сорясь с Гролинской, закрыла калитку и забила ее  досками.
Если бы они не наступили в темноте на грядку, то никакого скандала и не было
бы. Кстати, их  уход  не  был  для  нее  неожиданным  -  они  зара  нее
предупредили, что вечером перейдут на другую квартиру, где есть сарай и куда
прибудет машина.
   Разумеется, я спросил и о вещах: с чем эти офицеры появились в доме,  что
и когда приносилось и уносилось. Впервые они пришли под вечер с двумя плотно
набитыми вещмешками; один исчез сразу, наутро, а второй дня два стоял  в  их
комнате под кроватью (она видела, когда убиралась), что  в  них  было  -  не
представляет.
   Затем  я  справился,  в  какое  время  Николаев  и  Сенцов  вернулись   в
воскресенье, 13 августа.
   - В воскресенье...
   Она  подумала  и  сказала  -  после  девяти,  когда  уже  стемнело.   Она
припомнила, что в тот вечер младший -  "лейтнант"  -  еще  мыл  на  кухне...
огурцы...
   - А вас этими огурцами они не угощали?
   - Не.
   - А горьких огурцов у них в тот вечер не оказалось? Они  не  выбрасывали,
не помните?
   - Не знаю... Не видела.
   Все  подозрительно  лепилось  одно  к  одному.  Конечно,  всякое  бывает,
возможны самые невероятные совпадения и стечения  обстоятельств.  Однако  не
многовато ли?
   7 августа передатчик выходил в эфир  из  леса  юго-восточнее  Столбцов  в
какой-нибудь сотне километров от Барановичей. На той же  неделе  Николаев  и
Сенцов, по словам Гролинской, побывали в Барановичах на базаре.
   Вещмешок (не исключено, что в нем находилась рация) унесли из  дома  рано
утром 13 августа - в день зафиксированного радиосеанса, часов за  двенадцать
до него. По возвращении на квартиру Сенцов мыл для  ужина  огурцы...  Огурцы
были найдены и на месте выхода передатчика - в тот вечер! - в эфир.
   Позавчера Блинов видел Николаева и Сенцова на опушке Шиловичского леса  с
вещмешком - спустя  полтора  часа  они  вышли  к  шоссе  без  вещмешка.  Это
подкрепляло предположение, что в нем находилась рация, скрываемая где-нибудь
в лесу.
   Объясняя Гролинской свое знание города, Николаев и Сенцов говорили, что в
июле уже были здесь, останавливались где-то на другой квартире,  куда  вчера
перед полуночью якобы и ушли. Однако среди военнослужащих, побывавших в Лиде
на постое с момента освобождения и до сего дня (по  моей  просьбе  комендант
города проверил  ночью  все  учеты  как  у  себя,  так  и  в  обоих  районах
расквартирования),  офицеры  Николаев  Алексей  Иванович  и  Сенцов  Василий
Петрович регистрировались и значились лишь один раз -  12  августа,  в  день
появления у Гролинской.
   Проще простого было  связать  воедино  сведения  о  движении  эшелонов  в
перехваченной радиограмме и этого "гостя"  -  железнодорожника,  его  мягкий
вильнюсский акцент и  выращиваемые  только  под  Вильнюсом  огурцы  "траку",
обнаруженные на месте выхода рации в эфир.
   И наконец, целлофановые обертки от сала, предназначенного  у  немцев  для
парашютистов и морских десантников.
   Без труда выстраивалась цельная, вполне достоверная картина... В группе -
четыре человека, и передачу с движения вели вчера двое других. Возможно,  те
самые, кого Гролинская  встретила  с  Николаевым  и  Сенцовым  в  темноте  у
станции.
   Железнодорожник, по всей вероятности, - связник или курьер-маршрутник. Он
прибыл, очевидно, из Прибалтики и после контакта  с  Николаевым  и  Сенцовым
уехал в сторону Гродно, в том направлении, где, судя  по  тексту  перехвата,
как раз велось систематическое наблюдение за движением эшелонов.
   А уходили они дважды  через  соседний  участок  из  предосторожности:  на
всякий случай, чтобы "сбросить хвост", если за ними попытаются следить.
   Все легко и достоверно раскладывалось по полочкам, до того легко,  что  я
заставлял себя не делать до времени выводов и критически относиться  даже  к
самым очевидным фактам и совпадениям.
   Имелись  и  небольшие  противоречия,  из  них  лишь  одно  обстоятельство
по-настоящему колебало все правдоподобное и весьма убедительное  построение:
целлофановые обертки они оставили на виду,  в  пепельнице,  а  те,  кого  мы
разыскивали, люди бывалые, весьма осторожные, этого, надо полагать,  никогда
бы не сделали. Впрочем, и на старуху бывает проруха, чем черт не шутит...
   Более всего мне хотелось посоветоваться с  Поляковым,  но  до  следующего
утра,  пока  он  не  вернется  в  Управление,  сделать  это  было,  наверно,
невозможно.
   Я подробно разъяснил пани Гролинской, что она  должна  предпринять,  если
Николаев и Сенцов появятся у нее в доме или, может, встретятся ей на  улице.
Затем распрощался, пожелав, чтобы Ежи вернулся живым и здоровым, и  еще  раз
попросил сохранить в тайне весь наш разговор. Она обещала.
   С Николаевым и Сенцовым - подлинными или мнимыми - требовалось немедленно
определиться.  Следовало  срочно  проверить  их  по   словесным   портретам,
составленным Таманцевым, и по приметам-... Срочно!

   * * *

   Минут десять спустя мы мчались к аэродрому. Блинов, когда я сообщил  ему,
что этих двух офицеров в  доме  нет,  что  они  ушли  ночью  через  соседний
участок, заморгал  своими  пушистыми  ресницами,  как  ребенок,  у  которого
отобрали игрушку или обманули. Затем,  вздохнув,  полез  в  кузов  и  тотчас
уснул. А я трясся в кабине, систематизируя и переписывая  с  клочков  бумаги
каракули Таманцева - словесные портреты Николаева и Сенцова.
   Из отдела контрразведки авиакорпуса я  позвонил  по  "ВЧ"  в  Управление.
Поляков - он устроил бы все без меня  -  находился  где-то  в  Гродно,  и  я
продиктовал текст запроса дежурному офицеру.
   - Кто подписывает? - спросил он.
   Этого я и сам еще не знал.  Чтобы  не  беспокоить  генерала,  я  попросил
соединить меня с его заместителем, полковником Ряшенцевым.
   Тот выслушал меня и, чуть помедлив, сказал:
   -  Есть  свежее  разъяснение,  что  не  следует  злоупотреблять  литерами
"Срочно!" и "Весьма  срочно!".  Применять  их  надлежит  лишь  в  экстренных
случаях. У вас  же  оснований  для  экстренности  я  не  вижу.  Обыкновенная
проверка. Запрос я подпишу, но только обычный...
   Я знал: на обычный запрос ответ может быть через трое  или  даже  четверо
суток, что нас никак не устраивало. Мы не могли ждать, и я прямо  сказал  об
этом.
   - Ничем не могу вам помочь. - Полковник положил трубку.
   Тут я невольно позавидовал арапству Таманцева. Он в случае надобности мог
не моргнув глазом действовать от имени хоть маршала, хоть наркома, нисколько
не опасаясь последствий, а  потом  еще  с  обидой,  если  не  с  возмущением
уставиться на тебя: "Ну и что?! Я же не для себя, а для пользы дела!"
   Я опять  соединился  с  Управлением;  не  хотелось,  но,  как  ни  крути,
приходилось обращаться к генералу.
   - Он занят, - сообщил мне дежурный.
   - Доложите: по срочном делу, - потребовал я. - Алехин от Полякова.
   Прошло, наверно, около минуты, прежде  чем  в  трубке  раздался  окающий,
грубоватый голос Егорова.
   - Что там у вас? - вроде с недовольством спросил он  и,  хотя  я  рта  не
успел открыть, предупредил: - Тише. Не так громко.
   Я вспомнил, что у его аппарата сильная мембрана, и сообразил: в  кабинете
кто-то посторонний и генерал не  желает, чтобы слышали,  что  я  скажу.
Тем лучше: если там кто-то сидит, не будет вопросов и разговора по  существу
дела - пока нет результата, они неприятны.
   Я начал объяснять, успел произнести  каких-нибудь  три  фразы  и  тут  же
услышал,  как  по  другому  телефону  он  приказывает   дежурному   офицеру:
"Поставьте мою подпись под запросом, переданным Алехиным.  Литер  -  "Весьма
срочно!". Ответ в Лиду. Передайте без промедления!"
   Властности в его голосе вполне хватило бы на пятерых генералов.  Стальная
категоричность и безапелляционность. Особенно  впечатляюще  прозвучало  "без
промедления" и "весьма срочно". Указания же насчет этого литера его будто  и
не касались, он даже не выслушал мои обоснования.
   - У вас все? - спросил он меня затем.
   - Да.
   - Вы хорошо зацепились, надежно?
   - Как сказать... -  неопределенно  проговорил  я;  у  меня  защемило  под
ложечкой: полагаясь на Полякова, он, очевидно, не  вникал  в  обстоятельства
дела и считал, что мы ведем разыскиваемых и возьмем их сегодня  или  завтра,
как только выявим их связи, а у нас практически ничего не было.
   - Не теряйте время! Лишне вокруг да около не ходите. Вы меня поняли?
   - Да, - с трудом вымолвил я.
   - Я жду результат! - по своему обыкновению, вместо "до  свиданья"  сказал
он и тотчас отключился.



   40. ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ


   ЗАПИСКА ПО "ВЧ"

"Егорову
   В тексте перехвата по делу "Неман" от 13 августа  Вильнюс  обозначен  как
"Вильно". Матюшин".


   ЗАПИСКА ПО "ВЧ"

"Срочно!
Лида, Алехину

   Сравнительным исследованием фонограмм перехватов по делу "Неман" от 7, 13
и  16  августа  установлено  наличие  в  разыскиваемой  Вами   группе   двух
квалифицированных  радис  тов.   Анализ   индивидуальных   особенностей
передачи и радиопочерков свидетельствует, что один из них (перехваты от 7  и
13  августа)  окончил  радиоотделение  Варшавской  разведшколы  в   местечке
Сулеювек, а второй (перехват от 16 августа) обучался в Кенигсбергской  школе
абвера у старшего инструктора Адольфа Клюге.
   Учтите эти обстоятельства при проведении розыска. Егоров".


   ЗАПИСКА ПО "ВЧ" "Егорову

   Управлением контрразведки 2-го Белорусского фронта 11 и 14 августа с.  г.
захвачены немецкие агенты-парашютисты Пужевич Василь,  Каминский  Александр,
Олешко   Андрей   и   Мацук   Иван   и    Артюшевский    Петр,    окончившие
разведывательно-диверсионную школу в местечке Дальвитц близ Инстербурга.
   Обеим группам, в ночь на 1 августа переброшенным в тылы фронта под  видом
военнослужащих  Красной  Армии  с  заданием   оперативной   разведки,   было
приказано:
   а) связаться с агентурой, оставленной противником, и активно использовать
ее в шпионских целях;
   б) собирать и передавать шифром  по  радио  сведения  о  передвижениях  и
районах сосредоточения наших  войск,  для  чего  под  маской  находящихся  в
командировке офицеров фланировать на важнейших железнодорожных  и  шоссейных
коммуникациях Белорусских фронтов, ведя постоянное визуальное  наблюдение  и
прислушиваясь к разговорам на станциях и в местах скопления военнослужащих;
   в) добывать советские воинские и гражданские личные документы;
   г) захватывать одиночных  офицеров  и  сержантов  Красной  Армии  для  их
допроса с последующим уничтожением.
   Согласно  показаниям  арестованных  агентов-парашютистов,  подтверждаемым
закордонным  источником,   в   Дальвитцской   разведшколе   абвера   создано
специальное  отделение,  где   обучаются   настроенные   антисоветски   лица
белорусской  национальности,  имеющие  военный  опыт  и  хорошее  физическое
развитие.
   В апреле - июле сего года на этом отделении прошли интенсивную агентурную
подготовку  48  человек,  отобранные  из  новогрудского,  барановичского   и
Слонимского  батальонов,  сформированных  немцами  при  мобилизации  в   так
называемую "белорусскую краевую оборону" в марте месяце сего года. По
окончании обучения 27 агентов, наиболее  скомпрометированных  пособничеством
оккупантам, были направлены на закрытый аэродром  абвера  под  Кенигсбергом,
где после экипировки в форму военнослужащих  Красной  Армии  и  разбивки  на
группы по 3- 4 человека помещались в отдельном бараке в ожидании переброски.
   По имеющимся у нас данным, в первых числах августа  с.  г.  среди  других
через линию фронта должны были быть переброшены группы, возглавляемые бывшим
командиром   новогрудского   батальона   БКО   Борисом   Рогулей   и   ярыми
антисоветчиками, националистами Степаном Радько и Олесем Витушкой.
   Одной из этих групп дано указание связаться  с  находящимся  в  настоящее
время на нелегальном положении в районе города  Лида  известным  белорусским
националистом, резидентом германской разведки Сиповичем Николаем 1902 г. р.,
урож. гор. Пинска (неточно), по профессии адвокатом.
   Сведения, содержащиеся в  перехвате  по  делу  "Неман"  от  13.08.44  г.,
соответствуют  заданиям,  полученным  агентурой,  прошедшей  подготовку   на
специальном белорусском отделении  Дальвитцской  разведшколы,  причем  среди
переброшенных так же, как и в разыскиваемой Вами  группе,  имеются  радисты,
окончившие Варшавскую и Кенигсбергскую школы абвера.
   Не исключено, что передатчик с позывными КАО используется одной  из  этих
групп, действующей в тылах Белорусских  фронтов.  Также  не  исключено,  что
Сипович Николай  и  есть  "нотариус",  упоминаемый  в  тексте  перехваченной
шифрограммы.
   Ваши соображения по поводу этой версии сообщите.
   Подготавливаемая  нами  ориентировка  с  указанием  установочных  данных,
кличек и словесных портретов значительной части лиц, прошедших подготовку на
белорусском отделении Дальвитцской разведшколы абвера, будет вам сообщена  в
течение суток. Колыбанов".



   41. АЛЕХИН

   Я возлагал немалые надежды на разговор с Окуличем. Со слов лейтенанта  из
отдела госбезопасности я знал, что Окулич в период оккупации  был  связан  с
партизанами, прошлой весной во время массовых карательных  операций  немцев,
рискуя жизнью, около  месяца  укрывал  у  себя  тяжело  раненного  комиссара
бригады Мартынова, чем спас его. Теперь Мартынов работал одним из секретарей
обкома  партии и, приехав недавно в Лиду, специально навестил Окулича.
   -  Наш  мужик,  партизанский,  -  сказал  мне  лейтенант.  -  Тихий   он,
молчаливый... они все здесь такие... - И, очевидно  повторяя  чьи-то  слова,
строго добавил: - И пока, мы не очистим область от всей нечисти, они другими
и не будут.
   Однако я не сомневался, что Окулич расскажет мне все, что ему известно  о
Николаеве и Сенцове, и охотно передаст позавчерашний разговор с ними.
   Блинова я оставил в Лиде, поручив ему поиски в городе: в случае встречи с
Николаевым и Сенцовым он должен был задержать их;  для  этого  ему  по  моей
просьбе  выделили  двух  автоматчиков   из   комендатуры,   и   я   подробно
проинструктировал его.
   С нетерпением я ждал разговора с Окуличем, полагая,  что  он  многое  мне
прояснит, и единственно опасаясь, что его, как и вчера, не окажется дома.
   Нас трясло и бросало в кабине  полуторки;  Хижняк,  с  напряженным  лицом
держа руль, гнал по булыжному покрытию на предельной, а я поторапливал  его,
и время от времени он возмущенно бросал:
   - Вам-то что!.. Вам на машину плевать!..  Рессоры  новые  вы  достанете?!
Машины гробить вы все мастера!..
   За Шиловичами мы  свернули  с  шоссе  на  грунтовую  заброшенную  дорогу,
проехали тихонько кустарником, и я велел остановиться.
   Хижняк, вытирая пот, вылез из кабины и начал  осматривать  машину,  но  я
приказал:
   - Потом! Возьми автомат и за мной!
   Оставив его в кустах возле хутора, я направился прямиком к хате.
   Яростно лаяла и рвалась на цепи собака. В окне показалось женское лицо, и
тут же на крыльцо вышел мужчина, как я понял, сам хозяин, и,  прикрикнув  на
собаку, настороженно рассматривал меня. На нем были  старенькие,  но  чистые
рубаха и штаны, ноги босые, лицо небритое, печальное, прямо иконописное.
   - День добрый... Я из воинской части восемнадцать ноль сорок.
   Чтобы у него не возникло каких-либо сомнений, я вынул и, раскрыв, показал
армейское  офицерское  удостоверение  личности  со  своей  фотографией.   Он
взглянул мельком и молча, с какой-то  удручающей  покорностью  посмотрел  на
меня.
   - Скажите, - приветливо начал я, утирая платком лицо  и  лоб,  будто
перед этим долго шел по жаре, - если не ошибаюсь, вы товарищ Окулич?
   - Так... - растерянно произнес он.
   - Очень приятно... Я здесь в  командировке...  У  меня  к  вам  небольшой
разговор... И хотелось бы умыться и малость передохнуть. Не возражаете?
   - Можна.
   Немного погодя я сидел у стола в бедной  по  обстановке,  но  чистенькой,
несмотря на земляной пол, хате.
   Направляясь сюда, я, между прочим,  подумал,  что  Окулич  предложит  мне
самогона - у него ведь имелся "аппарат", - и заранее решил не  отказываться.
Я готов был отпробовать с ним  любой  гадости  в  надежде,  что,  выпив,  он
разговорится. Однако не то что выпить, он даже  сесть  не  предложил  -  это
сделала, выглянув из-за перегородки, его жена.
   Приземистая, рябоватая, она  возилась  в  кухоньке  возле  дверей,  потом
принесла и поставила на стол крынку с молоком - молча и не налив в стакан  -
и снова скрылась за дощатой перегородкой.
   Я был уверен, что Окулич сам расскажет мне о Николаеве  и  Сенцове,  надо
только его разговорить, и сразу доверительно сообщил, что часть моя стоит  в
Лиде, мы занимаемся охраной тылов фронта, боремся с бандами  и  дезертирами.
Дело это нелегкое, и очень многое зависит от помощи населения.
   Окулич сидел на лавке по ту сторону стола, подобрав под себя босые  ноги,
и молча слушал, и словом не поддерживая  разговор.  Я  сам  налил  в  стакан
молока, сделал глоток и, похвалив, непринужденно продолжал:
   - Вы, очевидно, нездешний? Откуда родом?
   - Из Быхова, - сказал он; у него был негромкий глуховатый голос.
   - Могилевский... А здесь давненько?
   - Третий год.
   - И при немцах здесь жили? - Я обвел взглядом хату.
   - Тут.
   - А не боязно? - улыбнулся я. - На отшибе-то, у леса?
   Окулич неопределенно пожал плечами.
   На божнице в переднем углу стояли иконы, католические,  хотя  Окулич  был
родом из области, где эта религия среди белорусов не распространена. И что я
сразу себе отметил - ни одной фотографии на стенах,  никаких  украшений  или
картинок.
   Я рассказал ему о Могилеве, где после освобождения мне пришлось побывать,
о разрушениях в городе и перевел разговор на  жизнь  здесь  -  в  Лиде  и  в
районе. Он слушал  молча, глядел скорбными, как  у  мученика,  глазами,
даже на самые простые вопросы отвечал не сразу и односложно,  беседа  с  ним
явно не ладилась. Может, он мне не доверял?.. Он не  прочел,  не  рассмотрел
толком мое удостоверение личности, может, надо ему представиться еще раз?
   - А это что - католические? - глядя на иконы, полюбопытствовал я.
   - Няхай...
   При этом он сделал вялый жест рукой: мол, не все ли равно?
   - В Лиде мне сказали, что вы были связаны с партизанами. Надеюсь,  что  и
нам вы поможете... Прочтите, пожалуйста...
   Из кармана гимнастерки я достал и, развернув, положил перед ним  на  стол
другое, подробное удостоверение. Он нерешительно взял и принялся читать.
   В документе говорилось, что я являюсь  офицером  войск  по  охране  тылов
фронта, и предлагалось всем органам власти и учреждениям, воинским частям  и
комендатурам, а также отдельным гражданам оказывать мне всяческое содействие
в  выполнении  порученных  заданий.  На  листке  удостоверения  имелись  моя
фотография, две четкие гербовые печати и подписи двух генералов:  начальника
штаба фронта и начальника войск по охране тыла фронта.
   Медленно все прочитав, Окулич возвратил документ и удрученно посмотрел на
меня.
   - Скажите, пожалуйста, - пряча удостоверение, сказал я.  -  Вы  здесь  на
этих днях... сегодня, вчера  или  позавчера,  посторонних  кого  не  видели?
Гражданских или военных? Никто к вам не заходил?
   - Не, - помедлив, сказал Окулич, к моему немалому удивлению.
   - Может, встречали здесь кого?
   - Не.
   - Припомните получше, это очень важно. Может, видели  здесь  в  последние
дни, - подчеркнул я, - посторонних или заходил кто-нибудь?
   - Не, - повторил Окулич.
   "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!"
   Ошибиться я не мог. Хутор этот был  первым  по  дороге  из  Шиловичей  на
Каменку, причем описание Блиновым хаты, надворных строеньиц - все в точности
соответствовало тому, что я увидел, подходя сюда. И собака  соответствовала,
и ее будка, и сам Окулич по внешности  соответствовал.  Более  того,  я  без
труда даже определил место в кустах и дуб, откуда Блинов наблюдал Окулича  и
тех двоих офицеров.