го
транспорта, причем отнюдь не на  какие-либо  начальнические  должности.  Они
охотно  идут  на  низовую  работу  -  составителями   поездов,   смазчиками,
стрелочниками, что дает возможность  постоянного  свободного  пребывания  на
станциях  и  общения  с  большим  числом  железнодорожников  и   проезжающих
пассажиров, в основном, военнослужащих.
   Разумеется, устроиться на железную дорогу стремится не  только  вражеская
агентура, но и те, кто хочет получить бронь, а также повышенный по сравнению
с нормами для городских рабочих паек и топливо на зиму.
   В Гродно и в Белостоке оказалось более шестисот  чело  век,  имеющих
отношение  ко  всякому  обслуживанию,  техническому  осмотру,   профилактике
ходовой части и переформированию проходящих эшелонов.
   Из этих сотен людей к вечеру мы выявили тринадцать человек, чьи биографии
последних лет представлялись туманными. Все они находились на оккупированной
немцами территории и проживали тогда  не  по  месту  настоящего  жительства;
никаких достоверных данных, где именно они были эти годы и  чем  занимались,
не имелось. В анкетах у двоих обнаружились противоречивые записи, непонятно,
как или почему не замеченные работниками отдела кадров.
   Из тринадцати человек наибольший интерес,  на  мой  взгляд,  представляли
четверо:
   1.  Игнаций  Тарновский  -  составитель  поездов  станции  Белосток.   По
профессии - оружейный механик.  Осенью  1941  года  с  группой  инженеров  и
техников был вывезен немцами в Германию, где якобы  работал  на  авиационном
заводе  в  Бремене.  В  июне  1944  года  отпущен  домой,  как   указано   в
автобиографии,   по   состоянию    здоровья.    Однако    при    медицинском
освидетельствовании две недели назад признан годным для работы  на  железной
дороге без ограничений - никаких болезней у него не обнаружено. Ни  один  из
вывезенных вместе с Тарновским в Белосток не вернулся, и никаких известий от
них за все три года не поступало.
   2. Чеслав Комарницкий - составитель поездов  станции  Гродно.  В  прошлом
офицер польской армии, получивший перед войной высшее военное образование. В
сентябре 1939 года был пленен немцами, но бежал из лагеря, пробрался в Южную
Польшу, где якобы участвовал в движении сопротивления, был взводным, а затем
командиром роты в отряде Гвардии Людовой "Гром".
   3. Его брат Винцент Комарницкий - смазчик. В  1937  -  1942  годах,  если
верить анкете, дорожный мастер, затем  бежал  в  Южную  Польшу  и  будто  бы
находился в одном партизанском отряде с Чеславом.
   В письме же, полученном позавчера на станции, утверждалось,  что  Винцент
Комарницкий перед войной и  в  первые  годы  оккупации  занимался  вовсе  не
ремонтом шоссейных дорог, а служил в дорожной полиции, в так называемой роте
движения. За усердное пособничество оккупантам якобы получил  две  бронзовые
боевые медали и личную благодарность самого Кучеры,  шефа  немецкой  полиции
всей Польши, известного карателя и палача, убитого позже партизанами. Весной
1943 года Винцент Комарницкий будто бы был направлен из Варшавы в Берлин  на
учебу.
   Письмо, адресованное начальнику станции, оказалось анонимным, но состояло
не из общих обличительных фраз, а из конкретных фактов,  изобиловало  такими
точными деталями, что игнорировать его, отмахнуться и не проверить тщательно
было бы опрометчиво.
   В Гродно, где у них  не  имелось  ни  жилья,  ни  близких  родственников,
Винцент и Чеслав появились спустя неделю после освобождения.  У  меня  сразу
возникло два основных вопроса: почему их отпустили из партизанского  отряда,
действующего по сей день  в  тылу  у  немцев  южнее  Кракова,  и  при  каких
обстоятельствах они оказались по эту сторону фронта?
   4. Николай Станкевич - стрелочник  станции  Гродно.  В  июле  1941  года,
будучи  бойцом  Красной  Армии,  пленен  немцами.  Использовался   ими   как
разнорабочий, а затем как водитель грузовой автомашины. Летом 1942 года  был
арестован  якобы  за  связь  с  партизанами  и  отправлен  в  лагерь  смерти
Треблинка. В апреле 1944 года будто бы умудрился оттуда бежать,  лесами  два
месяца пробирался на восток и в конце июня оказался в Гродно,  где  у  самой
станции его родители имеют домик с участком; отец работает машинистом.
   Почему мы обратили внимание на Станкевича?.. Дело в  том,  что  Треблинка
была даже не лагерем для заключения, а комбинатом смерти, где привозимые  не
только из Польши, но и со всей  Европы  уничтожались  в  течение  нескольких
часов после прибытия. Тех же немногих, кого оставляли на различных работах и
убивали спустя недели или даже месяцы,  обязательно  метили.  К  вечеру  нам
удалось установить, что у  Станкевича,  пробывшего  в  Треблинке  необычайно
долгий срок - почти два года, - нет на руке  обязательной  в  таких  случаях
татуировки - личного знака.
   При  поступлении  на  работу  заподозренные  нами  в  большинстве   своем
предъявляли документы,  относящиеся  и  к  периоду  оккупации,  -  различные
аусвайсы,  кенкарты  и  справки.  Все   эти   бумаги,   выданные   немецкими
учреждениями,  естественно,   не   внушали   доверия;   следовало   выяснить
достоверно, где их владельцы находились и чем занимались в последние два-три
года.
   На восьмерых человек из тринадцати мы в этот  же  день  составили  полные
словесные портреты для проверки по розыску и почти на всех  сделали  большую
часть необходимых запросов по местам жительства и пребывания в  интересующий
нас период. К сожалению, две трети польской территории  еще  находились  под
властью немцев, что крайне затрудняло нашу задачу.
   В Лиду я вернулся затемно. Четыре взлета и четыре посадки в один день,  к
тому же ужасная болтанка на  обратном  пути  -  для  наземного  офицера  это
многовато. Меня мутило, а когда самолет внезапно проваливался, казалось,  на
сотни метров, все внутри  обрывалось.  С  чувством  облегчения  я  вылез  на
лидском  аэродроме,  ступил  на  твердую  землю  и   направился   к   отделу
контрразведки авиакорпуса;
   меня шатало, как пьяного, и более всего хотелось лечь  или  же  стать  на
четвереньки и ухватиться за траву руками.
   Возле здания отдела, патрулируемого на  расстоянии  автоматчиками,  стоял
десяток автомашин и два разгонных мотоцикла с колясками; дежурили водители.
   У самого крыльца полушепотом разговаривали трое в плащ-накидках; при моем
приближении они умолкли. Когда я поднимался по ступенькам, дверь  открылась,
и мне навстречу из здания быстро  вышел,  скорее  даже  выбежал,  военный  с
темной окладистой бородой, в кожаном пальто и форменной фуражке.
   - Товарищ генерал, мы здесь! - сообщил ему один из ожидавших.
   Я догадался, что это начальник Управления по охране тыла  фронта  генерал
Лобов.
   Большое помещение при входе направо было полно прибывшими офицерами;  они
сидели на скамьях, негромко разговаривали, пили чай, здесь  же,  на  столах,
чистили автоматы, брились, некоторые спали прямо на полу.
   В коридоре стояли двое военных в плащ-палатках  и  пограничных  фуражках,
один записывал что-то в служебном блокноте, а второй, когда я  поравнялся  с
ними, говорил ему:
   - И еще выясните, где размещать собак и  кто  выделяет  для  них  полевую
кухню? И распространяется ли на них приказ об усиленном питании?
   Егоров и Поляков находились в кабинете начальника отдела  -  генерал  как
раз докладывал по "ВЧ" в Москву о розыскных мероприятиях по делу "Неман".
   Я хотел сразу же прикрыть дверь, но подполковник - он говорил по местному
полевому телефону, - увидев меня, подозвал энергичным  жестом  и  указал  на
стул.
   - Ничем не могу помочь, -  продолжал  он  в  трубку.  -  Товарищ  гвардии
полковник, это приказ начальника штаба фронта... Чем прибывшие  бойцы  лучше
ваших летчиков, вы можете поинтересоваться непосредственно у него...  Что?..
Оставьте своих дневальных, дежурных офицеров, но  обе  казармы  должны  быть
освобождены немедленно, подчеркиваю - немедленно!.. У меня все!..
   По разговору Егорова, по его возбужденному лицу и   голосу  я  понял
окончательно, в каком напряжении они здесь пребывают.  Генерала,  видимо,  в
чем-то  упрекали  или  задавали  неприятные  вопросы;  он  отвечал   твердо,
уверенно, но проскальзывали оправдательные интонации.
   В заключение, приблизя мембрану к губам, он убежденно сказал:
   - Заверьте генерал-полковника и Ставку, что делается все возможное,  и  я
надеюсь, что завтра, в крайнем случае послезавтра мы их возьмем.
   Положив трубку, он поднялся, пошел к двери и, должно быть  только  теперь
увидев меня, по своему обыкновению в упор спросил:
   - Что у  вас?..  Есть  что-нибудь  существенное?  Я  не  успел  ответить,
поднявшись, только  еще  формулировал  ответ,  как  он,  поняв,  что  ничего
существенного у меня нет, толкнув дверь, шагнул через порог, потом  внезапно
обернулся и тут-то сказал мне, что мы занимались Николаевым и  Сенцовым  "за
неимением  лучшего,  за  неимением  более  перспективного",  что  надо  было
прояснить все раньше, не тратя на них трое суток.  Потом,  словно  вспомнив,
быстро спросил:
   - Лопатку нашли?
   - Он только вернулся из Гродно и Белостока и не в курсе... -  невозмутимо
заметил подполковник. - Поисками лопатки занимается лейтенант Блинов.
   Генерал рывком захлопнул за собой дверь.
   Я доложил Полякову о результатах работы в Гродно и Белостоке, рассказал о
лицах, заслуживающих нашего внимания, -  наибольший  интерес  он  проявил  к
братьям Комарницким.
   С его слов я понял, что никаких  облегчительных  новостей  по  делу  нет.
Москва предложила  провести  войсковую  операцию,  генерал  и  он,  Поляков,
полагая это нецелесообразным, преждевременным, высказались отрицательно. Тем
не менее проводятся самые интенсивные приготовления.  В  Лиду  и  в  Вильнюс
перебрасываются маневренные группы  девяти  пограничных  полков  и  саперные
подразделения. Всего к исходу ночи в обоих районах должно быть сосредоточено
семь тысяч  человек,  до  трехсот  грузовых  автомашин  и  как  минимум  сто
восемьдесят служебно-розыскных собак.
   Поляков  собирался  ехать  на   предварительный   инструктаж   командиров
прибывающих  подразделений.  Он  придавал   большое   значение   тщательному
наставлению всех привлекаемых, особенно армейских офицеров, и предложил  мне
отправиться с ним.
   - Где же Блинов? - посмотрев на часы, сказал он и потянул носом. - Должен
бы уже вернуться. Давай дождемся его и поедем...



   53. ГВАРДИИ ЛЕЙТЕНАНТ БЛИНОВ

   Он вернулся в Лиду на аэродром затемно.
   В отделе контрразведки авиакорпуса за наглухо зашторенными окнами  что-то
происходило.
   Снаружи здание, как всегда, патрулировалось на расстоянии  автоматчиками,
но против крыльца стояло не две-три автомашины, как обычно,  а  семь,  среди
них полуторка и два "доджа", в том числе  генеральский  -  Андрей,  подойдя,
узнал его по пробоинам в лобовом стекле. В большинстве машин сидели наготове
шофера.
   Андрей притаился в темноте неподалеку от крыльца,  ожидая,  когда  выйдет
Алехин, чтобы доложить ему о бесплодности поисков, о том, что рощу  обшарили
дважды - вдоль и поперек, - но лопатки там не оказалось...
   Зайти в здание он  не  решался.  Более  всего  он  боялся  встретиться  с
Егоровым. Он не без ужаса представлял себе, как  сталкивается  с  генералом,
как тот в упор спрашивает его о лопатке и, узнав,  что  она  не  обнаружена,
презрительно говорит Полякову: "Лопатку  не  сумел  найти...  Какой  же  это
боевой офицер?! Детский сад, да и только!"
   Медлить с докладом, однако, было нельзя. Хижняк,  как  и  ожидал  Андрей,
находился в помещении взвода охраны, с тыльной стороны  здания.  Сидя  возле
кухни, он пил чай и беседовал  с  пожилым  бойцом-поваром,  своим  земляком.
Андрей, поманив его рукой, попросил сходить и вызвать капитана.
   Алехин появился  на  крыльце  тотчас  -  ждал.  Андрей  окликнул  его  и,
волнуясь, доложил.
   - А хорошо искали, тщательно? - спросил капитан.
   - 3-землю носом р-рыли!.. - для большей убедительности словами  Таманцева
сказал Андрей. - Д-дважды прошли... в-вдоль и п-поперек.
   - А с теми, кто машину нашел, кто  первыми  в  роще  был,  с  Павленками,
разговаривал?
   - Т-так т-точно! Лопатки в м-машине не было. Я в-взял р-расписку.
   - Расписка распиской... Ты-то сам как считаешь? Твое мнение?
   - Н-не было ее в м-машине... И в р-роще нет... - упавшим  голосом  сказал
Андрей.
   В темноте Андрей не мог разглядеть выражение  лица  капитана,  а  говорил
Алехин, как всегда, ровно и вроде спо койно, и все же Андрей  уловил  в
его вопросах нетерпение, если не взволнованность.
   - Поужинай во взводе, - велел капитан. - Потом придешь сюда и в последнем
кабинете  налево  напишешь  подробный  рапорт.  На  имя  подполковника.  Что
конкретно сделано, с кем разговаривал и свое заключение. Рапорт  оставишь  у
секретаря. И до утра можешь спать... Да... квартира занята и во взводе люди.
Ложись-ка в машине!..
   И Алехин скрылся за дверью - пошел докладывать...
   Во взводе повар под нашептывание Хижняка налил до краев литровый  котелок
густых тепловатых щей с кусками мяса, нарезал  большими  ломтями  полбуханки
хлеба. Андрей, сутки не державший и крошки во рту, с жадностью набросился на
еду, не замечая ни вкуса, ни своего громкого чавканья.
   Дверь в соседнюю комнату была открыта, и там  на  двухъярусных  нарах  не
раздеваясь спало  несколько  офицеров  с  погонами  разных  родов  войск  на
гимнастерках; двое старших лейтенантов, молодые и сильные ребята,  сидели  и
чистили автоматы.
   - Из Москвы... - успел шепнуть Андрею Хижняк, - целый самолет...
   И квартиру, где не раз ночевала группа, тоже заняли...
   Все прибывшие были примерно одного определенного возраста (двадцать  пять
- тридцать лет), как на подбор крепкие, мускулистые; кроме  пистолетов,  они
имели перебинтованные в дорогу обмотками личные автоматы. И Андрея  осенило:
"Чистильщики!";  скорее  всего  не  просто  чистильщики,  а,  как  выражался
Таманцев, "волкодавы".
   Целый самолет - такого за два месяца службы Андрея в контрразведке еще не
случалось. Алехин ничего ему не сказал, и Андрею в голову не  могло  прийти,
что приезд генерала, и лопатка, которую он не нашел, и прибытие этих людей -
все имело прямое отношение к разыскиваемому их группой уже двенадцатые сутки
передатчику.
   Он понял одно: происходило что-то необычное, чрезвычайное...
   А за стеной, в отделе,  Алехин  уже  доложил,  что  лопатка  не  найдена.
Реакцию генерала, да и Полякова, Андрею страшно было даже представить. Чтобы
отвлечься, он заставил себя обдумывать рапорт.
   Он с радостью написал бы его здесь, в помещении взвода, но  Алехин  велел
сделать это в отделе, а  там  каждое  мгновение  можно  было  столкнуться  с
генералом или Поляковым.
   Андрей доел все до дна, от второго отказался и с  тяже  лым  сердцем
вышел на улицу. При одной мысли о встрече с генералом его бросало в жар.
   Миновав при входе в отдел сержанта-автоматчика,  он  поспешно  шмыгнул  в
последний налево пустой кабинет. Бумага лежала на столе, и чернила с  ручкой
здесь тоже были.
   Он сидел и писал, а в коридоре  время  от  времени  раздавались  шаги,  и
каждый раз он с волнением ожидал, что дверь отворится и появится генерал...
   На рапорт  ему  потребовалось  более  часа.  Написав,  проверил  и  отнес
секретарю, неприветливому, угрюмому лейтенанту, тот  взял  и,  не  взглянув,
сунул в одну из папок.
   Проходя по  коридору,  Андрей  расслышал  в  кабинете  начальника  отдела
невнятный разговор, приглушенный стеной и обитой дверью.  Слов  нельзя  было
разобрать, но ему показалось, что он различил возбужденный голос Егорова.
   Потом Андрей лежал в кузове полуторки, мучился и не мог заснуть.
   Он  с  ужасом  представил  себе,  как  завтра  туда,  в  рощу,   отправят
кого-нибудь из  этих  московских  розыскников  и  лопатка,  возможно,  будет
найдена. Или пошлют Таманцева, тот не только лопатку, а  спичку  или  окурок
из-под земли выкопает.
   Воображение рисовало Андрею самые тягостные  картины.  Генерал,  потрясая
его рапортом, бегал по кабинету и окающим басом ругался: "Лопатку  найти  не
сумели!   Позор!"   Славный   молчаливый   Алехин   и   подполковник,   этот
необыкновенный человек, - он подвел их обоих! - пытались  его  защитить,  но
генерала это только раздражило, и  он  разгневанно  кричал:  "Мне  нужны  не
оправдания, а лопатка!.. Где она?.. Послали какого-то  мальчишку!  Ему  дали
роту, а толку - шиш да кумыш! На что он способен?! Как  он  к  нам  попал?..
Отправьте его в полк! Немедленно! Кулема! Лопух! Детский сад, да и только!"
   Расстроенный буквально до слез, Андрей  не  замечал,  что  Егоров  в  его
воображении ругался словами Таманцева.
   Пусть откомандируют. Он не  "волкодав",  а  строевой  офицер.  Только  бы
попасть в свой полк, а не в резервный. Впрочем, в любой фронтовой  части  он
будет человеком. Во всяком случае, не хуже других, а то и лучше.  Там,  если
случится, он погибнет с честью, и о нем напишут, как он сам писал  о  многих
своих бойцах и сержантах: "... верный воинской присяге, проявив  мужество  и
героизм, был убит..." А здесь ты хоть наизнанку вывернись, пять раз погибни,
но если нет результата, ты все равно плох и виноват.
   ... В эти напряженные часы всем начальникам  Блинова    было  не  до
него. Чтобы поиски велись тщательно, усердно и настойчиво, ему  утром  и  не
намекнули, что лопатки в  роще  может  не  оказаться.  Даже  Алехин,  обычно
разъяснявший  Андрею,  что  к  чему,  второпях  ничего  ему  не  сказал,  не
растолковал. Андрей и не подозревал, что отсутствие лопатки в роще на  месте
обнаружения угнанного "доджа" работало на версию, возникшую у Полякова после
вчерашнего разговора в госпитале с Гусевым. Ему и в голову не могло  прийти,
что сообщение  Алехина:  "Роща  обыскана  дважды,  качественно;  лопатка  не
найдена", было для подполковника и генерала самой  радостной  вестью  в  эти
тяжелые сутки.



   54. ТАМАНЦЕВ

   Вечером Юлия принялась рубить валежины, а я опять занялся  с  Фомченко  и
Лужновым.
   За эти двое суток я к ним решительно  подобрел.  Какой  с  них  мог  быть
спрос: Фомченко попал в контрразведку весной, перед маем, а  Лужнов  и  того
позже, в июне - два месяца назад. Стажа  у  них,  как  говорится,  без  году
неделя, неудивительно, что даже Малыш против них - профессор. Я подумал еще:
не дай  бог  доведется  нам  здесь  просидеть  не  одну  неделю,  так  я  их
поднатаскаю - людьми сделаю.
   Речь опять пошла об агентах-парашютистах: откуда они берутся, вернее,  из
кого вербуются, как их готовят, как мы их разыскиваем и берем.
   Контрразведка - это не загадочные красотки, рестораны, джаз и  всезнающие
фраера, как показывают в фильмах и  романах.  Военная  контрразведка  -  это
огромная тяжелая работа... четвертый год по пятнадцать - восемнадцать  часов
каждые сутки - от  передовой  и  на  всем  протяжении  оперативных  тылов...
Огромная соленая работа  и  кровь...  Только  за  последние  месяцы  погибли
десятки отличных чистильщиков, а вот в ресторане я за всю войну ни  разу  не
был.
   Просвещая Фомченко и  Лужнова,  я  для  пользы  дела,  по  воспитательным
соображениям, естественно, о трудностях не говорил - если бы  рассказать  им
все как есть, они наверняка бы скисли.
   Условия и работка  у  нас  такие,  что  любой  бывалый  шерлок,  даже  из
столичной уголовки, от отчаяния повесился бы на первом же суку.
   В любом уголовном розыске - дактилоскопия, оперативные учеты, лаборатории
и научно-технические отделы;
   там на каждом шагу - постовой и дворник, готовые помочь и словом и делом.
А у нас?..  Ширина полосы фронта - свыше  трехсот  километров,  глубина
тылового района - шестьсот с  лишним.  На  этой  огромной  территории  сотни
городов,  сотни  узловых   и   линейных   станций;   ежесуточно   -   тысячи
передвигающихся к фронту и по рокадам бойцов, сержантов и офицеров,  повсюду
леса, большие чащобные  массивы.  А  жители,