а.
Невинных людей в Алуште постреляют. А вот  мыслишка  у  меня  одна  имеется.
Сходство есть, будто их молния спалила. Разыщем дерево, обугленное  молнией,
занесем туда и оставим.
   - Хорошо, - сказал Альбин, - но искать такое дерево не надо.
   Он отошел на несколько  шагов,  огляделся,  вынул  из  кармана  маленький
блестящий пистолет и навел его на  высокую  мохнатую  сосну,  стоящую  возле
самой дороги.
   Ослепительный луч скользнул вдоль сосны; факелом вспыхнула темная  крона,
с треском раскололся  коричневый  ствол,  и  обугленное  дерево  рухнуло  на
дорогу, прикрыв искалеченными черными ветвями тела фашистов.  Дядя  Митрофан
восхищенно выругался и, махнув Альбину, чтобы следовал за ним,  углубился  в
густую чащу леса.

   * * *

   Однако добраться до сторожки им  не  удалось.  По  лесу  шарили  немецкие
патрули. Очевидно, готовилась очередная операция против  партизан.  От  скал
Ай-Йори они увидели внизу клубы дыма и пламя.
   - Сторожку жгут, - пробормотал дядя Митрофан и сплюнул. - Никакого  жилья
в лесу не хотят оставить. Если  бы  могли,  все  леса  бы  выжгли.  До  того
партизан боятся...
   - Что за время, - шепнул Альбин и, помолчав, тихо добавил: - Сколько надо
было силы и великого  мужества,  чтобы  выдержать  и  пройти  весь  путь.  Я
склоняюсь перед вами, люди, о которых прежде не знал ничего... Как  ничтожна
тоска и боль одного человека перед страданиями и борьбой народа! О  безумец,
глупец...
   - Ты это про что? - удивился дядя Митрофан.
   Альбин не ответил. Казалось, он не слышал вопроса. Широко раскрытые глаза
юноши снова были устремлены куда-то в  безграничные  дали,  туда,  где  дядя
Митрофан, сколько ни старался, не мог разглядеть ровно ничего.
   Вечером они возвратились в Алушту.
   Несколько недель Альбин провел в доме дяди Митрофана. Юноша жил теперь  в
погребе и лишь по ночам выходил на виноградник, подышать свежим воздухом.
   Как только темнело, дядя Митрофан занавешивал  окна,  зажигал  старенькую
керосиновую лампу и выпускал Альбина из его  убежища.  По  крутой  скрипучей
лестнице юноша поднимался в  горницу,  садился  к  столу,  ужинал  вместе  с
хозяевами.
   Старый  лесник   ухитрился   припрятать   кое-что   из   запасов   своего
разграбленного фашистами хозяйства. Поэтому они с Евдокией Макаровной не так
голодали, как остальные  жители  оккупированной  Алушты.  В  борще,  который
подавался на стол, нет-нет да и появлялась солонинка,  в  каше  поблескивало
масло, иногда неизвестно откуда выплывал горшочек топленого молока,  вареное
яйцо, чашка сметаны. Всем, что у них было, старики делились с Альбином. Дядя
Митрофан, как бы он ни бывал голоден, не прикасался к еде,  пока  Альбин  не
сядет за стол. Ужинали молча. Альбин с трудом  орудовал  большой  деревянной
ложкой. Ел он очень мало. Несколько глотков супа, щепотка каши -  и  он  уже
благодарил хозяйку.
   - Да поешь ты еще, - уговаривала Евдокия Макаровна. - Посмотри на себя: в
чем душа-то держится?
   - Нет, нет, благодарю! - говорил Альбин. - Я  всегда  так...  Больше  мне
ничего не надо.
   Как-то во время ужина оборвалось тиканье ходиков. В комнате стало  совсем
тихо. Дядя Митрофан постучал согнутым пальцем по циферблату, подергал  гири,
качнул маятник. Часы не шли.
   - Господи, и время-то теперь знать не будешь, -  сокрушенно  пробормотала
Евдокия Макаровна. - Все в прах рассыпается.
   - Их надо было еще до войны выкинуть, - мрачно заметил  дядя  Митрофан  и
отвернулся.
   Альбин подошел к замолкнувшим часам, снял со стены,  внимательно  оглядел
механизм.
   - Понимаешь чего в них? - поинтересовался дядя Митрофан.
   - Таких я не видел, - сказал Альбин, - но здесь все очень просто.  Как  в
детской игрушке.
   Не  успел  дядя  Митрофан  раскрыть  рта,  как  Альбин  быстрыми  точными
движениями разобрал часы на составные части.
   - Ну, а теперь чего будешь делать? - насмешливо спросил старик,  указывая
на лежащие на столе проволочки, пружины и крючки.
   - Снова сложу, - ответил Альбин, - только здесь надо поправить. Он  ловко
вырезал ножницами жестяную пластинку из  пустой  консервной  банки,  согнул,
вставил на место сломавшейся детали;  собрал  часы,  повесил  их  на  стену,
качнул маятник. Часы затикали.
   - Да ты,  брат,  не  только  стрелять  умеешь,  -  покачал  головой  дядя
Митрофан. - Руки у тебя, видать, правильные; до войны сказали бы  -  золотые
руки. Молодчина...
   - Это  же  просто,  -  заметил  Альбин,  словно  оправдываясь.  -  Совсем
просто... А вот свой аппарат не  могу  поправить.  Не  понимаю,  что  с  ним
случилось, - добавил он и тяжело вздохнул.
   - Ты у себя-то там кем был? - поинтересовался дядя Митрофан -  Механиком,
что ль?
   - Механиком? - повторил Альбин и задумался. - Нет, не механиком, - сказал
он наконец. - Не знаю, как вам объяснить, Кузьмич. То, что я  делал,  сейчас
никому не нужно.
   - А делал-то ты что? Где работал?
   - О, работал я повсюду, - оживился Альбин. - Здесь, на Земле, и там...  -
он указал пальцем вверх.
   - Господи, помилуй нас грешных, - перекрестилась Евдокия Макаровна.
   - По воздуху, что ли, летал? - нахмурился дядя Митрофан.
   - Летал... - сказал Альбин и умолк.
   - Что  из  тебя  слова  не  вытянешь?  -  рассердился  дядя  Митрофан.  -
Подумаешь, - секретные дела какие. Работал... Летал... Тьфу!
   - Не надо сердиться, Кузьмич, - попросил  Альбин.  -  Я  обещал  вам  все
рассказать, и я обязательно сделаю это. Но немного позже. Сейчас незачем, да
и не сумею. Слов у меня не хватит. И вы снова подумаете, что я болен, что  у
меня тут, - Альбин указал пальцем на свой бледный лоб, - не все,  как  надо.
Вы уже думали так, и не один раз. Не правда ли?
   - Чудной ты какой-то, - смутился дядя Митрофан. - Сидишь, вроде никого не
замечаешь, а сам вон мысли мои читал.
   - Нет, мысли я читать не умею, - сказал Альбин, - но, кажется, я  понимаю
вас лучше, чем вы меня. Дядя Митрофан засопел, но ничего не ответил.
   Шли  дни...  Альбин  изменился.  Скованность  и  отрешенность  постепенно
покидали его. В нем все живее пробуждался интерес к окружающему, к людям, их
борьбе, радостям и горю. В темные ненастные вечера,  когда  за  окном  капли
дождя барабанили по виноградным  листьям,  он  теперь  подробно  выспрашивал
стариков о том, как жилось до войны, о годах революции, о приходе  фашистов,
о партизанах. Раз услыхав какое-нибудь имя, название или дату, он  запоминал
твердо и точно, словно гравировал их в своей памяти.
   - Я должен пробраться к партизанам, Кузьмич, -  сказал  он  однажды  дяде
Митрофану. - От них,  может,  удалось  бы  передать  по  радио  в  Москву...
Москва,- с нежностью и печалью повторил он,  вслушиваясь  в  звучание  этого
слова. - О, как все это далеко, бесконечно и безнадежно далеко!..
   Он сжал тонкими пальцами лоб и закрыл глаза.
   - Знаешь, Кузьмич, - продолжал он после долгого молчания,  -  я  не  могу
ждать целый год. Я не хочу стоять в стороне... И я не выдержу. Чувствую, что
слабею. Проводите меня к партизанам. Это очень важно для  всей  страны,  для
людей. Правда, истории это не изменит. Но я знаю так много. Я хочу  принести
хоть какую-нибудь пользу, перед тем как погибну окончательно.
   Дядя Митрофан безнадежно развел руками.
   - Ты же видел, Альбин. Сейчас это невозможно. Мышь не проскочит. И от них
никого нет. Может, летом...
   Наступила весна. Зацвели черешни.  Теплым  ветром  дышало  море.  Стоя  в
темном винограднике, Альбин подолгу  слушал  гул  прибоя  и  иногда  чему-то
улыбался.
   - Ну, как со связью, не налаживается? - спросил однажды дядя Митрофан.
   Юноша грустно покачал головой.
   - Может, тебе какой инструмент нужен?
   - Нет.
   В  другой  раз,  спустившись  в   погреб   к   Альбину,   дядя   Митрофан
поинтересовался:
   - А где  ты  свой  передатчик  держишь?  В  случае  обыска,  если  бежать
придется, не найдут его?
   - Какой передатчик?
   - Ну этот, как его, - радио или что...
   - Ах, это! Не беспокойтесь, Кузьмич. Он всегда со мной. Если  бежать,  то
только с ним.
   Юноша распахнул  пиджак  и  показал  пояс  с  двойной  портупеей,  плотно
охватывающей грудь.
   - Вот здесь, но  не  действует...  Альбин  покрутил  блестящие  диски  на
портупее и безнадежно махнул рукой.
   - Хитро придумано, - заметил дядя Митрофан, - однако неувязка получилась.
Видно, новый образец, военного времени.
   - Новый.
   - Вот то-то и оно. Лучше было старый взять.
   - Старого нет. Это первый... - начал Альбин и умолк.

   * * *

   Однажды  вечером  Альбин  сидел  на  веранде.  Солнце  зашло,  и   сумрак
постепенно окутывал притихший город. Над горами  сгущались  тучи.  Все  чаще
полыхали яркие зарницы.
   Евдокия  Макаровна  принесла  самовар,  принялась   разливать   жиденький
желтоватый чай, заваренный из розовых лепестков. Вдали громыхнуло.
   - Первая гроза, - промолвила  старуха  и  потерла  уголком  платка  сухие
глаза.
   Маленькая взъерошенная птичка с писком влетела на веранду  и  закружилась
под потолком, задевая за стены и  ударяя  в  стекло  серенькими  крыльями  и
тонким клювом.
   - А чтоб тебя!  -  недовольно  крикнула  Евдокия  Макаровна,  замахиваясь
тряпкой. - Сейчас стекла побьет. Киш!
   Птичка заметалась еще стремительнее, ища выхода.
   - Не нужно, - быстро сказал Альбин, вставая. - Ее  кто-то  испугал.  Надо
успокоить...
   Он засвистел  сквозь  зубы  тихо  и  мелодично,  потом  протянул  ладонь.
Маленький  ночной  гость,  сделав  последний  круг  под  потолком   веранды,
опустился прямо в руки Альбина.
   Евдокия Макаровна перекрестилась.
   - Чудо, истинное чудо!..
   - Просто она узнала друга, - улыбнулся Альбин. Он еще раз тихо  свистнул,
глядя на птичку; и она, словно отвечая, встрепенулась и чирикнула.
   Альбин кивнул головой и, держа птичку на раскрытой ладони, вышел  в  сад.
Здесь он свистнул снова, но уже иначе - коротко  и  угрожающе.  Темная  тень
ночного хищника стремительно метнулась среди ветвей и  бесшумно  исчезла  во
мраке.
   - Путь свободен, - сказал Альбин и легонько шевельнул ладонью.
   Птичка взвилась в воздух, чирикнула и улетела.
   - Людям помочь труднее, - сказал Альбин и вздохнул.
   Евдокия  Макаровна  испуганно  оглядывалась  по  сторонам.  Расспрашивать
Альбина она не рискнула.
   Заскрипела калитка. Вернулся дядя Митрофан. Он  был  мрачен.  -  Партизан
поймали, - покашляв, кратко объявил он, - Один - лесник  из  заповедника.  С
ним девушка. Завтра порешат гады.
   - Как порешат? - не понял Альбин.
   - Повесят на площади. Народ сгонят для острастки и повесят. Уж и виселицы
ставят...
   - Что делается, господи! - прошептала Евдокия Макаровна.
   Альбин встал, закусил губы, прошелся по веранде.
   - Где они?
   - Партизаны-то? - прищурился дядя Митрофан.
   - Да.
   - Известно где. В полицейский участок привезли. Во дворе в сарае заперли.
   - Охраны много?
   - Какая ночью охрана. Два - три полицая. Остальные по домам уходят.  Там,
брат, другое. Они на ночь сторожевых собак спускают. Близко не  подойдешь  -
разорвут. Если и не до  смерти  загрызут,  все  равно  тревогу  поднимут.  А
казармы - рукой подать... Дом на отшибе стоит, да туда и днем  никто  близко
не подойдет. Партизаны уже не раз пробовали его спалить. Сколько своих людей
положили! Не вышло... Дела там в канцелярии на всех подозрительных хранятся,
доносы разные, списки - кого в Германию отправлять. Проклятый  дом...  Много
еще слез и крови из-за него прольется.
   - Вы можете издали показать этот дом, Кузьмич? - подумав, спросил Альбин.
   - Не дело затеваешь, милый,  -  вмешалась  Евдокия  Макаровна.  -  И  сам
пропадешь и его погубишь.
   -  Тихо,  -  угрожающе  протянул  дядя  Митрофан.  -  Не  твоего  бабьего
соображения маневр. Иди спать...
   Громыхнуло совсем близко. Яркий зигзаг молнии  расколол  темное  небо.  В
окна забарабанили первые крупные капли дождя.
   - Погодка в самый раз, - заметил дядя Митрофан. - А домишко этот показать
можно. Ходу полчаса. Патрули теперь попрятались. Только что сделаешь?
   - Там увидим, -  сказал  Альбин.  Когда  они  собрались  выходить,  дождь
превратился в ливень.
   - Старый, - прошептала Евдокия Макаровна, закрывая глаза концом головного
платка, - ты смотри... старый...
   Она коснулась дрожащей морщинистой рукой небритых щек дяди Митрофана.
   - Знаю, - сурово отрезал тот и  добавил  мягче:  -  Ты  ложись,  не  жди.
Может... в лесу переночуем.
   Они осторожно пробирались по пустым  переулкам  под  потоками  проливного
дождя. Ноги скользили по размокшей глине. Гром гремел не  переставая.  Яркие
молнии беспрерывно освещали мутную  завесу  водяных  струй,  мокрые  заборы,
темные дома, крутой спуск к реке.
   - Тут сейчас сбоку кладбище, - шепнул  дядя  Митрофан,  -  за  ним  поле.
Полицейский участок на краю поля у реки. До войны  там  контора  лесничества
помещалась.
   Ощупью, натыкаясь на кресты и ограды, они пересекли кладбище.
   Яркая молния зеленой змеей скользнула над  головами.  Стало  светло,  как
днем. Альбин увидел внизу у реки белое здание за  каменной  оградой,  черные
свечи кипарисов вокруг и низкое строение с плоской крышей в глубине двора.
   - Лесник с девушкой там, - сказал дядя Митрофан. - Окон нет. Дверь слева.
На ней железный засов с замком.
   - Ждите меня здесь, Кузьмич, - прошептал Альбин.  -  Если  через  час  не
приду, возвращайтесь домой и никому не рассказывайте обо мне.
   Прежде чем дядя Митрофан успел раскрыть рот, юноша уже исчез в темноте.
   Дядя Митрофан присел на мокрую могильную плиту. Дождь  не  утихал.  Струи
холодной воды стекали за воротник,  бежали  по  спине.  Старенькая  суконная
фуражка промокла насквозь. Дядя Митрофан ничего не замечал.
   Молнии одна за другой освещали пустое поле. Альбина нигде не было видно.
   "Надо было с ним идти, - думал старик. - Пропадет один..."
   Снова полыхнула молния. Дядя Митрофан ахнул. Недалеко от дома  он  увидел
маленькую фигурку в темном плаще и  возле  нее  несколько  больших  немецких
овчарок. Гром не утихал целую вечность. Наконец стало  тихо.  Дядя  Митрофан
напряженно прислушивался. Ни тревоги, ни  лая  не  слышно.  Еще  раз  молния
осветила окрестности, и дядя Митрофан ясно увидел, что Альбин уже подходит к
ограде, а собаки бегут вокруг него, дружелюбно помахивая хвостами.
   Дождь как будто стал утихать. Гроза уходила на запад, за лесистые вершины
Бабугана Молнии сверкали теперь за облаками и не позволяли рассмотреть,  что
делается внизу.
   "Упустили время-то, - думал дядя Митрофан, напрасно  стараясь  разглядеть
что-нибудь в густой черноте ночи.  -  Пускай  бы  еще  погромыхало  малость.
Собаки, видать, не тронули его. Может, и удастся".
   Снова загрохотал гром  тяжело  и  раскатисто,  будя  многоголосое  эхо  в
ущельях за рекой, и тогда  началось...  Еще  не  затихли  последние  раскаты
грома,  как  яркий  фиолетово-зеленый  свет  озарил   окрестности.   Четкими
силуэтами выступили  из  тьмы  дом  с  каменной  оградой  и  окружающие  его
кипарисы. Это продолжалось лишь мгновение, а  затем  дом  запылал  сразу  от
фундамента до крыши. Несмотря на дождь, пламя перебросилось на  кипарисы,  и
спустя несколько секунд на  месте  полицейского  управления  пылал  огромный
костер.
   Налетел новый грозовой шквал.  Но  даже  дождь,  опять  превратившийся  в
ливень, не в состоянии был погасить  пламя.  Над  пожаром  поднялись  облака
пара, сквозь которые продолжали рваться к черному небу языки огня. Несколько
темных фигур метались на фоне горящего здания. В промежутки между  раскатами
грома доносились крики, лай собак, сухо  протрещала  автоматная  очередь.  В
порту тревожно завыли сирены.
   "Молнию, что ли, он притянул, - думал дядя  Митрофан.  -  Да,  видно,  не
рассчитал; верно, и сам погиб. Ну и пожар! В жизни такого  не  видел...  Эх,
Альбин, Альбин, непонятный ты человек! Пришел неведомо откуда,  а  ушел  вот
так..." - Широкие плечи дяди Митрофана задрожали.
   Где-то совсем близко треснула ветка и шевельнулись кусты.  Дядя  Митрофан
поднял голову. Рядом стоял Альбин.
   - Пойдемте, Кузьмич, - устало проговорил он. - Девушка и лесник свободны.
Они в лесу за рекой и пламя освещает им путь. А  списков  уже  нет.  Слез  и
крови будет немножко меньше...
   - Жив, - прошептал дядя Митрофан, хватая юношу за руку. - Не ранили?
   - Меня никто не видел Они думают, - молния. Пойдемте, иначе будет поздно.
Я теперь безоружен и совсем обессилел. Похоже, что заболел. .. Идем...
   К горящему дому уже мчались машины, ярко светя фарами.

   * * *

   В Алуште начались обыски. Поговаривали, что ищут  каких-то  парашютистов,
не то советских,  не  то  американских.  Дядя  Митрофан  рассказал  об  этом
Альбину, но юноша остался совершенно равнодушен. Он едва держался на  ногах,
к еде не притронулся.
   - Найдут его в погребе, крышка  нам  всем,  старый,  -  твердила  Евдокия
Макаровна.
   - Не найдут, - не очень уверенно возражал дядя Митрофан.
   - А если найдут?
   - Ну найдут, так мы с тобой свое пожили...
   - Мы-то пожили, - а он? Да и нам обидно до победы  не  дожить.  Может,  с
отцом Серафимом посоветоваться?
   - Дура! Только пикни, я тебе ума добавлю!
   -  Очумел  на  старости  лет.  Отец  Серафим,  говорят,  тоже  партизанам
помогает.
   - Я там не знаю, кому он помогает. Только я попам ни на грош не  верю.  И
точка...
   Евдокия Макаровна обидчиво поджала губы и умолкла.
   Весь вечер дядя Митрофан был мрачен. На другой день  он  раздобыл  где-то
дрянного шнапса?, который немцы делали из древесных опилок, и запил.
   Евдокия Макаровна спряталась у соседей; она хорошо знала,  чем  кончаются
такие часы запоя. В горнице царил беспорядок; комья засохшей грязи покрывали
пол. В открытую настежь дверь задувал холодный ветер.
   Время от времени старик начинал бормотать  что-то,  угрожающе  постукивая
кулаком по столу. Подпрыгивала зеленая бутылка, звенел стакан. Потом  голова
старика опустилась на грудь, он задремал.  Разбуженный  каким-то  движением,
потянулся к бутылке и увидел Альбина.
   Юноша стоял у стола и смотрел на старика с недоумением и болью.
   Их взгляды встретились.
   - А ты  не  гляди  на  меня,  -  заплетающимся  языком  пробормотал  дядя
Митрофан. - Кто ты такой, чтобы глядеть на меня так?  Это  я  с  горя...  Ты
можешь понять мое горе?.. Мое бессилие?.. Э-э, не можешь ты... потому как ты
- неизвестно что. Ну что ты такое, объясни. А может, я тебя выдумал?..
   - Зачем вы так, Кузьмич? - тихо спросил Альбин.
   - А кто, с тобой не посоветовался? - гаркнул  дядя  Митрофан;  он  поднял
было кулак, но под взглядом Альбина тихо опустил руку на стол и потянулся  к
бутылке.
   - Нет, - твердо сказал Альбин и отодвинул бутылку.
   - Ты у меня смотри! - угрожающе протянул дядя  Митрофан  и,  пошатываясь,
поднялся из-за стола.
   - Нет, - повторил Альбин и, взяв бутылку, швырнул ее в  открытую  настежь
дверь.
   Маленькие глазки дяди Митрофана широко раскрылись. Казалось,  он  пытался
сообразить, что произошло.  А  когда  сообразил,  сжал  кулаки  и  шагнул  к
Альбину.
   Юноша не дрогнул. Не отрывая взгляда от глаз дяди Митрофана, тихо сказал:
   - Успокойтесь, Кузьмич, успокойтесь. Пойдемте со мной... - Взяв под  руку
притихшего старика, вывел его в темный сад, подвел к бочке с дождевой водой,
зачерпнул несколько ковшей  холодной  воды  и  вылил  ему  на  голову.  Дядя
Митрофан не сопротивлялся, только мотал головой и отфыркивался.
   - А теперь спать. Кузьмич, - сказал Альбин, отводя старика в  комнату.  -
Спать.
   Дядя Митрофан тяжело опустился на свою койку, поднял глаза на Альбина.
   - Я тебе... ничего не сделал?
   - Нет.
   - Ну, спасибо... Спасибо, сынок... Старик откинулся на подушку  и  вскоре
захрапел. Альбин прикрыл дверь, спустился в подвал, сел на кровать и  закрыл
лицо руками. Так просидел он всю
   ночь.
   ________________________
   ?Шнапс-водка (нем.),
   Евдокия Макаровна вернулась на рассвете. Обнаружив, что старик сп