етчики... Ладно, скажи спасибо, что этих дали".
   Они вышли к всполью и все четверо встали за кустами. На  поле,  метрах  в
двухстах от них, виднелся добротный дом с мансардой, левее - две  бедноватые
хаты, за ними зловеще чернел лес.
   - Это дом Павловских, - показал Алехин.
   - Он заколочен, - заметил Таманцев.
   - Да... Сам  хозяин,  Павловский-старший,  арестован  как  фольксдойче...
сидит в Лиде, - объяснил Алехин Фом ченко и Лужнову. - В меньшей хате, -
Алехин указал рукой, - проживает Юлия Антонюк.
   - А это кто? - нетерпеливо осведомился Таманцев.
   - Сирота... Она с детства в услужении у Павловских;
   то ли батрачка, то ли служанка - не поймсшь. Имеет дочку полутора лет.
   - От кого? - спросил Таманцев.
   - Поговаривают, что от немца, но я  думаю  иначе...  Эта  Юлия  -  родная
сестра жены Свирида. Кстати, вон его хата...
   - А кто это - Свирид? - вступился Фомченко.
   - Приятель капитана, - с иронией заметил Таманцев. -  Он  и  подарил  нам
Павловского.
   - Вот именно... - улыбнулся Алехин и  пояснил  Фомченко:  -  Обездоленный
человек, горбун.
   - А тетка? - озабоченно спросил Таманцев. - У Казимира  тут  где-то  есть
родная тетка.
   - Не здесь, а в Каменке... Я отдаю предпочтение Юлии. На две засады у нас
просто нет сил.
   - Нам-то все равно, где блох кормить - там или тут. - Таманцев сплюнул. -
Только просветите. Не  дайте  помереть  дурой!  При  чем  тут  Юлия?  Почему
Павловский должен появиться здесь?..



   32. АЛЕХИН

   Трудно было допустить, что,  попав  в  эти  места  после  многих  месяцев
отсутствия, Павловский не попытается встретиться с кем-либо  из  родных  или
близких ему людей. Но с кем?
   Отец, которого он, по  словам  крестьян,  уважал  и  любил,  находился  в
тюрьме, дом стоял заколоченный, и со стороны издалека было  видно,  что  там
никто не живет. Следовало предполагать,  что  Павловский  через  кого-нибудь
(скорей всего через свою родную тетку Зофию Басияда)  постарается  узнать  о
судьбе отца.
   Как я выяснил, Басияда, истовая  католичка,  без  симпатии  относилась  к
немцам,  запрещавшим  религиозные  службы  на  польском  языке   и   жестоко
притеснявшим не  только  рядовых  верующих,  но  и  "наместников  божьих"  -
ксендзов. Фактом было, что она, наполовину немка, не  подписала  фолькслист,
как это сделали ее брат и  племянник,  хотя  в  тяжелых  условиях  оккупации
германское гражданство давало немалые блага. Своего единственного брата  она
любила, с племянником же отношения у нее, как я понял, были не лучшие.
   Обдумывая все, что мне удалось узнать о Павловских,  Свиридах,  о  их
родственниках, я из  двух  вариантов  -  Зофия  Басияда  и  Юлия  Антонюк  -
постепенно склонился ко второму.
   Дело в том, что у меня еще раньше возникло  предположение,  что  дочка  у
Юлии Антонюк от Казимира Павловского.
   Эта догадка появилась у меня, когда, узнав, кто такая Юлия,  я  обдумывал
текст  записки,  извлеченной  из  пирога  в  отделе  госбезопасности.  Зачем
сидящему в тюрьме отнюдь не сентиментальному пожилому  человеку  в  коротком
тайном послании сообщать, что девочка его батрачки здорова?
   Мысль эта получила  некоторое  подтверждение,  когда  на  одной  из  двух
фотографий Павловского,  принесенных  Свиридом,  я  не  без  труда  разобрал
стертую кем-то надпись:
   "Самой дорогой от Казика". И ниже: "1943 год".
   Кто мог быть для Павловского-младшего "самой дорогой" в доме Свирида? Как
попала туда эта карточка?.. Естественным было предположение, что  фотография
подарена Казимиром Юлии. И что полтора месяца назад после  спешного  отъезда
Юлии карточка вместе с другими ее вещами попала в дом к Свириду.
   Кто же и когда стер надпись?.. Возможно,  Юлия  -  перед  приходом  наших
войск, - а может, и Свирид. Примечательно, что, когда я потребовал  принести
фото Павловского, он отправился к хате, зашел туда и тут же полез в погреб -
несомненно, там и были спрятаны карточки.
   Дорого бы я дал, чтобы узнать истину  о  взаимоотношениях  Павловского  и
Юлии, чтобы знать доподлинно, кто отец девочки.
   Кстати, Эльзой, именем в  этих  местах  весьма  редким,  звали,  как  мне
запомнилось  по  следственному  делу,  мать  Юзефа  Павловского  -   бабушку
Казимира.
   Мое предположение об отцовстве Павловского-младшего представлялось вполне
вероятным, но не более. Чтобы как-то проверить его, я до  приезда  Таманцева
попытался установить дату рождения девочки.
   Она была зарегистрирована у каменского старосты как родившаяся 30 декабря
1942 года. В графе "Отец", естественно, красовался  прочерк,  свидетельницей
при записи значилась Бронислава Свирид.
   Эта дата,  к  сожалению,  не  подтверждала  мою  догадку,  наоборот.  Так
случается  частенько:  фактов  нет,   одни   предположения,   доказать   или
опровергнуть их практически невозможно, а надо  тотчас  принять  решение.  И
ошибиться нельзя, а посоветоваться - для уверенности - не с кем.
   Был у меня, правда, еще небольшой довод против  ва  рианта  с  Зофией
Басияда: Павловский переброшен, очевидно, в конце июля или в начале  августа
и за это время повидаться с теткой мог бы уже  не  раз.  Юлия  же  появилась
здесь всего два дня назад.
   Я вовсе не тешил себя  иллюзией,  что  Павловского  привели  сюда  только
родственные чувства. Тут наверняка был случай невольного сочетания личного с
нужным для дела, необходимым.
   Шиловичский лесной массив, безусловно, превосходное место  и  для  выхода
агентурного передатчика в эфир, и для  устройства  тайника,  где  эту  рацию
можно прятать, и для скрытной  приемки  грузов  с  самолета.  Павловский  же
хорошо знал этот район, знал до  тропинки  лес,  все  подъезды  и  подступы;
действовать здесь ему, естественно,  было  легче,  удобнее,  чем  в  другой,
незнакомой местности. А нам следовало иметь в виду одно немаловажное для его
поимки обстоятельство: человек он опытный и появляться  здесь  может  только
украдкой, с наступлением сумерек, преимущественно в ночное время.
   Таманцев,  выслушав  мои  соображения  относительно  выбора  объекта  для
наблюдения,  задал  несколько  вопрос  сов,   а   когда   в   заключение   я
поинтересовался его мнением, неопределенно хмыкнул:
   - Занятно!..
   Это, как я расшифровал, означало: "Ваши предположения  я  не  разделяю  и
могу камня на камне от них не оставить. Но спорить не буду и слова не скажу,
чтобы не размагничивать этих двух - Фомченко и Лужнова..."
   Его отношение я определил правильно - прощаясь со мной в кустах близ дома
Павловских, он сказал то, что обычно говорил в  подобных,  сомнительных  для
него, ситуациях, когда не верил в успех:
   - Что ж, наше дело маленькое...
   И, словно желая меня успокоить, напоследок добавил:
   - Придут - не уйдут.
   Мыслями я уже был в Лиде. Павловский,  безусловно,  тоже  "наш  хлеб",  и
постараться взять его - наша прямая обязанность. Однако никаких данных о его
причастности к работе разыскиваемого нами передатчика у нас не было, а рация
с позывными КАО оставалась основным заданием группы,  основной  целью  наших
усилий, и я ни на минуту не забывал об этом.



   33. ИХ НАДО ПОНАБЛЮДАТЬ...

   Предгрозовая полутьма становилась все  более  душной  и  тяжелой.  Жители
поспешили укрыться по домам. Улица  была пустынна и тиха, и  весь  город
словно замер в ожидании.
   Светомаскировка соблюдалась тщательно - ни огонька,  ни  тусклой  полоски
света. Сумерки сгустились  настолько,  что,  кроме  темных  силуэтов  домов,
разглядеть  что-либо  на  расстоянии  было  уже  почти  невозможно.   Андрей
перебрался через мостик, прополз по-пластунски за кустами и залег  метрах  в
двадцати напротив калитки.
   Вскоре, после того как он занял это весьма удобное для наблюдения  место,
из дома кто-то вышел и ходил за штакетником  в  палисаде;  как  ни  старался
Андрей, но рассмотреть, кто это был, не смог.
   Потом со стороны дома появился большущий кот; бесшумно ступая, он подошел
прямо к кустам, где лежал юноша, и зелеными, зловеще блестевшими  в  темноте
глазами с минуту разглядывал незнакомого человека, затем быстро  вернулся  к
дому. "Разведал, сейчас все доложит, - весело подумал Андрей. - Слава  богу,
что не собака!"
   Прошумел в листьях свежий ветерок, пронесся и затих. Спустя минуты первые
капли дождя, редкие и тяжелые, как горошины, зашлепали по траве, по листьям,
застучали по плащ-накидке. Молния огненным зигзагом сверкнула  невдалеке,  и
гроза началась.
   Андрей завернулся в плащ-накидку, но она была коротка, и ноги ниже  колен
скоро промокли.
   Гроза разыгрывалась не на шутку.
   Раздирая темную громаду неба, молнии на мгновение озаряли окрест, и снова
все погружалось во мрак, и гром внушительно встряхивал землю.
   Дождь полил сплошной стеной, словно на  небе  у  какого-то  колоссального
сосуда отвалилось дно и потоки воды низверглись на землю.
   Плащ-накидка пропиталась насквозь, затем постепенно намокло все, что было
на Андрее: и гимнастерка, и брюки, и пилотка, даже в  сапоги  непонятно  как
набралась вода. От дневной жары  не  осталось  и  следа,  холодная  мглистая
сырость плотно охватывала тело. Зубы у Андрея выбивали частую  дробь,  да  и
весь он дрожал.
   "Нужно в любых условиях ничего не упустить и  себя  не  расшифровать",  -
наставлял самого себя Андрей; на память ему пришел  случай  с  Таманцевым  в
Смоленске.
   Зимой, после освобождения города, за  одним  из  домов  было  установлено
наблюдение:  по  агентурным  данным,  в  нем  находилась  явочная   квартира
германской разведки. Таманцев,  придя  на  смену,  определил,  что  наиболее
удобное место для наблюдения -  старая,  заброшенная  уборная    посреди
двора. Еще до рассвета он залез внутрь, и напарник запер его, заложив  дверь
доской - так было прежде.
   Мороз был около двадцати градусов. Когда же Таманцев  попытался  греться,
переступая с ноги на ногу, то оказалось, что ветхое сооружение от  малейшего
движения скрипит  и  шатается  -  того  и  гляди  развалится.  По  двору  же
беспрестанно ходили.
   Чтобы не обнаружить себя, Таманцев вынужден  был  простоять  не  шевелясь
свыше  десяти  часов.  Сведения  о  явочной  квартире  не  подтвердились,  и
вспоминал он об этом приключении с улыбкой,  хотя  кончилось  оно  для  него
весьма печально:  он  так  поморозил  ноги,  что  месяца  два  провалялся  в
госпитале, где ему чуть было не ампутировали стопу.
   Меж тем гроза на какое-то время утихла, чтобы вскоре  разразиться  с  еще
большим ожесточением. Злостно нарушая маскировку, молнии  блистали  одна  за
другой, и где-то совсем над головой оглушающе гремело и грохотало.
   Казалось, разгулу стихии не будет конца. Однако  в  десятом  часу  ливень
затих так же внезапно, как и начался.  Гроза  переместилась  немного  южнее,
впрочем, на небе не было ни единой звездочки, и  тихий  обложной  дождик  не
переставал. Отдаленные молнии полыхали чуть реже, каждый раз  выхватывая  на
мгновение из мрака темные от дождя домики и палисады.
   При  одной  из  вспышек  Андрей  увидел  бредущую  под  дождем  фигуру  в
плащ-накидке и, уже когда снова все погрузилось в  темноту,  сообразил,  что
это Алехин - приехал и ищет его.
   Надо было как-то дать о себе знать.  Условные  сигналы  для  леса  Андрей
помнил, но как это сделать сейчас, в  городе,  не  представлял.  Лишь  минут
через десять капитан, искавший его в темноте чуть ли не ощупью,  приблизился
настолько, что Андрей решился и тихонько окликнул его.
   - Ну как, они в доме? - прежде всего осведомился Алехин.
   - Д-да... - силясь не стучать  зубами,  проговорил  Андрей.  -  Никто  не
выходил.
   - Порядок... Тогда порядок, - облегченно  сказал  Алехин,  запахиваясь  в
плащ-накидку, и улегся на мокрую землю рядом с Андреем.
   Светящиеся зеленые стрелки показывали без  четверти  десять.  "Неужто  до
утра придется валяться здесь в грязи, дрожа от холода и сырости?" - сомнение
в необходимости наблюдения за домом ночью одолевало Андрея.
   Время  тянулось  нестерпимо  медленно;  Андрею   показалось,   что   часы
остановились, - он поднес их к уху, услы  шал  ровное  тиканье  и  снова
всмотрелся в темноту. "Вот гадство, - невесело подумал он. - Они  себе  спят
спокойненько, а ты - мерзни!"
   Алехин недвижимо лежал в метре от него по ту сторону куста. При  вспышках
молнии был виден профиль его скуластого, прикрытого до самых глаз  капюшоном
лица.
   Наконец  Андрею  стало  невмоготу,  и  дрожащим  от  холода  голосом   он
нерешительно позвал:
   - Т-товарищ к-капитан.
   Алехин шевельнулся и шепотом спросил:
   - Чего?
   - Вы д-думаете, к-кто-нибудь выйдет?
   - Думаю, надо продолжать наблюдение, - сказал капитан, и Андрей  пожалел,
что задал этот вопрос.
   - Но до утра х-хождение з-запрещено, - попытался  как-то  аргументировать
он.
   - Ты вчера ходил, тебя кто-нибудь задерживал?.. А в дождь тем более... Ты
погрейся, - предложил капитан. - Только без шума! И не подымайся...
   Андрей, подумав, перевалился на спину и заелозил на плащ-накидке,  быстро
и с усилием двигая руками и ногами; но согреться ему не пришлось.
   - Тихо! - Алехин схватил его за плечо.
   Свет желтой неяркой полосой вырвался от  дома  и  тут  же  погас.  Сквозь
реденькую пелену дождя капитан в  какой-то  миг  успел  заметить  в  дверном
просвете фигуры двух человек - кто-то вышел из дома.
   Алехин сжал Андрею  руку.  Но  напрасно  они  напряженно  вглядывались  в
темноту: в трех шагах ничего не было видно. Сквозь тихий  мерный  шум  дождя
чуть слышались шаги и совсем невнятно - разговор вполголоса: кто-то  шел  от
дома к калитке. Алехин до боли сжимал руку Андрея;
   шаги приближались.
   - Успеете. До поезда почти  час,  -  послышался  негромко,  но  явственно
мужской голос.
   - Може, на товарном пояду, - с сильным польским акцентом отвечал другой.
   Заскрипела калитка.
   - Счастливо доехать.
   - Довидзеня!
   Спустя мгновения зарница  медленным  отблеском  осветила  за  штакетником
темную фигуру, возвращавшуюся к дому, и вышедшего из калитки. Это был низкий
толстый человек в брезентовом плаще  и  черной  фуражке;  он  шел,  ощупывая
дорогу палкой, воротник плаща был поднят.
   - Иди за ним, - быстро зашептал Алехин в ухо Андрею. - До станции его  не
трогай. А когда сядет в поезд,    нужно  проверить  у  него  документы.
Сбегай к коменданту и от моего имени попроси проверить... Только весь вагон,
а не у него одного, понимаешь? В любом случае надо установить его  личность!
Под  благовидным  предлогом  и  без  шума.  Он,   видно,   поляк   и   вроде
железнодорожник... Будь осторожен! Иди!
   Андрей поднялся и, оставив плащ-накидку Алехину, осторожно двинулся вслед
за  неизвестным.  Он  шел  вслепую,  дрожа  от  холода;  мокрые  шаровары  и
гимнастерка плотно облегали тело,  в  набухших  сапогах  хлюпала  вода.  При
каждой вспышке молнии он, поспешно пригибаясь, чуть ли не ложился на землю и
видел, что человек  в  плаще,  не  оборачиваясь,  идет  шагах  в  пятидесяти
впереди.
   Андрей слышал, как он, очевидно, упав или споткнувшись, крепко  выругался
по-польски; потом юноше стало казаться, что звук шагов  делается  все  тише,
удаляется...
   Андрей ускорил  шаг  и  в  тот  же  миг  оскользнулся;  пытаясь  удержать
равновесие, взмахнув руками, дернулся всем телом  и  полетел  в  канаву.  Он
больно ударился правой скулой и бровью; жидкая холодная грязь залепила лицо.
Проклиная мысленно эту ночь и  ненастье,  отплевываясь,  он  ощупью  отыскал
лужу, обмыл лицо и утерся рукавом.
   Дождь почти перестал, где-то впереди прогудел  паровоз,  и  все.  Никаких
шагов не было слышно.
   Андрей несколько мгновений постоял, вслушиваясь,  и  в  сильном  волнении
бросился вперед.
   На небе в тучах обозначился просвет; теперь можно было  различить  темные
силуэты  домиков  по  обеим  сторонам.  Вдруг  впереди  и  несколько  правее
отчетливо послышались шуршащие шаги. "Свернул!" - сообразил Андрей и,  дойдя
до угла, пошел вправо, в ту сторону, откуда доносились шаги. Так он двигался
минут пять, стараясь ступать нешумно и, чтобы  сохранять  дистанцию,  дважды
останавливаясь и вслушиваясь, как хрустит песок под ногами идущего впереди.
   Сверкнула молния, и-о ужас! - Андрей  увидел  впереди  статную  фигуру  в
шинели; он бросился догонять.
   - Как на с-станцию п-пройти?! - крикнул Андрей.
   - Прямо, - раздался совсем близко, и что было совершенной неожиданностью,
звонкий девичий голос. "Женщина!"
   - К-кто вы? - выговорил Андрей и, так как она  не  ответила,  спросил:  -
П-почему х-ходите ночью?
   - А вы почему?
   - Нужно! Я офицер.
   - А я старшина! - Она зажгла фонарик и осветила Андрея; в правой  руке  у
нее он разглядел пистолет.
   - Ну и вид же у вас! - ахнула она. - Идите вперед!
   - Куда в-вперед?
   - Я не терплю ночью незнакомых за спиной. Вперед! И  быстрее,  -  сказала
она повелительно, - я опаздываю на поезд!..



   34. ГВАРДИИ ЛЕЙТЕНАНТ БЛИНОВ

   На станции находилось несколько эшелонов и всего один пассажирский состав
Минск - Гродно.
   Неизвестный мог попытаться уехать и с эшелоном, но Андрей  решил  сначала
осмотреть гродненский поезд: к  составу  уже  подавали  паровоз.  У  кубовой
Андрей подставил голову под  кран,  обмыл  гимнастерку,  брюки  и  сапоги  и
приступил к делу.
   Света в вагонах не было. На счастье Андрея, луна  выплыла  из-за  туч,  и
можно было разглядеть не только фигуры людей, но и некоторые лица. Почти все
полки были заняты, в общем же пассажиров было немного: спали даже на  нижних
местах.
   "В любом случае установить его личность! В любом случае!" -  твердил  сам
себе Андрей, проходя по  вагону  и  с  лихорадочной  поспешностью  оглядывая
пассажиров. Он начал с хвоста, просмотрев  одиннадцатый  и  десятый  вагоны,
перешел в девятый и... чуть не наткнулся на человека в плаще.
   Тот стоял во втором купе вполоборота  к  проходу;  отраженный  свет  луны
освещал его;  Андрей,  не  останавливаясь,  прошел  дальше,  успев,  однако,
заметить скрещенные молоточки на черной железнодорожной фуражке, приподнятый
воротник плаща и даже разглядел крупное мясистое лицо неизвестного. Палки  в
руках у него уже не  было,  и  по  его  позе  Андрей  понял,  что  он  решил
расположиться в этом купе на средней свободной полке.
   "Он! - радостно  билось  сердце  Андрея.  -  Это  он!  Теперь  установить
личность! Вагон номер девять". Андрей  глянул  на  часы:  до  отхода  поезда
оставалось одиннадцать минут.
   Комендант станции помещался в небольшом бараке возле блокпоста на  путях.
Это был пожилой смуглолицый, с седыми висками и шрамом  на  щеке  капитан  -
Андрей его уже раза два видел. Теперь он, склонясь над массивным  письменным
столом, при свете лампы-молнии заносил  какие-то  сведения  из  блокнота  на
огромную, вполстола, таблицу. Слева на грязном, неопределенного цвета диване
сидя,  низко  свесив  голову  и  негромко  всхрапывая,  спал    старший
лейтенант - судя по красной фуражке, офицер комендатуры.
   - Т-товарищ капитан, - приложив  руку  к  пилотке,  обратился  Андрей,  -
разрешите...
   - Подождите, - недовольно оборвал комендант, у него что-то  не  ладилось;
он в волнении листал блокнот и поерзывал на стуле. - Вы можете подождать,  -
с раздражением не то спросил, не то приказал он.
   Андрей некоторое время стоял в  нерешимости;  одернув  прилипшую  к  телу
гимнастерку, потрогал пальцем распухшее подглазье и бровь, затем взглянул на
часы: до отхода поезда оставалось пять минут.
   - Я не могу ж-ждать! - неожиданно для самого себя громко объявил Андрей.
   - Что-о? - удивленно вскинул голову комендант и посмотрел  на  Андрея.  -
Что вам надо?
   Выложив на стол  намокшее  удостоверение,  Андрей  торопливо  и  сбивчиво
изложил суть дела, дважды упомянув фамилию Алехина.
   - Только девятый? -  переспросил  комендант.  -  Никитин!  -  позвал  он;
спавший на диване офицер и не шевельнулся.
   - Никитин! - заорал комендант. - Вот черт! Да разбудите же его!
   Старши