  в
десяти или в одиннадцати, хотя, по комендантским учетам, лишь в трех из  них
размещались военнослужащие. Как и всегда, маскирование - инсцени  ровка
общей сплошной проверки - заняло большую часть времени.
   Раннее солнце миллионами капелек сверкало  на  траве,  на  листьях  и  на
крышах, но еще нисколько не грело. Где-то там,  в  конце  улочки,  в  мокрых
холодных лопухах, за канавой, располагался Блинов. Лежал он хорошо:  я  раза
четыре поглядывал в ту сторону, но определить, в каком месте  он  находится,
так и не смог.
   Как и ночью, мыслями я то и дело возвращался к Таманцеву.  Мы  здесь,  по
сути, ничем  не  рисковали,  ему  же  в  случае  появления  хотя  бы  одного
Павловского предстояла ожесточенная схватка. Я не мог не думать о Таманцеве;
   впрочем, сомнение, правильно  ли  там  выбран  объект  для  засады  -  не
пустышку ли тянем? - и по сей час не оставляло меня.
   Пани Гролинская, для своих шестидесяти лет очень моложавая и  подтянутая,
в этот ранний час занималась уборкой: развесив на штакетнике  половики,  как
раз принялась их выбивать.
   Мы поздоровались, капитан сообщил, что мы  из  комендатуры  "по  вопросам
расквартирования", и поинтересовался, есть ли у пани на постое военные.
   - Так, - приветливо отвечала она.
   -  А  разрешение  комендатуры?..   Документ?..   -   почти   одновременно
осведомились мы.
   - Проше пана. - Она с улыбкой пригласила нас в дом.
   Когда мы подходили к ее палисаду, я  заметил  позади  дома,  на  соседнем
участке, пожилую женщину, возившуюся на огороде и что-то при этом недовольно
бормотавшую по-польски.  Завидев  нас,  она  выпрямилась  и,  глядя  недобро
большими светлыми глазами, забормотала с возмущением еще громче.
   Вместе с пани Гролинской мы  прошли  в  комнату,  обставленную  добротной
старинной мебелью. Первое, что бросалось в глаза - уже в кухне, - чистота  и
аккуратность.
   Из лежавшей в  ящике  комода  домовой  книги  хозяйка  достала  маленькую
бумажку - талон со штампом комендатуры - и  протянула  ее  капитану:  "Проше
пана"; тот посмотрел и передал мне.
   В верхней графе талона было вписано: "К-н Николаев, л-нт Сенцов".
   - Срок разрешения истек в полночь, - вполголоса напомнил мне капитан.
   - А где они? - справился я и посмотрел на дверь в другую комнату.
   Я не сомневался, что подлинные или мнимые Николаев  и Сенцов  слышат
и слушают наш разговор - не спят же они в такое прекрасное утро,  в  восьмом
часу.
   - Официэры?.. Уехали.
   "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!"
   - Как - уехали? - Я  старался  сохранить  спокойствие.  "Очевидно,  в  те
полтора часа, когда я отсутствовал. Значит, Блинов пошел за ними. Это трудно
и рискованно - на безлюдных улицах..." - Когда уехали?
   - Ночью...
   Невероятно! Мы же лежали буквально в  десяти  метрах  от  калитки  -  тут
что-то не так... мы не могли их прозевать.
   А пани Гролинская рассказывала, что эти "официэры" вчера  поздно  вечером
распрощались с ней, она вот и комнату после них уже убрала.
   Они перешли на другую квартиру (где однажды в июле уже  останавливались),
потому что у нее нет подходящего  сарая,  а  им  нужен  на  день  сарай  для
скотины. Мол, эти  "официэры"  занимаются  заготовкой  продуктов  для  своей
части, ездят по округе и закупают в основном овец и свиней, а вчера  к  ночи
должна была прибыть машина, они соберут все из деревень в Лиду,  погрузят  и
увезут. Она не преминула заметить, что никогда не держала никаких  животных,
кроме породных охотничьих собак, - ими увлекался ее покойный муж.
   Говоря, что уже  убрала  за  офицерами,  она  открыла  дверь  в  соседнюю
комнатку - две аккуратно заправленные кровати, стол, цветы на окне,  порядок
и чистота.
   Сочинить с ходу эту историю про  заготовку  овец  и  свиней  (что  вполне
соответствовало  цели  командировки  подлинных  Николаева  и  Сенцова)  она,
разумеется, не могла:
   несомненно, она повторяла то, что слышала от  своих  постояльцев.  Вопрос
только в том, правда это или всего-навсего легенда, прикрывающая  другую  их
деятельность.
   Я знал немало случаев, когда вражеские агенты действовали в  прифронтовой
полосе  под  видом  всякого  рода  интендантов,   представителей   армейских
хозяйственных  служб.  Децентрализованная   заготовка   сельхозпродуктов   -
отличное прикрытие для передвижения и разведки в оперативных тылах.
   Свеж у меня в памяти был и  прошлогодний  случай.  Разыскивая  по  данным
радиоперехвата немецкую разведгруппу, мы заподозрили трех  человек,  имевших
безукоризненные экипировку и все офицерские документы. Сделали запрос, и нам
подтвердили, что такие-то "действительно проходят службу в части" и что  они
девять дней назад выбыли в командировку сроком на месяц  "в  указанный  вами
район".
   Хорошо,  что  мы  не  удовлетворились  этим  ответом.  Как   впоследствии
выяснилось, те, кто "проходил службу", были  убиты  на  вторые  сутки  после
отъезда из части. Их трупы  спустили  под  лед,  а  документы,  в  частности
командировочные предписания, до момента ареста успешно использовались  тремя
заподозренными  нами  лицами.  (Удостоверения  личности,   продовольственные
аттестаты и вещевые книжки на  имя  убитых  они  заполнили  сами,  используя
запасные комплекты документов  -  резервные  чистые  бланки,  полученные  от
немцев.)
   Как и большинство  пожилых  поляков,  пани  Гролинская  неплохо  говорила
по-русски, причем отвечала без пауз и обдумывания, держалась с  достоинством
и приятным кокетством. В светлом фартучке поверх темного строгого платья, не
по возрасту гибкая, легкая в движениях, она походила на гимназистку. Лицо  у
нее было горделивое, тонкое и приятное.
   В городском отделе милиции, куда перед комендатурой я заскочил, мне,  как
иногда  случается,  повезло.  Помощник  дежурного  по  горотделу,  немолодой
лейтенант, обслуживал участок,  куда  входила  улица  Вызволенья,  и  вместо
кратких установочных данных, на что я мог рассчитывать в столь ранний час, я
узнал о хозяйке дома номер шесть, наверно, все,  что  было  о  ней  известно
местным органам.
   Гролинская Стефания, 1883 года рождения,  уроженка  Белостока,  из  семьи
мелкопоместного шляхтича,  образование  -  женская  гимназия,  по  профессии
модистка, перед войной владела  небольшим  пошивочным  ателье,  сгоревшим  в
первую неделю  военных  действий.  В  период  оккупации  проживала  в  Лиде,
подрабатывала шитьем женской  одежды.  Муж  был  моложе  ее  на  десять  или
двенадцать лет - эту деталь особо отметил участковый.
   В большой комнате,  где  мы  разговаривали,  на  стене  висело  несколько
фотографий; я успел потихоньку разглядеть изображенные на них лица,  выделил
и запомнил троих.
   На высоком берегу реки, опершись на локоть, лежал  благообразный  суровый
старик; я без труда узнал в нем Пилсудского - хозяйке дома, пожилой  польке,
он, по всей вероятности, представлялся национальным героем.
   На другом снимке над тушей убитого кабана красовался щеголеватый  мужчина
с усиками  и  прилизанными  волосами,  в  охотничьем  костюме,  с  ружьем  и
патронташем; фатоватое, самодовольное лицо - как я  предположил,  муж  пани,
Тадеуш Гролинский.
   И еще были две фотографии юноши с задумчивым, невеселым лицом - очевидно,
сына хозяйки, находившегося  якобы  в  подполье  где-то  под  Варшавой,
оккупированной немцами.
   То,  что  пани  Гролинская  не  опасалась  держать  на  стене  фотографию
Пилсудского, укрепило мое отношение к тому, что она говорила. Во многом я ей
верил. Непонятно только, как эти двое, Николаев и Сенцов,  прошли  мимо  нас
незамеченными.
   Пани Гролинская вызывала уважение и, более того, симпатию. В  сознании  с
трудом  укладывалось,  что  муж  этой  обаятельной,   отменно   воспитанной,
когда-то, без сомнения, на редкость красивой женщины  был  рядовой  тюремный
надзиратель, как поговаривали, малограмотный и глуповатый. Кроме  выпивки  и
охоты, его в жизни якобы ничто не интересовало. Впрочем, погиб пан Тадеуш  в
сентябре 1939 года в боях с немцами, погиб, чуть ли не бросившись с гранатой
под танк, и вспоминали о нем, по словам участкового, как о герое.
   - А где вообще вы помещаете офицеров? - поинтересовался я.
   - Здесь... Проше пана...
   Мы прошли в только что убранную комнатку. Кровати были заправлены чистым,
непользованным бельем. Половики отсюда висели на штакетнике. В пепельнице на
столе - ни окурка, ни пепла, ни соринки. И нигде никаких  следов  пребывания
вчерашних постояльцев.
   Тем временем  пожилая  женщина  на  смежном  участке  -  она  по-прежнему
находилась на огороде прямо перед окном этой комнатки,  -  завидя  на  улице
соседку,  принялась  с  новой   энергией   возмущенно   выкрикивать   что-то
по-польски. Капитан прислушивался и незаметно подал мне знак. Но я при  всем
желании не мог понять, о чем там шла речь.
   - Пшепрашем паньства, - с улыбкой извинилась Гролинская; она выглянула  в
окно и сказала: - Hex щен пани юш успокои. Пшез быле глупство  денервуе  щен
пани пшешло годинен*. - И, оборотясь к нам, с улыбкой  снова  извинилась:  -
Пшепрашем паньства.
   - Ну что ж, - оглядев исподволь все в комнате, сказал я,  -  условия  для
двух человек хорошие.
   - Вполне, - подтвердил капитан, делая для видимости  какие-то  пометки  в
служебном блокноте.  -  А  больше  двоих  сюда  и  не  направляли...  Так  и
записываю: комната светлая, чистая... Сколько здесь метров?
   - Двенадцать, - сказала хозяйка. ---------------------------------------*
Успокойтесь, наконец, пани. Из-за  такой  мелочи  вы  волнуетесь  целый  час
(польск.).
   Женщина на соседнем  участке  продолжала  ругаться,  и  я  демонстративно
посмотрел в окно.
   -  Проше  пана,  слышите,  как  она  волнуется?  -  пытаясь   улыбнуться,
проговорила Гролинская.
   - Что там случилось? - спросил я.
   - Ничего... Они же не бандиты, а радецкие официэры! Подумайте,  наступили
на огород... Ночью темно!
   - Повредили грядки... - подсказал капитан.
   - Они что, ушли через ее участок?
   - Так!.. Там ближе к центру. Почему я виновата?.. Мусить, так надо... Они
же военные!..