шку  негодования,  охватившую
его при мысли об этом довоенном предупреждении, и, расхаживая  по  кабинету,
размышлял о предстоящих боевых действиях в Прибалтике.
   Предлагать докладывать по делу "Неман" не следовало, и не потому, что  он
уже ознакомился со справкой  и  держал  все  в  своей  превосходной  памяти.
Послушать исполнителей - получается, что происходит  необходимый  положенный
процесс, предпринимается все возможное, а результата пока  нет,  так  на  то
имеются объективные причины и обстоятельства. При  этом  сыплют  специальной
терминологией, а разведка и контрразведка -  это  весьма  специфичный  сплав
науки  и  искусства,  сложнейшее  соединение,  во  всех  тонкостях  которого
свободно разбираются лишь опытные, квалифицированные профессионалы. И если в
 военных, например, вопросах  Верховный  легко  вникал  и  в  отдельные
детали, то здесь полагал целесообразным ограничиваться постановкой  основных
общих задач и целей. С чувством острого стыда и недовольства самим собой  он
вспоминал, как не оценил поначалу  всего  могущества  радиоигры  и  как  еще
несколько раз "плавал", попадая впросак. Таких вещей  Сталин  не  прощал  не
только другим, но и самому себе. В то же время он нисколько  не  сомневался,
что любую проблему в целом он  схватывает  быстрее  и  понимает  значительно
глубже, чем какой угодно ответственный исполнитель.
   - Почему дело называется "Неман"? - неожиданно останавливаясь перед тремя
стоящими возле дверей, своим глуховатым  голосом,  с  выраженным  грузинским
акцентом спросил Верховный.
   При этом он поднял голову и пронзительным взглядом небольших,  цепких,  с
желтыми белками глаз, уже тронутых первичной глаукомой, посмотрел  в  зрачки
начальнику контрразведки.
   И оба наркома ощутили  мгновенное  облегчение:  дело  касалось  в  первую
очередь военной контрразведки, а не их ведомств.
   -  Название  условное,  товарищ  Сталин,  -  сказал  начальник   Главного
управления  контрразведки,  еще  сравнительно   молодой   генерал-полковник,
любимец  Верховного,  выдвинутый  по  его   инициативе   на   этот   высокий
ответственный пост. Дюжий,  светловолосый,  с  открытым,  чуть  простоватым,
очень русским лицом, он стоял прямо перед Сталиным и  смело  смотрел  ему  в
глаза.
   - Условное?.. - недоверчиво переспросил Верховный. - Оно что,  связано  с
рекой Неман?
   - Нет, - чуть помедлив,  сказал  генерал-полковник  и  в  ту  же  секунду
вспомнил и сообразил, что разыскиваемая рация однажды пеленговалась в районе
Столбцов, недалеко от верховья Немана, и, очевидно, отсюда возникло название
дела. Однако высказывать опоздалую  догадку  он  не  стал,  поправляться  не
следовало: Верховный не терпел, когда подчиненные  не  знали  точно  или  не
помнили чего-либо, относящегося к их непосредственной деятельности.
   - Вы что же, выходит, названия с потолка  берете?  -  как  бы  удивляясь,
строго спросил Сталин, быть может, интуитивно уловив некоторую неуверенность
в ответе или в лице генерала.
   - Это всего-навсего  кодовое  наименование,  -  твердо  сказал  начальник
контрразведки, - и для дела, для розыска не  имеет  значения,  "Неман"  оно,
"Дон" или, допустим, "Висла".
   - А Матильда - это что, женщина? - после короткого  молчания  осведомился
Верховный.
   - Матильда?.. Это агентурная кличка.
   - Рабочее имя, - понимающе сказал Верховный и, как бы  для  себя  уяснив,
отвел глаза и, поворачиваясь, мягкими неторопливыми шагами ступил  влево.  -
Что ж, неплохо они работают!
   Спустя секунды он уже шел в противоположный конец кабинета,  и  все  трое
держали взглядами его небольшую ладную фигуру, вернее -  неширокую  спину  и
седоватый затылок. У самой панели он повернулся и, в молчании возвратясь  на
середину кабинета, негромко продолжал:
   - Вы сознаете, что речь идет о судьбе важнейшей стратегической  операции,
о судьбе более чем полумиллионной группировки немцев в Прибалтике?
   - Да, сознаю, - отвечал начальник контрразведки.  Сталин,  подойдя,  стал
перед ним и жестким, пристальным взглядом посмотрел ему в глаза.
   - Вы понимаете, что в условиях  подготовки  и  проведения  стратегической
операции любая утечка  секретных  сведений,  любые  разведывательные  каналы
противника должны перекрываться немедленно?
   - Да, понимаю.
   Сталин сделал несколько шагов, удаляясь, и неожиданно обернулся.
   - Сколько их всего? - указывая на угол стола, где лежала справка по  делу
"Неман", спросил он.
   - О численности всей резидентуры трудно говорить определенно, - глядя ему
в лицо, сказал начальник контрразведки, - ядро группы  предположительно  три
или четыре человека.
   В  это  мгновение  Сталину  снова  пришло  на   ум   его   проницательное
историческое предупреждение, что подрывных действий всего нескольких шпионов
достаточно  для  того,  чтобы  проиграть  крупнейшее  сражение.  И  еще  ему
вспомнилось  теперь  другое  мудрое  изречение,  которое   он   неоднократно
высказывал окружающим: из всех  возможных  экономии  самая  дорогостоящая  и
опасная для государства - это  экономия  на  борьбе  со  шпионажем.  Неужели
все-таки экономят?.. Или недооценивают опасность?..
   Усилием воли сдерживая гнев, он отвернулся и подошел к тому месту посреди
кабинета, где по другую сторону длинного  стола  сидел  начальник  Генштаба.
Остановился и, посмотрев на него, как бы рассуждая вслух, раздумчиво сказал:
   - Столько у нас органов, а трех человек поймать не  могут.  В  чем  дело?

   Это "В чем дело?" для стоявших возле дверей прозвучало  зловеще.  В  этом
вопросе двум из них, по крайней мере, послышалось: "Не могут поймать или  не
хотят?"
   Сидевший же над картами генерал поднял голову и  понимающе  посмотрел  на
Верховного. Взгляд его, очевидно,  должен  был  сказать:  "Вы,  как  всегда,
правы, товарищ Сталин. Мы заставляем отступать многомиллионную армию немцев,
а тут не могут поймать трех человек. Я полностью разделяю ваше  недовольство
и недоумение. Но это вопрос не моей компетенции, к сожалению, я ничем тут не
могу помочь и, с вашего позволения,  лучше  займусь  своим  непосредственным
делом".
   И  Верховный,  словно  прочитав  все,  что  должен  был  выразить  взгляд
начальника Генерального штаба, снова зашагал по кабинету.
   Массивная дверь неслышно отворилась, и вошедший личный секретарь  Сталина
тихо, бесстрастно доложил:
   - Маршал Рокоссовский...
   Верховный не обернулся и никак  не  прореагировал  на  это  сообщение,  и
секретарь, видимо приняв молчание за знак согласия, так же бесшумно,  как  и
появился, вышел из кабинета.
   - Около месяца у вас под носом безнаказанно орудует  опаснейший  враг,  -
удаляясь от стоявших у дверей, продолжал Верховный. - Естественно  спросить:
действует наша контрразведка или бездействует?! Что это - медлительность  по
недомыслию   или   преступная   халатность?..   И   в   любом    случае    -
безответственность!..
   Обвинения, высказываемые Верховным, были, по  существу,  несправедливыми:
военной контрразведкой с самого  начала  делалось  все  необходимое.  Однако
оправдываться, а тем более возражать не следовало, и за  спиной  Сталина,  в
другом конце кабинета, убито молчали.
   Бледный от негодования, он повернулся, увидел телефон "ВЧ" на специальной
приставной этажерке у своего письменного стола, и сразу мысли  о  восставшей
Варшаве и о польском вопросе, пожалуй, самом сложном среди других,  возникли
в его голове. Подойдя к столу, он приподнял трубку, услышал тотчас в сильной
мембране оттуда, из  Польши,  голос  командующего  1-м  Белорусским  фронтом
Рокоссовского и почувствовал, что говорить с ним в эту  минуту  по-хорошему,
без  недовольства  и  раздраженности  не  сможет,  просто  не  в  состоянии.
Рокоссовский  же,  блестяще  проявивший  себя  в  Белорусской   операции   и
получивший в ходе  ее  недавно,  на  протяжении  месяца,  по  его,  Сталина,
инициативе звания Маршала и Героя,  никак  не  заслуживал  сейчас  подобного
обращения, и, подержав   трубку  несколько  секунд  в  руке,  Верховный
опустил ее на аппарат. И снова двинулся по кабинету.
   - Территориальные органы участвуют в  розыске?  -  приблизясь  к  стоящим
возле дверей и переводя взгляд с начальника контрразведки на обоих  наркомов
и обратно, осведомился он.
   Органы внутренних дел  и  госбезопасности  были  только  ориентированы  и
участвовали в розыске лишь постольку поскольку, да и возможностей для  этого
у них в оперативных тылах фронтов,  где  действовала  группа  "Неман",  было
несравненно меньше, чем у военной  контрразведки.  Но  Верховный  не  терпел
многословия  и  не  стал  бы  в  подобной  ситуации  выслушивать   подробные
объяснения, а подводить своих  влиятельных  коллег  начальник  контрразведки
никак не желал.
   - Да... Участвуют, - потому сказал он,  хотя  этот  положительный  ответ,
несомненно, усугублял его и без того нелегкое положение.
   - Помощь армии вам нужна?
   -  Генеральным  штабом  директива  войскам  уже   отдана.   -   Начальник
контрразведки позволил себе  отвести  глаза:  взглядом  указал  на  генерала
армии; при словах "Генеральным штабом" тот поднял голову от документов.
   - Извините, товарищ Сталин, - сказал он за спиной Верховного,  и  Сталин,
выказывая свое уважение и расположение к этому человеку, тут же повернулся к
нему лицом. - Если речь идет о Первом Прибалтийском  и  Третьем  Белорусском
фронтах, то командующим  еще  прошлой  ночью  предложено  оказывать  органам
контрразведки всякую помощь людьми и техникой.
   Заложив руки за спину, Сталин уже шел назад по  кабинету.  Не  доходя  до
того места, где за длинным столом сидел генерал армии, он, как бы  сам  себя
спрашивая, недовольно произнес:
   - Что же получается?.. Все участвуют и помогают, все вроде бы  действуют,
а опаснейшие шпионы целый  месяц  спокойно  разгуливают  в  тылах  фронта!..
Безответственность! - внезапно раздражаясь, воскликнул он.  -  Мы  этого  не
потерпим!
   Оправдываться не следовало, однако начальник контрразведки не удержался:
   - Товарищ Сталин, поверьте, делается все возможное.
   - Не уверен! -  Остановясь,  Верховный  быстро  обернулся,  не  поднимая,
однако, взгляда от ковровой дорожки. - И потом, что значит - делается?.. Нас
не интересует процесс розыска сам по себе, нам необходим результат!..
   Замечу также: мы вас не ограничиваем - делайте и невозможное!..
   Помедля несколько секунд, он с неприязнью  посмотрел  на  стоявших  возле
дверей и строго спросил:
   - Сколько времени вам требуется, чтобы покончить с ними?
   И пошел дальше, в глубь кабинета.
   Воцарилась напряженная тишина. Начальник контрразведки посмотрел на своих
коллег, те, в свою очередь, - на него.
   - Я спрашиваю, сколько времени вам требуется, чтобы покончить с ними?!  -
поворачиваясь у противоположной стены и повыся голос,  нетерпеливо  повторил
Верховный. - Минимально!.. Они должны быть обезврежены до  сосредоточения  в
тылах фронта танковых и механизированных частей, которые туда  уже  начинают
прибывать!
   - Минимально?.. Сутки, товарищ Сталин, -  после  некоторой  паузы  сказал
Нарком внутренних дел.
   Из троих вызванных он был наиболее авторитетен для Верховного, причем  не
нес прямой ответственности за дело "Неман".  Он  понимал,  что  Сталина  еще
более устроил бы срок покороче, например "несколько  часов".  Но  "несколько
часов" был бы нереальный срок, а Верховный не терпел ничего нереального.
   "Сутки" представлялись Наркому оптимальным ответом, но, назвав этот срок,
он напряженно, не без опаски ожидал реакции Верховного, зная, что она, как и
повороты в мышлении Сталина, нередко  оказывалась  весьма  неожиданной.  Так
случилось и на сей раз.
   - Почти месяц не могли  поймать,  а  теперь  за  сутки  поймаете...  -  с
язвительной усмешкой и как бы сам удивляясь заметил Сталин. - Ну, ну...
   И не  будучи  профессионалом,  как  трое  вызванных,  он  понимал,  сколь
малореален названный срок: с  не  меньшей  вероятностью,  что  разыскиваемые
окажутся пойманными в ближайшие сутки, их могли не поймать и  через  недели.
Однако  малореальные  "сутки"  Верховного  вполне  устраивали;   этот   срок
соответствовал  интересам  дела,  интересам  успешной  подготовки  важнейшей
стратегической  операции,  и   потому   все   остальные   соображения   были
второстепенными.
   Он вернулся из дальнего конца кабинета и,  остановясь  перед  начальником
военной контрразведки и глядя ему в глаза  жестким,  тяжелым,  пронзительным
взглядом, тем самым взглядом, от которого покрывались испариной, цепенели  и
теряли дар речи даже видавшие виды, презиравшие смерть маршалы  и  генералы,
холодно осведомился:
   - Вы всс поняли?
   - Так точно...
   - Посмотрите и запомните... - Сталин  повел  глазами  в  сторону  больших
настенных часов. - В вашем распоряжении сутки... Если в этот срок с ними  не
будет покончено, - он указал рукой на покрытый зеленым сукном угол  длинного
стола, где лежала справка по делу "Неман", - если в течение суток  не  будет
пресечена утечка особо секретных сведений... все виновные - вместе с вами! -
понесут заслуженное наказание!
   Он перевел свой впечатляющий взгляд на обоих наркомов - мол, вас это тоже
касается!  Их  подавленные  лица  и  даже  фигуры  выражали  виноватость   и
максимальную преданность. Они знали, что "понести заслуженное  наказание"  в
устах Верховного означало не  только  отстранение  от  должности...  Правда,
иногда эти слова оказывались всего-навсего угрозой, но кто мог заранее точно
предугадать, чем они окажутся в данном конкретном случае?
   Между тем Сталин, уже не видя наркомов, опять снизу вверх в упор  смотрел
в зрачки начальнику контрразведки.
   - Вам будет оказана любая потребная помощь, но личная ответственность  за
вами!.. Идите.
   Это  "Идите"  и  предупреждение  о  личной   ответственности   относилось
непосредственно к начальнику военной контрразведки, но и оба  наркома  вслед
за ним торопливо вышли из кабинета. Они хорошо знали, что  Верховный  любит,
чтобы все его распоряжения, указания и  даже  советы  претворялись  в  жизнь
сейчас же, выполнялись без малейшего промедления.
   Впрочем, иной образ действий и не допускался.



   57. ПИСЬМА АВГУСТА 1944 ГОДА

   "Дорогая мамочка!
   Извини, что не писал целый месяц - совсем не было времени. Зато уж сейчас
постараюсь.
   Мы ушли далеко на Запад и находимся сейчас на территории  бывшей  Польши.
Таким образом, я попал за границу.
   Население здесь поляки и белорусы, но все они так называемые "западники",
люди забитые, отсталые, не по-нашему односторонние.  За  месяц  ни  в  одной
деревне не  встретили  человека,  который  бы  окончил  больше  трех-четырех
классов. Наш русский народ куда культурнее.
   А внешне: одеваются в основном лучше нас. В хатах  обстановка  городская,
вместо лавок обычно стулья. Девушки щеголяют в шелковых платьях по колено  и
в цветастых,  из хорошей  материи  блузках.  Мужчины,  даже  крестьяне,
носят шевиотовые костюмы, сорочки с отложными воротничками  и  "гапки",  что
по-польски означает фуражки. На  груди  обязательно  крестик,  возле  каждой
деревни - огромное распятье с Исусом Христом, а  в  хатах  -  блохи,  клопы,
тараканы. Стараемся там не ночевать.
   Неравенство.  Один  дом  -  двухэтажная  каменная  вилла  с  остекленными
террасами, мягкой мебелью, коврами,  паркетом  и  картинами  в  позолоченных
рамах. И тут же  рядом  -  жалкая  хатенка,  выбитый  земляной  пол,  низкий
потолок, затянутый паутиной, голые стены. В деревянном корытце  -  люльке  -
грязный, чахлый ребенок. Полно мух, не говоря уже о других насекомых.
   Люди здесь в основном прижимистые, как и все, наверно,  собственники.  На
все один ответ: "Вот если бы вы приехали  на  три  дня  раньше,  мы  бы  вас
угостили!" Самое ходовое слово - "кепско", что означает "плохо".
   Леса здесь красивые, густые, так называемые  пущи,  много  птиц.  А  поля
забавные - узкими полосками, наверно, как у нас до революции. В садах  полно
яблок и груш, но поесть просто нет времени, да и просить неохота.
   Середина августа, а жара будто в июле. Здесь не  бывает  морозов,  как  у
нас. Говорят, зимой тоже слякоть. Так  что  и  люди,  и  природа,  и  климат
любопытные, но какие-то чужие. У нас лучше. Вы себе даже  не  представляете,
как хочется чего-нибудь нашего, московского, довоенного:
   гречневой каши с маслом, или окрошки с квасом, или  мороженого  "эскимо".
Не хватает даже трамвайной ругани.
   В новой части я немного освоился, и  настроение  стало  получше.  Правда,
спать удается очень мало, и  подчиненных  поубавилось,  так  что  приходится
много бегать самому. Зато люди меня окружают замечательные, а  командир  наш
вообще необыкновенный человек.
   Зря ты, мама, волнуешься.  Чувствую  я  себя  превосходно,  о  ранении  и
контузии вспоминаю, только когда получаю твои письма.
   Хорошо было бы, если бы прислали  пару  книг  или  какие-нибудь  журналы.
Выпадет свободная минута, а почитать абсолютно нечего.
   Привет всем. Будьте здоровы.
   Целую тебя и бабушку.
   Направление нашего движения - Восточная Пруссия!
   Ваш Андрей.
   Если цела коробочка  с  леденцами,  о  которой  ты  раньше  писала,  тоже
пришли".

   * * *

   "Дорогой сыночек, Андрюшенька!
   Пишем тебе с бабушкой каждую неделю и как камушки в  море  бросаем  -  ни
привета, ни ответа. Почему ты молчишь, почему так редко отвечаешь?  Когда  у
тебя будут свои дети, ты поймешь, что это просто жестоко.
   Каждый вечер отмечаем  на  карте  продвижение  наших  войск  и  стараемся
угадать, где же ты сейчас.
   В пятый, наверно, раз просим тебя сообщить о состоянии  твоего  здоровья.
Как, сынок, себя чувствуешь? Не мучают ли  тебя  головные  боли,  меньше  ли
теперь заикаешься, как пораненная нога?
   Кормят  ли  вас  регулярно?  Анна  Петровна  сказала,  что,  когда   идет
наступление, кухни отстают и бойцам приходится  туго.  Так  ли  это?  Может,
нужно срочно собрать тебе посылочку с продуктами? У  нас  сейчас  достаточно
овощей, и мы вполне можем обойтись без  того,  что  получаем  по  карточкам.
Напиши обязательно, не стесняйся.
   Затемнение еще не сняли, но настроение у всех приподнятое: ведь вы  вышли
на границу, до Германии - рукой подать. В Москве каждый день салюты, на днях
было три, а как-то еще раньше - целых пять.
   И рядом горе... Вчера встретила у  Белорусского  вокзала  Машу  Терехову,
стояли с ней на площади и плакали. В вашем классе еще  две  похоронные:  под
Севастополем погиб Сережа Кузнецов, а в Белоруссии убили Милочку Панину.
   Сережу я  знала  мало,  а  Милочку  помню  еще  первоклашкой,  когда  она
жаловалась мне, что ты дергаешь ее за косички и вообще обижаешь. Я еще тогда
посмеялась, что ты к ней неравнодушен, и попросила вас  рассадить.  А  когда
тебя пересадили, ты страшно  расстроился,  и  я  поняла,  что  мое  шутливое
предположение небезосновательно. Оказывается, она  была  на  одном  с  тобой
фронте. Это девятая  по  счету  смерть  в  вашем  классе  -  бедные  ребята,
несчастные матери!
   Бабушка связала тебе длинные теплые чулки специально на раненую ножку.  И
вот забота - зима на носу, а не знаем, как  переслать,  боимся,  затеряются.
Если будет от вас какая-нибудь оказия, может, кто поедет в Москву или  через
Москву, обязательно дай наш адрес, чтобы зашли и взяли. Заодно можно послать
и продуктов. С оказией надежнее.
   Сыночек дорогой, Андрюшенька! Настоятельно тебя прошу: не бравируй все же
без нужды. Помни, что ты у нас с бабушкой остался один, больше никого у  нас
нет... Береги себя. И чаще пиши.
   Целую
   Мама".

   * * *

   "Уважаемая Екатерина Ивановна!
   Ваше письмо получил.
   Ваш сын гвардии лейтенант Блинов Андрей Степанович действительно  с  июня
с. г. проходит службу в вверенной мне части. Сообщаю,  что  при  медицинском
освидетельствовании 30 мая с. г. врачебной комиссией военгоспиталя  №  1135,
где перед тем он находился на излечении по поводу ранения  и  контуз