ротивоположное уму, и означает оно преданность рутине. Шифр  идет  вверх,
Шрифт - еще куда-нибудь, и штаты постепенно  заполняются  людьми,  которые
глупее начальника, директора или председателя. Если он второго сорта,  они
будут третьего и позаботятся о том, чтобы их подчиненные были  четвертого.
Вскоре все станут соревноваться в глупости и притворяться еще глупее,  чем
они есть.
   Следующая (третья) стадия наступает, когда во  всем  учреждении,  снизу
доверху, не встретишь и капли разума. Это и будет коматозное состояние,  о
котором мы говорили в первом абзаце. Теперь учреждение можно смело считать
практически мертвым. Оно может пробыть в этом состоянии лет двадцать.  Оно
может тихо рассыпаться. Оно может и выздороветь, хотя таких случаев  очень
мало. Казалось бы, нельзя выздороветь, без  лечения.  Однако  это  бывает,
подобно тому как многие живые организмы вырабатывают нечувствительность  к
ядам, поначалу для  них  смертельным.  Представьте  себе,  что  учреждение
опрыскали ДДТ, уничтожающим,  как  известно,  все  живое.  Какие-то  годы,
действительно,  все  живое  гибнет,  но  некоторые  индивиды  вырабатывают
иммунитет. Они скрывают свои  способности  под  личиной  как  можно  более
глупого  благодушия,  и  опрыскиватели   перестают   узнавать   способных.
Одаренный индивид преодолевает  внешнюю  защиту  и  начинает  продвигаться
вверх. Он слоняется по комнатам, болтает о гольфе, глупо хихикает,  теряет
нужные бумаги, забывает имена и ничем  ни  от  кого  не  отличается.  Лишь
достигнув высокого положения, он сбрасывает личину и является миру, словно
черт в сказочном спектакле.  Начальство  верещит  от  страха:  ненавистные
качества проникли прямо к ним, в святая святых. Но делать уже нечего. Удар
нанесен, болезнь отступает, и вполне возможно, что учреждение  выздоровеет
лет за десять. Однако такие случаи  редки.  Обычно  болезнь  проходит  все
вышеописанные стадии и оказывается неизлечимой.
   Такова  болезнь.  Теперь  посмотрим,  по  каким  симптомам   можно   ее
распознать. Одно дело - описать воображаемый очаг  заразы,  известной  нам
изначально, и совсем другое - выявить ее на фабрике, в казарме, в  конторе
или  в  школе.  Все  мы  знаем,  как  рыщет  по  углам  агент  по  продаже
недвижимости, присмотревший  для  кого-нибудь  дом.  Рано  или  поздно  он
распахнет чулан или ударит ногой по плинтусу и воскликнет: "Труха!"  (Если
он дом продает, он постарается отвлечь вас прекрасным видом из окна, а тем
временем обронит ключи от чулана.) Так и во всяком учреждении - специалист
распознает симптомы непризавита на самой ранней его стадии.  Он  помолчит,
посопит, покачает головой, и всем станет ясно, что он  понял.  Как  же  он
понял? Как узнал, что зараза  уже  проникла?  Если  присутствует  носитель
заразы, диагноз поставить легче, но он ведь может быть в  отпуске.  Однако
запах его остался. А главное, остался его след во фразах такого рода:  "Мы
на многое не замахиваемся. Все равно за всеми  не  угонишься.  Мы  тут,  у
себя, между прочим, тоже делаем дело, с нас довольно". Или: "Мы вперед  не
лезем. А этих, которые лезут, и слушать противно. Все им работа да работа,
уж не знают, как выслужиться".  Или,  наконец:  "Вот  кое-кто  из  молодых
выбился вперед. Что ж,  им  виднее.  Пускай  продвигаются,  а  нам  и  тут
неплохо. Конечно, обмениваться людьми или  там  мыслями  -  дело  хорошее.
Только к нам оттуда, сверху, ничего стоящего не перепало. Да  и  кого  нам
пришлют? Одних уволенных. Но мы ничего, пусть присылают. Мы  люди  мирные,
тихие, а свое дело делаем, и неплохо..."
   О чем говорят эти фразы? Они  ясно  указывают  на  то,  что  учреждение
сильно занизило свои возможности. Хотят тут мало,  а  делают  еще  меньше.
Директивы    второсортного    начальника     третьесортным     подчиненным
свидетельствуют о мизерных целях и  негодных  средствах.  Никто  не  хочет
работать лучше, так  как  начальник  не  смог  бы  управлять  учреждением,
работающим с  полной  отдачей.  Третьесортность  стала  принципом.  "Даешь
третий сорт!" - начертано золотыми  буквами  над  главным  входом.  Однако
можно заметить, что сотрудники еще не забыли о  хорошей  работе.  На  этой
стадии им не по себе, им как бы стыдно, когда упоминают о передовиках.  Но
стыд этот недолговечен. Вторая стадия наступает быстро.  Ее  мы  сейчас  и
опишем.
   Распознается она по главному симптому: полному  самодовольству.  Задачи
ставятся несложные, и потому сделать  удается,  в  общем,  все.  Мишень  в
десяти ярдах, и попаданий много. Начальство добивается того, что намечено,
и становится очень важным. Захотели - сделали! Никто уже не помнит, что  и
дела-то не было. Ясно одно: успех полный, не то что у этих, которым больше
всех надо. Самодовольство растет, проявляясь во фразах: "Главный у  нас  -
человек серьезный и, в сущности, умный. Он лишних слов не тратит,  зато  и
не ошибается". (Последнее замечание верно по отношению ко  всем  тем,  кто
вообще ничего не делает.) Или: "Мы умникам не верим. Тяжело с ними, все им
не так, вечно они что-то выдумывают.  Мы  тут  трудимся,  не  рыпаемся,  а
результаты - лучше некуда". И наконец: "Столовая у нас прекрасная.  И  как
они ухитряются так кормить буквально за гроши? Красота,  а  не  столовая!"
Фразы  эти  произносятся  за  столом,  покрытым  грязной   клеенкой,   над
несъедобным безымянным месивом,  в  жутком  запахе  мнимого  кофе.  Строго
говоря, столовая говорит нам больше, чем само учреждение. Мы вправе быстро
судить о доме, заглянув в уборную (есть ли там бумага); мы вправе судить о
гостинице по судочкам для масла и уксуса; так и об  учреждении  мы  вправе
судить по столовой. Если стены  там  темно-бурые  с  бледно-зеленым;  если
занавески малиновые (или их просто нет); если нет и цветов;  если  в  супе
плавает перловка (а быть может, и  муха);  если  в  меню  одни  котлеты  и
пудинг, а сотрудники тем не менее в восторге - дело плохо.  Самодовольство
достигло той степени, когда бурду принимают за  еду.  Это  предел.  Дальше
идти некуда.
   На  третьей,  последней  стадии   самодовольство   сменяется   апатией.
Сотрудники больше не хвастают и не сравнивают себя с другими.  Они  вообще
забыли, что есть другие  учреждения.  В  столовую  они  не  ходят  и  едят
бутерброды, усыпая столы крошками. На доске висит  объявление  о  концерте
четырехлетней давности. Табличками служат багажные ярлыки, фамилии на  них
выцвели, причем на дверях Брауна написано "Смит", а на Смитовых  дверях  -
"Робинсон".  Разбитые  окна  заклеены  неровными   кусками   картона.   Из
выключателей бьет слабый, но неприятный ток.  Штукатурка  отваливается,  а
краска  на  стенах  пузырится.  Лифт  не  работает,  вода  в  уборной   не
спускается. С застекленного потолка падают  капли  в  ведро,  а  откуда-то
снизу доносится вопль голодной кошки. Последняя стадия  болезни  развалила
все. Симптомов так много и они так явственны,  что  опытный  исследователь
может обнаружить их по телефону. Усталый голос  ответит:  "Алло,  алло..."
(что может быть беспомощней!) -  и  дело  ясно.  Печально  качая  головой,
эксперт кладет трубку. "Третья стадия, - шепчет он. - Скорее всего, случай
неоперабельный". Лечить поздно. Можно считать, что учреждение скончалось.
   Мы описали болезнь изнутри, а потом  снаружи.  Нам  известно,  как  она
начинается, как идет, распространяется и распознается. Английская медицина
большего  и  не  требует.  Когда  болезнь  выявлена,  названа,  описана  и
заприходована, английские врачи  вполне  довольны  и  переходят  к  другой
проблеме. Если спросить у них о лечении, они удивятся и посоветуют  колоть
пенициллин, а потом (или прежде) вырвать все зубы. Сразу ясно, что это  не
входит в круг их интересов. Уподобимся мы им или подумаем о том, можно  ли
что-нибудь сделать? Несомненно,  еще  не  время  подробно  обсуждать  курс
лечения, но не бесполезно указать в самых общих чертах направление поиска.
Оказывается, возможно установить некоторые принципы. Первый из них гласит:
больное учреждение излечить себя не может. Мы знаем,  что  иногда  болезнь
исчезает сама собой, как сама собой появилась, но случаи эти  редки  и,  с
точки зрения специалиста,  нежелательны.  Любое  лечение  должно  исходить
извне. Хотя человек и может удалить у себя аппендикс под местным наркозом,
врачи этого не любят. Тем  более  не  рекомендуется  самим  делать  другие
операции.  Мы  смело  можем  сказать,  что  пациент  и  хирург  не  должны
совмещаться в одном лице. Когда болезнь в учреждении зашла  далеко,  нужен
специалист, иногда - крупнейший из крупных, сам  Паркинсон.  Конечно,  они
много берут, но тут не до экономии. Дело идет о жизни и смерти.
   Другой принцип гласит, что первую стадию можно лечить  уколами,  вторая
чаще всего требует хирургического вмешательства, а третья пока неизлечима.
В былое время  прописывали  капли  и  пилюли.  Но  это  устарело.  Позднее
поговаривали о психологических методах, но  это  тоже  устарело,  так  как
многие психоаналитики оказались сумасшедшими.  Век  наш  -  век  уколов  и
операций, и науке о болезнях  учреждений  нельзя  отставать  от  медицины.
Установив первичное заражение, мы автоматически наполняем шприц, и  решить
нам надо одно: что в нем будет, кроме воды. Конечно, что-нибудь  бодрящее,
но что именно? Очень сильно действует Нетерпимость, но ее нелегко достать,
и опасность в ней большая.  Добывают  ее  из  крови  армейских  старшин  и
содержит она два элемента: 1) "а можно  и  получше"  (МП)  и  2)  "никаких
оправданий" (НО). Введенный в  больное  учреждение  носитель  Нетерпимости
сильно встряхивает его, и под его  влиянием  оно  может  пойти  войной  на
источник  заразы.  Способ  этот  хорош,  но   не   обеспечивает   стойкого
выздоровления.  Иными  словами,  не  дает  гарантии,  что   зараза   будет
извергнута.  Собранные  сведения  показывают,  что  лекарство  это  просто
пришибет болезнь, зараза затаится и будет  ждать  своего  часа.  Некоторые
видные специалисты полагают, что курс надо повторять, но другие опасаются,
как бы это не вызывало раздражения, почти столь же вредоносного, как  сама
болезнь. Таким образом, Нетерпимость надо применять с осторожностью.
   Есть  лекарство  и  помягче  -  так  называемое   Вышучивание.   Однако
применение его туманно, действие - нестойко, а эффект мало изучен. Вряд ли
есть основания его опасаться, но излечение не гарантировано. Как известно,
у больного непризавитом сразу образуется толстая шкура, которую смехом  не
пробьешь. Быть может, укол изолирует инфекцию, и то хорошо.
   Отметим в завершение, что  некоторую  пользу  приносило  такое  простое
лекарство, как Выговор. Но и здесь есть трудности. Лекарство это действует
сразу, но может вызвать потом обратный эффект. Приступ активности сменится
еще большим безразличием, а зараза не исчезнет. По-видимому,  лучше  всего
смешивать  Выговор  с  Нетерпимостью,  Вышучиванием  и  еще  какими-то  не
известными нам субстанциями. К  сожалению,  такая  смесь  до  сих  пор  не
изготовлена.
   Вторая   стадия   болезни,   на   наш   взгляд,   вполне   операбельна.
Читатели-медики, вероятно, слышали  об  операциях  Катлера  Уолпола.  Этот
замечательный хирург просто удалял пораженные  участки  и  тут  же  вводил
свежую кровь, взятую от схожих организмов. Иногда это удавалось, иногда  -
скажем честно - и нет. Оперируемый может не выйти из  шока.  Свежая  кровь
может не прижиться, даже если ее смешать со старой. Однако, что ни говори,
лучшего метода нет.
   На  третьей  стадии  сделать  нельзя  ничего.  Учреждение   практически
скончалось. Оно может обновиться, лишь переехав  на  новое  место,  сменив
название и всех сотрудников. Конечно, людям экономным захочется  перевезти
часть старых сотрудников, хотя бы для  передачи  опыта.  Но  именно  этого
делать нельзя. Это верная гибель - ведь заражено все. Нельзя брать с собой
ни людей, ни вещей, ни  порядков.  Необходим  строгий  карантин  и  полная
дезинфекция. Зараженных сотрудников надо снабдить хорошими  рекомендациями
и направить в наиболее ненавистные вам учреждения, вещи и дела  немедленно
уничтожить, а здание застраховать и поджечь. Лишь когда все выгорит дотла,
можете считать, что зараза убита.


   ПЕНСИОННЫЙ ВОЗРАСТ, или Пора отставки

   Из проблем, рассмотренных в этой книге, проблему ухода в отставку  надо
оставить напоследок. Многие комиссии пытались выяснить, что думают люди об
этой  проблеме,  но  ответы  были  удручающе  сварливыми,   а   советы   -
расплывчатыми,  путаными  и  туманными.   Возраст   вынужденной   отставки
варьируется от 55 до 75 лет, причем все решения  одинаково  произвольны  и
ненаучны. Любую цифру, подброшенную вам обычаем  или  случайностью,  можно
защищать с одинаковым успехом. Там, где на  пенсию  увольняют  в  65  лет,
поборники этой системы всегда докажут, что ум и силы начинают  иссякать  в
62. Казалось бы, вот и ответ, если бы там, где на пенсию уходят в 60,  вам
не сообщили, что люди теряют хватку годам к 57. Те же, кто  увольняется  в
55, начинают идти под гору в 52.  Словом,  если  мы  обозначим  пенсионный
возраст через Р, точка перелома исчисляется по формуле Р-3, независимо  от
числового значения Р. Явление это  примечательно,  но  никак  не  помогает
установить пенсионный возраст.
   Однако величина Р-3 показывает нам,  что  ученые  шли  до  сих  пор  по
неверному пути. Нередко говорят, что люди стареют в разное время, кто -  в
50, а кто - и в 90. Это так, но и это не дает нам ничего. Истина же в том,
что при исчислении пенсионного возраста надо исходить не из возраста  того
человека, о чьей отставке идет речь (лица х), а из возраста его  преемника
(лица у). Как всем известно, на своем славном  служебном  пути  х  пройдет
следующие фазы:

   1. Пору готовности (G).
   2. Пору благоразумия (В) = G + 3.
   3. Пору выдвижения (V) = В + 7.
   4. Пору ответственности (О) = V + 5.
   5. Пору авторитета (А) = О + 3.
   6. Пору достижений (D) = А + 7.
   7. Пору наград (N) = D + 9.
   8. Пору важности (W) = N + 6.
   9. Пору мудрости (М) = W + 3.
   10. Пору тупика (Т) = М + 7.

   Вся шкала определяется числовым значением  G.  Этот  чисто  технический
термин ни в коей мере не означает, что человек в возрасте G  действительно
готов к своей работе. Архитекторы, например, держат что-то вроде экзамена,
но редко обнаруживают знания, необходимые для первой фазы (не говоря уже о
всех последующих). G - это возраст, в котором данное  лицо  начинает  свой
профессиональный путь после долгих лет  учения,  принесших  пользу  только
тем, кто преподавал ему за деньги. При G=22 лицо х достигнет Т лишь  к  72
годам. Исходя из его собственных возможностей нет оснований  выгонять  его
до 71. Но дело, как мы уже знаем, не в нем, а в лице у, его преемнике. Как
соотносятся их возрасты? Точнее, сколько лет должно быть лицу х,  когда  у
поступит на службу?
   Всесторонне изучив проблему, мы пришли к выводу, что возрастная разница
между х и у равна пятнадцати  годам.  (Таким  образом,  сын  редко  бывает
прямым преемником отца.) Если исходить  из  этой  цифры,  при  G  =  22  у
достигнет D (поры достижений) к 47 годам, когда х'у еще только 62.  Именно
тут и происходит перелом. Доказано, что  у,  зажимаемый  х'ом  вместо  фаз
6-10, проходит иные, новые фазы, как то:

   6. Пору краха (К) = А + 7.
   7. Пору зависти (Z) = К + 9.
   9. Пору смирения (S) = Z + 4.

   Другими словами, когда х'у исполняется 72, 57-летний у  входит  в  пору
смирения. Если х уйдет, он  не  сможет  его  заменить,  так  как  смирился
(отзавидовав свое) с жалкой участью. Случай опоздал ровно на десять лет.
   Пора краха наступает в разное время (это  зависит  от  фактора  G),  но
распознать ее легко. Тот, кому не дали  права  принимать  важные  решения,
начинает считать важными все свои решения.  Он  вечно  проверяет,  так  ли
подшиты бумаги, очинены ли карандаши, открыты ли (или  закрыты),  окна,  и
пишет  чернилами  разных  цветов.  Пору  зависти  узнают  по   настойчивым
напоминаниям о себе. "В конце концов,  я  еще  что-то  значу!",  "Со  мной
никогда не посоветуются", "z ничего  не  умеет".  Но  пора  эта  сменяется
смирением. "Мне почести не нужны...", "z'a зовут в правление, а мне и  тут
хорошо, хлопот меньше", "Если бы меня повысили, когда бы я в гольф играл?"
Существует мнение, что эта пора характеризуется также интересом к  местной
политике.  Однако  теперь  доказано,  что  местной  политикой   занимаются
исключительно при несчастном браке. Но и по  другим  симптомам  ясно,  что
человек, не ставший начальством к 46 годам,  никогда  уже  ни  на  что  не
пригодится.
   Таким образом, необходимо убрать х'а  к  60,  когда  он  еще  прекрасно
работает. Поначалу будет хуже, но, если этого не сделать, его некем  будет
заменить, когда наступит истинная пенсионная пора.  И  чем  ценнее  х  как
работник, чем дольше он останется на посту, тем  безнадежней  эта  задача.
Непосредственные его подчиненные будут слишком стары  и  прочно  привыкнут
повиноваться. Они смогут только  не  пускать  тех,  кто  помоложе,  и  это
удастся  им  так  хорошо,  что  преемника  не  будет  долгие  годы,   пока
непредвиденный кризис не породит его. Итак, делать нечего. Если х не уйдет
вовремя, учреждение сильно пострадает. Как же его убрать?
   В этом вопросе, как и во многих, современная  наука  не  подкачала.  Мы
отказались от грубых методов прошлого. Прежде  члены  правления  начинали,
например, беззвучно переговариваться на заседании - один  шевелит  губами,
другой издалека кивает - и председатель вскорости решал, что  он  глохнет.
Но теперь у нас  новая,  более  эффективная  техника.  Метод  зиждется  на
дальних перелетах и заполнении так называемых форм. Исследования показали,
что нервное истощение,  свойственное  современному  человеку,  обусловлено
именно этими занятиями. Если загрузить  ими  в  достаточной  мере  важного
чиновника,  он  очень  скоро  заговорит  об  уходе.  Африканские   племена
уничтожали своих  вождей  по  истечении  должного  срока  или  при  первых
признаках дряхлости. В наши дни крупному деятелю предлагают поехать в июне
на конференцию в Хельсинки, в июле - на конгресс в Аделаиду и в августе  -
на съезд в Оттаву, причем каждое из мероприятий  длится  недели  три.  Его
убеждают, что престиж министерства или фирмы зависит от  этой  поездки,  а
если послать кого-нибудь другого, прочие  участники  смертельно  обидятся.
Ему дадут возможность вернуться в промежутках на службу, и всякий раз ящик
его будет набит бумагами ("формами"), которые непременно  надо  заполнить.
Одни формы связаны с самим путешествием, другие  -  с  визами  и  квотами,
прочие - с налогами. Когда, вернувшись  из  Оттавы,  он  ставит  последнюю
подпись, ему вручают программу новых конференций: в Маниле  (сентябрь),  в
Мексике (октябрь) и в Квебеке (ноябрь). К декабрю  он  заметит,  что  годы
дают себя знать. В январе сообщит, что собрался в отставку.
   Суть этой техники в том, чтобы конференции происходили как можно дальше
одна от другой и с большими перепадами климата. Тихое морское  путешествие
абсолютно исключается. Во всех  случаях  должен  быть  только  самолет!  О
маршрутах думать не надо: все  они  планируются  так,  чтобы  удобно  было
почте, а не пассажирам. Можно смело положиться  на  то,  что  вылет  будет
назначен на 2:50 утра (посадка в 1:30, сдать багаж к 24:45), а прибытие  -
на  3:10  утра  через  день.  Однако  самолет  непременно   задержится   и
приземлится не раньше 3:57, так что пассажиры пройдут таможню  и  бюро  по
иммиграции лишь к 4:35. Когда летишь на запад, приходится завтракать  раза
три. Когда же летишь в обратную сторону, есть вообще не дадут и  только  к
концу, когда вам станет плохо, принесут рюмочку хереса.  Почти  все  время
полета уйдет, конечно, на заполнение форм о валюте и о здоровье. Сколько у
вас долларов (амер.), фунтов (англ.), франков, гульденов, иен, лир, фунтов
(австрал.), аккред