удет защиты от насмешек, сквернословия и грубых приставаний. Но  такое
обращение настолько противоречит всему нашему  привычному  поведению,  что
никакая логика событий почти никогда к этому не приводит.  Теоретически  к
девушке в армии следует относиться как к рядовому солдату: называть ее  по
фамилии и сухо приказывать сделать то-то и то-то. Но минутного размышления
- или пятиминутной  практики  -  вполне  достаточно,  чтобы  любой  офицер
мужского пола убедился, что  так  вести  себя  может  только  сумасшедший.
Теоретически допустимо  и  правильно  было  бы  сказать:  "Капрал  Бейкер,
приготовить письма к подписи ровно в полдень", но на самом деле мы  слышим
нечто совсем иное: "У вас найдется минутка  для  меня,  Валери?  Тут  одно
срочное  дело.  Если  вы  хотите  спасти  меня  от   военного   трибунала,
приготовьте письма часикам к двенадцати. Будьте душечкой, а то как бы  нас
всех не поставили к стенке!"
   Такое обращение принесет желаемый результат там, где резким приказанием
ровно ничего не добьешься. Все  это  вполне  очевидно,  но  служит  только
иллюстрацией практической неприменимости теории  равноправия.  Реформаторы
могут  добиться  поголовного  искоренения  джентльменов,  однако   женщина
по-прежнему хочет, чтобы с ней обращались как с леди. Но в  ситуации,  так
сильно переменившейся в ее  пользу,  она  не  всегда  остается  достаточно
благовоспитанной леди, чтобы не злоупотреблять  своими  преимуществами.  В
Соединенных Штатах настал век мужей-подбашмачников и - как следствие этого
- век брошенных жен.
   Реальность ситуации предстает перед нами со всей ясностью только тогда,
когда просвещенные дети нового века  решают  посетить  какое-нибудь  более
старомодно-традиционное общество, где до сих пор еще чтут прежние  обычаи.
Первое инстинктивное побуждение образованной женщины  -  выразить  горячее
сочувствие угнетенным. "Какой ужас! - восклицает она. - Неужели ваш муж  и
в самом деле помыкает вами? Прямо как в сказке о Синей Бороде! В жизни  не
слыхала ничего фантастичнее!" Но мало-помалу она начинает понимать, что ее
собственное положение вызывает не зависть, а сочувствие. Это доводит до ее
сознания первая же местная женщина, с которой она знакомится. Вот как  она
выражает свое неодобрение: "Ваш муж только  и  знает,  что  твердит:  "Да,
дорогая!", "Нет, дорогая" и "А как ты думаешь, дорогая моя?" Мы  здесь,  в
Эсперанто, любим мужчин,  которые  все  решают  за  нас  и  решают  раз  и
навсегда". - "Но это же форменное средневековье! Мы  с  мужем  все  решаем
вместе и никогда  не  ссоримся.  Он  слишком  воспитанный  человек,  чтобы
возражать мне просто из любви к спорам, и можете спросить его самого -  он
вам скажет, что я чаще всего  бываю  права.  У  нас  и  вправду  настоящий
дружеский союз, и никто никого не  тиранит".  Но  все  это  выслушивают  с
насмешливой улыбкой. Женщины Эсперанто вообще не считают  мужа  типа  "да,
дорогая!" мужчиной. Во-первых, они подозревают, что он импотент.  А  когда
их заверяют, что это не так, они продолжают сомневаться  в  том,  что  его
мужские достоинства соответствуют местным стандартам. Короче  говоря,  они
предпочитают мужчину,  который  держит  себя  как  мужчина.  Они  прямо  и
недвусмысленно выносят приговор американским идеалам,  а  потом  переводят
разговор на другие темы.
   Если рассматривать отношения  в  достаточной  мере  цивилизованные,  то
оказывается, что жена обычно проявляет свою власть, принимая в среднем три
решения из четырех, хотя два из них, по всей вероятности,  сущие  пустяки.
Но самая грубая ошибка заключается не в том, что она каждый раз настаивает
на своем, а в том, что она с нескрываемой жадностью вцепляется в  то,  что
досталось бы ей в любом случае. Леди старых времен  умели  повернуть  дело
так, что непререкаемое и наполеоновское решение  мужа  оказывалось  прямым
результатом совета, в свое время поданного женой. Она же мило  соглашалась
со  своим  господином  и  повелителем,   превозносила   его   мудрость   и
преклонялась перед его глубокими познаниями, внешне покоряясь его воле, но
прекрасно зная, что все будет так, как она задумала. Эта уловка  приносила
жене двойную выгоду. Во-первых, она внушала  мужу  чувство  превосходства,
отнюдь не потакая его глупым  выдумкам.  Во-вторых,  она  снимала  с  себя
всякую ответственность на  тот  случай,  если  принятое  решение  окажется
неудачным. Это ведь было его решение - кстати, в тот момент казалось,  что
нельзя  придумать  ничего  естественнее  и  разумнее,  -  а  она  со  всей
доверчивостью  подчинилась,  не  особенно   ломая   себе   голову.   Когда
современные женщины изучат искусство семейной жизни так же тщательно,  как
их бабушки, они  наконец  поймут,  что  очаровательной  скромностью  можно
прибрать мужа  к  рукам  гораздо  надежнее,  чем  воинственными  попытками
самоутверждения.
   Характерные ошибки,  которые  совершают  современные  женщины,  отчасти
являются результатом борьбы женщин за независимость на заре  нашего  века,
но, с другой стороны, это плоды воспитания.  Девочки  обычно  обучаются  в
школах и колледжах, где преподавание ведут учительницы, по  большей  части
(хотя есть и исключения)  не  бывшие  замужем.  Так  что  с  точки  зрения
формального  образования  их  учат  жизни  люди,   практически   абсолютно
невежественные  в  этом  вопросе.  В  таких   случаях   преподавательница,
сделавшая блестящую деловую карьеру, - страшная угроза для мужчин,  потому
что она восстает против их привилегий и борется за  равноправие  мужчин  и
женщин. Более разумный и лучше знающий жизнь педагог внушил  бы  девушкам,
что в этом равноправии ничего хорошего нет и что наилучший образ  действий
- это полная внешняя покорность,  которая,  как  правило,  обеспечит  жене
абсолютную власть. Если бы хоть одна школа учила этому, ее выпускниц брали
бы замуж нарасхват, и уже одно это сделало бы пример достойным подражания.
В  этом  смысле  интересно  отметить,  что  несколько  наиболее  серьезных
колледжей для девушек приняли на работу профессоров-мужчин. Это начинание,
во всяком случае,  более  прогрессивно,  чем  традиция,  по  которой  весь
преподавательский состав колледжей совместного обучения  укомплектован  (а
это еще  случается)  старыми  девами  обоего  пола.  Если  в  войне  между
мужчинами и женщинами предвидится перемирие,  то  к  нему  приведет,  быть
может, то, что женщин научат оставаться самими собой.


   АВТОМОБИЛЬНОСТЬ

   До сих пор мы следовали романтической традиции,  принимая  за  аксиому,
что браком сочетаются прежде всего и в  основном  мужчина  и  женщина.  Но
однако же, чисто хронологически змей угнездился в райских кущах задолго до
появления первой  супружеской  пары.  Нет  сомнения,  что  в  образе  змея
поэтическая символика  скрывала  автомобиль,  и  современный  Адам  должен
обзавестись машиной прежде, чем помышлять  о  женитьбе.  Точнее:  не  имея
машины, он вообще никогда не будет иметь жены. Это  биологическое  явление
логически объяснимо, но в нем нашло  выражение  (и  еще  более  наглядное)
подсознательное наследие Дикого Запада.  Ковбой,  этот  бессмертный  герой
американской мифологии,  был  неотделим  от  своего  скакуна.  Безлошадный
ковбой - это уже не ковбой. Без своего  мустанга  он  попросту  переставал
существовать.  Вскочив  в  седло,  он  становился  выше  любого   фермера.
Спешившись, он уступал даже ребенку. Верховой конь превратился  в  карету,
карета - в автомобиль, но традиция пережила все:  мужчина  в  пешем  строю
вовсе не мужчина.
   Классический  труд  по  автомобильности  ("Неистовые  колесницы")   был
написан сравнительно давно (в 1953 г.) Джоном Китсом, и прибавить к  нему,
пожалуй, нечего. Впервые, по его словам, автомобиль появился в том виде, в
каком он нам известен  с  1895  года.  Это  был  "панхард"  Левассера,  от
которого  ведут  свой  род  все   современные   автомобили.   Его   весьма
посредственную  схемку  состряпала  банда  деревенских  лудильщиков,   чьи
любительские конструкции до сих  пор  сохраняют  популярность.  На  ранних
порах  в  автоиндустрию  вступили  мистер  Генри  Форд  и  мистер  Р.Олдс,
превратившие Детройт в то,  чем  он  теперь  стал.  Массовое  производство
автомашин началось около 1903 года, и с  тех  пор  они  стали  воплощением
нашего образа жизни. Все мы действуем автомашинально, хотим мы  этого  или
нет. У нас нет выбора. Мы ведь живем в мире, где  автомашинальность  стала
законом и никакой иной образ жизни уже немыслим. Например, жить без машины
в Лос-Анджелесе едва ли было бы  возможно.  Представим  себе  для  большей
наглядности, что в распоряжении Перри  Мэйсона  только  велосипед,  а  Пол
Дрейк  располагает  лишь  общественным  транспортом.  Делла  Стрит   берет
телефонную трубку и передает Перри, что его клиент, Фрэнк Уиттеринг (ложно
обвиненный  в  убийстве  и  находящийся  в  бегах),  застрял  в  мотеле  в
Диснейленде, а его возлюбленная,  Диана  Дитерс,  собирается  покончить  с
собой на другом конце города. "Спешим  на  помощь,  -  отвечает  Перри.  -
Ничего не предпринимайте, пока не прибуду  я  или  мистер  Дрейк".  Бросив
трубку, он заявляет, что нельзя терять ни секунды. Ему _непременно_  нужно
поговорить с Фрэнком, пока он не попал  в  лапы  прокурора.  "А  вы,  Пол,
хватайте эту девчонку, пока она не сунула голову  в  газовую  духовку".  -
"О'кэй, Перри, - говорит Пол. - А как мне туда добраться?"  -  "Делла  все
знает", - бросает Перри и вскакивает в седло своего велосипеда.
   Разумеется, Делла - кладезь премудрости,  и  расписание  уже  у  нее  в
руках. "Можно немного проехать автобусом, он останавливается всего в  двух
кварталах от нас. Правда, один вы уже упустили, а следующий  будет  только
через пятьдесят пять минут. В Глендейле пересядете на  другой  автобус  до
Сан-Марино, если он ходит по субботам. Эта девушка живет на полпути  между
Пасадиной и Сьерра-Мадре - четыре мили в любую сторону.
   - А туда ходит автобус из Сан-Марино?
   - Боюсь, что нет. Придется пешочком".
   Перри в более выигрышном положении - ему нужно только  немного  поддуть
спустившую заднюю шину, и вот он уже катит вперед на  полной  скорости,  и
перед ним - всего каких-нибудь шестьдесят пять миль. Это все ему  нипочем,
если бы не пришлось тащиться пешком в  гору  возле  Буэна-парка.  Тут  его
задержали за бродяжничество, он потерял два часа на объяснения и прибыл  в
диснейлендовский мотель только в сумерках. Фрэнк уже  сидит  в  тюрьме,  а
Перри снова арестовывают -  на  этот  раз  за  отсутствие  фонаря  на  его
велосипеде. А Пола Дрейка разные автобусы  завозят  то  в  Бербанк,  то  в
Торренс или в Санта-Монику, и он безнадежно застревает где-то возле  пляжа
Редондо. Сообщение о самоубийстве Дианы он слышит по радио. И  лишь  много
дней спустя Перри Мейсон может завершить дело, увенчав его  такой  фразой:
"Так  завершилось  Дело  Детектива-Безмашинника".  Отсутствие  машины  так
задерживает адвоката, что новая трагедия разыгрывается  при  расследовании
предыдущей - прокурор успевает выиграть дело, пока защитник добирается  до
зала суда. Да, это дело было проиграно заранее, точнее,  в  данном  случае
оно не успело даже начаться.
   Машина - это не просто средство передвижения, это образ жизни. Начнем с
того, что ею порождены  современные  пригороды  и  "загороды",  где  живет
большинство служащих. Они делятся на два вида: одни едут на машине от дома
прямо до места службы, другие подъезжают на машине до ближайшей станции  и
едут дальше поездом. В любом случае без  машины  не  обойдешься.  Конечно,
такой образ жизни возник еще  в  век  паровозов  и  экипажей,  запряженных
лошадьми, но машина сделала  достоянием  миллионов  то,  что  было  уделом
немногих избранных. И  общественное  расслоение  этих  миллионов  зависит,
грубо говоря, от расстояния  между  домом  и  конторой.  Более  отдаленные
загородные дома расположены в сельской местности, и их владельцы  занимают
достаточно высокое положение, чтобы приезжать на работу  попозже.  Поэтому
многим приходится ежедневно преодолевать от десяти  до  шестидесяти  миль,
проезжая то же расстояние обратно после рабочего  дня.  Этот  образ  жизни
сказывается  и  на  административных  расходах,  и  на  объеме  газет,  на
радиопрограммах и на придорожных рекламных плакатах. Но нас сейчас  больше
интересует другое - то, что общественная жизнь перемещается  из  города  в
пригороды, а это приводит к результатам, которые не всегда учитываются.  И
быть может, легче всего ускользает от внимания то, что  этот  образ  жизни
подрывает прежние устои: ведь исстари повелось, что  человек  живет  среди
соседей, которые занимаются тем же или почти тем же делом, что и он сам.
   Вспомним, что в старейших городах  на  земле  всегда  были  (а  кое-где
сохранились и поныне) кварталы, улицы и кафе, по традиции  предназначенные
для безымянных газетчиков, врачей, портных или художников. В  Париже  есть
Латинский квартал, в Лондоне  -  Харли-стрит,  Флит-стрит,  Сэвил-роу  или
Челси, в Нью-Йорке - Уолл-стрит и Гринич-Виллидж. Это все в прошлом -  или
в настоящем - районы, где жили - или живут  -  люди,  объединенные  общими
интересами,  завсегдатаи  одних  и   тех   же   мест.   Сотрудничество   и
соперничество оттачивали до высокого совершенства мастерство  математиков,
живописцев, актеров,  музыкантов,  ученых,  грабителей,  книготорговцев  и
адвокатов. Эти люди обычно работали там же, где и  жили,  посещали  ту  же
церковь и те же концертные залы,  яростно  спорили  за  столиками  тех  же
таверн или кафе. Фактически их жизнь и была жизнью города. Как непохожа на
это та жизнь, которую принесли с  собой  пригородные  поезда:  к  примеру,
ветка от станции Ватерлоо до Уилда. Люди небогатые - клерки  или  поэты  -
едут обычно не дальше Кройдона. Те, кто менее стеснен в средствах, выходят
из вагона в Сандерстеде  или  Уорлингеме.  Купе  первого  класса  начинают
пустеть в Окстеде, а настоящих богачей поджидает собственный  "роллс-ройс"
с шофером где-то около  Иденбриджа.  Но  это  пространственное  расслоение
основано не на профессиях,  а  на  размере  доходов.  Разумеется,  у  всех
богатых людей найдется по  крайней  мере  один  общий  интерес.  Но  люди,
живущие за городом, разнятся во всех отношениях, их сближает только размер
заработка. К вечеру адвокаты, инженеры, профессора  и  оперные  примадонны
растекаются   во   всех   направлениях,   проезжая    расстояния,    прямо
пропорциональные их семейным  обстоятельствам  и  доходам.  Поселившись  в
приглянувшемся ему пригороде, архитектор обнаруживает, что его  ближайшими
соседями оказываются высококвалифицированный бухгалтер, букмекер, помощник
директора банка и чиновник министерства торговли. Его коллеги  архитекторы
разбросаны  вокруг  Лондона  в  различных   направлениях   и   на   разных
расстояниях, и, чтобы провести вечер с кем-нибудь  из  них,  ему  придется
проделать сложный и извилистый путь по пригородным шоссе.  С  соседями  он
может беседовать о садоводстве или играть в бридж, но все интеллектуальные
стимулы в интересующей  его  области  ему  придется  извлекать  скорее  из
специальных журналов, чем посредством личного контакта. Жизнь в  пригороде
отличается  от  городской  жизни  тем,  что  она  разобщает  людей   одной
специальности.
   Но если в известном смысле машины убили город, то  в  некотором  смысле
они убивают и сельскую местность. Жизнь  в  деревне  замирает,  когда  все
население отправляется на ярмарку в ближайший городок. Этот  городок,  где
проходит  ярмарка,  становится  либо  придатком  большого   города,   либо
приобретает  собственное  значение.  Пригороды   расширяются,   захватывая
исконную  сельскую  местность,  соединяя  индустриальные  центры,  которые
прежде имели  определенные  границы.  Пригороды  расползаются  и  ширятся,
совершенно одинаковые, бесформенные, безличные, и кажется, что им не будет
конца. Жизнь в пригороде имеет свои преимущества, свои житейские удобства.
Пригороды относительно спокойнее, чище и тише, до детского садика  или  до
школы - рукой подать. К тому же в пригородах еще не знают той  продажности
городских властей, из-за которой в большом городе жизнь стала невыносимой.
Учитывая эти достоинства, надо признать, что пригороды представляют  собой
компромисс между городской и деревенской жизнью, но  весьма  далеки  и  от
того, и от другого. Именно по этой причине к пригородам никто не относится
с той патриотической преданностью, с которой жители некогда  относились  к
своему городу или деревне. Во-первых, жители чересчур непоседливы, и у них
нет постоянной привязанности к какому-то одному месту. Работая в  Лондоне,
Чикаго или Бостоне, они живут в Суррее, Индиане или Нью-Хемпшире.  И  если
они и хранят верность  чему-то  менее  грандиозному,  чем  вся  их  родная
страна, то это автомобили той определенной марки, которой они  никогда  не
изменяют. Ибо от машины зависит вся их жизнь. Если у них есть  возможность
приехать на ней в город, они непременно так  и  сделают,  невзирая  ни  на
какие пробки на улицах и на недостаток стоянок. Всеобщее помешательство на
скорости как раз и приводит к полному застою. Автомобильная  неподвижность
- характерная черта городской жизни, и люди попадают в пиковое  положение,
когда все в одни и те же часы  пик  устремляются  в  пригороды.  Расплодив
пригороды и погубив города, автомобиль не остановился на  этом  и  породил
долгие уик-энды и короткие отпуска, собственные катера и лыжные базы.  Все
эти развлечения тесно связаны с автомобильностью. Без машин они никогда не
возникли бы, и без машин им бы долго не продержаться.
   С появлением автомобиля гараж стал необходимой  для  дома  пристройкой.
Прежде, когда пользовались каретами, был необходим  каретник,  сбруйная  и
конюшня - и все это располагалось поодаль от  дома.  К  лошадям  слетаются
мухи, так что такое разделение было вполне оправданно. И это не  причиняло
никаких неудобств: карету или верховую лошадь подавали к подъезду в  точно
указанное время, о котором справлялись по конюшенным часам. Экипаж ставили
в каретник, привычно сохраняя дистанцию  от  дома;  отчасти  эту  привычку
поддерживал страх перед  пожарами.  Гараж  с  точки  зрения  архитектурной
всегда был излишеством, о котором вспоминали в последний момент; и до  сих
пор  это  почти  всегда  дает  себя  знать;  чтобы  добраться  до  гаража,
приходится со спринтерской скоростью  преодолевать  дистанцию  в  двадцать
ярдов под проливным дождем.  Архитекторы,  слепо  копируя  в  этом  смысле
проектировку девятнадцатого века, тем не менее забывают об  одной  детали,
безусловно нужной и полезной: porte-cochere  [въезд  для  карет  (франц.)]
или, как его теперь называют, въезд для машин. И  если  мы  так  тщательно
оберегаем свою машину, то никакого особого альтруизма не  будет,  если  мы
так же позаботимся о машине нашего гостя.  Можно  надеяться,  что  в  доме
двадцатого столетия на костюм вашей гостьи не  будет  падать  снег,  а  ее
машину - за неимением лучшего - не оставят на самом солнцепеке. Но как  бы
пылко мы ни  надеялись,  наши  надежды  вскоре  пойдут  прахом.  Логически
мыслить в данном случае мы не умеем, и каждый  новый  дом  оказывается  не
более чем вариантом того, что уже давно было, и главное его предназначение
-  рекламировать  изобретательность  архитектора   и   льстить   самолюбию
владельца. Даже там, где гараж на плане примыкает к дому, дверь между ними
почему-то отсутствует, так что время от времени хозяину все же  приходится
пробежаться под дождем. А наши гости перед разъездом могут обнаружить, что
машина раскалена, как духовка, или все сиденья в ней  промочены  насквозь,
потому что кто-то забыл поднять оконное стекло. Для самих себя (в качестве
водителей) мы сделали крайне мало, а уж для других - практически ничего.
   Предполагается,  что  в  любой  достаточно  вместительный   дом   можно
пригласить  компанию  на  коктейль.  Допустим,  ч