нив
лишь главное-поразительную историю Беглеца...

   * * *

   Это произошло ранней весной тысяча  девятьсот  сорок  третьего  года.  По
ночам зарево полыхало над крымскими лесами, в которых укрывались  партизаны.
У моря  в  Алуште  и  Ялте  гулко  стучали  по  разбитым  тротуарам  каблуки
фашистских офицеров и полицейских.
   Поздним ненастным вечером дядя Митрофан возвращался  из  лесной  сторожки
домой. Пропуска у  него  не  было,  и  он  осторожно  пробирался  по  тихим,
безлюдным улицам, проклиная немцев, ненастье и ревматизм.
   Ни одно окно не  светилось,  под  ногами  хлюпала  размокшая  глина,  над
головой быстро плыли черные, мохнатые облака. В просветах между ними изредка
появлялась луна, и  тогда  казалось,  что  облака  останавливаются,  а  луна
стремительно несется по небу, торопясь сбежать из  этой  черной,  враждебной
ночи.
   У входа в кипарисовую аллею дядя Митрофан остановился. До дома  было  уже
недалеко, но в аллее темно, как в погребе. Легко нарваться на патруль.  Дядя
Митрофан прислушался. Как будто никого... Только  вдалеке  шумело  невидимое
море.
   Он сделал несколько шагов и замер на  месте.  Впереди,  возле  одного  из
кипарисов, шевельнулось что-то более темное, чем окружающий мрак.
   "Влип", - подумал дядя Митрофан, мучительно соображая, что лучше - бежать
или прикинуться пьяным.
   Темная фигура также не шевелилась.
   "Сейчас полоснет из автомата и служи панихиду, - рассуждал дядя Митрофан,
чувствуя, как его прошибает холодный  пот.  -  Толи  дело  до  войны!  Самое
большее бандита встретишь. Так это все  ж  таки  свой...  А  тут,  на  тебе.
Разбери, что у него на уме. И чего ждет? Может, не патруль?..  Эх,  была  не
была..."
   Дядя Митрофан сделал шаг вперед и шепотом спросил:
   - Кто такой?
   Темная фигура беззвучно отступила за кипарис.
   - Видно, не патруль, - осмелел дядя Митрофан. - Чего надо? Чего по  ночам
шляешься? - угрожающе продолжал он, делая еще шаг вперед.
   Фигура продолжала  молчать,  но  уже  совсем  близко  слышно  было  тихое
прерывистое дыхание.
   - Смотри, задуришь - стрельну, - быстро предупредил дядя  Митрофан  и,  в
подтверждение своих слов, звякнул в кармане ключами.
   - Нет, нет, - странным, чуть гортанным голосом отозвался незнакомец, -  я
не враг вам. Но, во имя справедливости, помогите мне.
   - Ранен, что ль?
   - Нет.
   - Жрать хочешь?
   - Не понимаю, - помолчав, отозвался незнакомец. "Не наш, - сообразил дядя
Митрофан. - Но и не немец".
   - Голодный?
   - Нет...
   - Так какого лешего тебе надо?
   - Спасибо, - серьезно сказал незнакомец, - лешего мне также не нужно. Мне
ничего не нужно. Скажите только, где я и какой сегодня день.
   Дядя Митрофан тихонько свистнул.
   - Ясно, что за герой. А ну, пошли до хаты. На улице  про  такие  дела  не
говорят.
   Незнакомец, видимо, колебался.
   - А вы кто? - спросил он наконец, отступая на шаг.
   - Тебе я друг, - решительно отрезал дядя Митрофан. - Помогу в  чем  надо.
Свою обязанность знаю. Мы союзников уважаем, хотя вы и не спешите со  вторым
фронтом... Пошли...
   - Хорошо, - сказал, подумав,  незнакомец.  -  Но  неужели  у  вас  нельзя
говорить на улице о том, какое сейчас время?
   - У нас, брат, такое время, что о нем лучше говорить, когда оно кончится.
   - Кажется, я сильно ошибся, - сказал незнакомец.
   - Это бывает, - охотно согласился дядя Митрофан. - Я сам  вместо  горилки
раз уксуса хватил. Пошли...
   Пробираясь по темной аллее, он слышал за  плечами  настороженное  дыхание
незнакомца.
   Наконец  скрипнула  калитка  виноградника.   Дядя   Митрофан   облегченно
вздохнул.
   - Однако добрались...
   Ощупью нашел под крыльцом ключ, открыл дверь, пропустил гостя  вперед.  В
комнате занавесил окно старым одеялом и тогда уже зажег керосиновую лампу. С
интересом оглядел гостя. Перед ним стоял юноша лет двадцати, среднего роста,
с узким бледным лицом, темными бровями и светлыми  пепельными  волосами.  Он
был одет в серую клетчатую куртку с черными  отворотами  и  узкие  бархатные
брюки. Под  курткой  виднелась  белая  рубашка  с  черной  ленточкой  вместо
галстука. Тонкий резиновый плащ с капюшоном, который  юноша  снял,  войдя  в
комнату, едва ли мог согреть хозяина в холодную мартовскую ночь.
   - Продрог, небось, - сказал дядя Митрофан, поеживаясь в своем ватнике.  -
Вот беда. Водки нет  и  дров,  брат,  не  заготовлено.  Завтра  жинка  печку
истопит. А сейчас я на керосинке чайку вскипячу. Погреемся.
   - Нет, мне не холодно, - своим звенящим, гортанным голосом сказал  юноша.
- Но я вам очень признателен, что приютили меня. Я здесь  совсем  никого  не
знаю. Откровенно говоря, я даже не знаю, где я.
   "Вот, сбрасывают людей,  а  без  толку,  -  мелькнуло  в  голове  у  дяди
Митрофана. - Ни карт, ни одежонки приличной. Оденут, как клоуна, а он  сразу
и засыпется. Этого, наверно, в Румынию предназначали, а он вот куда  угодил.
Хорошо еще, не в море. И что бы делал, если бы меня не встретил".
   - Ну, давай знакомиться, -  продолжал  он,  обращаясь  к  гостю,  -  меня
Цыбулей звать, по имени Митрофан, по батюшке Кузьмич, а тебя как?
   - Мое имя Альбин, - сказал юноша.
   - Что же, имя неплохое, - одобрил дядя Митрофан. - А  фамилия?  -  Зовите
меня просто Альбин, - смущенно улыбнулся юноша.
   - Альбин так Альбин, - согласился дядя Митрофан. - Молод,  а  конспирацию
знает. И между прочим, правильно. Мне твоя фамилия ни к чему. Завтра я  тебе
одежонку приличную достану; в твоей на улицу  не  выйдешь,  сразу  арестуют.
Документы-то есть? Паспорт или еще что?
   - Не знаю, - нерешительно промолвил Альбин.  -  Но  скажите,  пожалуйста,
куда я попал? Что это за место?
   - Алушта...
   - Алушта? - повторил юноша, слегка пожимая плечами. - Не помню  такого...
А какая... страна, или, как это называется... государство?
   - Да ты что, с луны упал? - удивился дядя Митрофан. - Крым  это.  Крым-то
ты знаешь? Чему только вас учат там... А государство здесь  было  советское,
пока фашисты не пришли. Вот вышвырнем их, и опять  оно  будет...  А  тебе-то
куда надо было?
   - Не совсем сюда, - горестно вздохнул юноша. - Теперь уже все  равно,  но
боюсь, это не единственная ошибка. Какой сегодня день?
   - Шестое марта.
   - Ну, а дальше?
   - Чего дальше?
   - Шестое марта какого года?
   Дядя Митрофан ошеломленно разинул рот.
   - Да ты что, шуткуешь надо мной, хлопче? - угрожающе протянул  он  и  так
треснул кулаком по столу, что со звоном подскочили стаканы.
   - Не сердитесь, Кузьмич, - тихо сказал Альбин. - Я правду  говорю.  Я  не
знаю, какой сейчас год. Так получилось. Я... долго болел... Все забыл...
   - А ты когда заболел друг, в каком году? - подозрительно осведомился дядя
Митрофан, не сводя глаз со своего гостя.
   - Уж давно... Но я забыл...
   - Как же тебя больного на такое дело послали?
   - На какое дело?
   - Ну ладно, - махнул рукой дядя Митрофан, - меня это не касается.  Только
я тебе так скажу: врать надо с умом, а то сразу попадешься.
   Альбин потер тонкими пальцами бледный лоб.
   - Все-таки какой же сейчас год?
   - Тысяча девятьсот семидесятый, - насмешливо проворчал дядя Митрофан.
   Гость не обиделся. Он внимательно посмотрел на старика, соображая что-то,
и уверенно сказал:
   - Нет, не может быть.
   -  Верно,  не  дожили  еще.  А  если  я  скажу  так  -  тысяча  восемьсот
семидесятый?
   Альбин  вздрогнул.  В  его  больших  черных  глазах  блеснули  золотистые
огоньки. Однако, чуть подумав, он тряхнул головой.
   - Думаю, что и это неправда.
   - То есть, как это "думаешь"? - рявкнул дядя Митрофан. - Да  ты  что?  Ты
подожди! Слушай, а может, у тебя тут того, - дядя Митрофан повертел  большим
пальцем возле виска. - Может, ты драпака дал  из  этого  места,  где  вашего
брата под замком держат? Ну, понимаешь?
   - Не понимаю, - сказал Альбин, - но, если вам неприятны мои вопросы и мое
присутствие, я уйду...
   - Молчи, - оборвал дядя Митрофан. - Куда пойдешь, непутевая башка! Ложись
спать, завтра подумаем, что делать...  А  год  сейчас,  по  правде  сказать,
поганый; люди его крепко запомнят - военный тысяча  девятьсот  сорок  третий
год.
   - Тысяча девятьсот сорок  третий,  -  повторил  Альбин,  прищурившись.  -
Вероятно, вы снова шутите, Кузьмич.
   - Шучу? - опешил дядя Митрофан. - Тетка твоя-курица  пускай  этим  шутит.
"Да чего я с ним разговариваю? Ясно - сумасшедший".  -  Идем,  продолжал  он
вслух. - Постель в соседней комнате.
   Гость не спеша поднялся, взял плащ, подошел к двери, но вместо того чтобы
отворить ее, ударился о нее со всего размаха лбом. Испуганно отпрянув назад,
он смущенно улыбнулся дяде Митрофану:
   - Забыл, что надо самому...
   Он потер лоб и, нащупав ручку, осторожно отворил дверь.
   "Сумасшедший, - окончательно решил старик. - Откуда только взялся на  мою
голову! Еще хату ночью спалит..."

   * * *

   Однако ночь прошла спокойно. На другое утро, заглянув в комнату  Альбина,
дядя Митрофан застал своего гостя уже на ногах. Вид у юноши был измученный и
встревоженный. Он почти не коснулся скудного завтрака,  отвечал  односложно,
думал о чем-то своем.
   На вопрос, чем он расстроен, коротко	ответил:
   - Со мной случилась большая беда,  я  предполагал.  Не  спрашивайте;  все
равно вы не поймете, в чем дело...
   Дядя Митрофан обиделся, но промолчал.
   Прошло несколько дней. Альбин не покидал комнаты, почти ничего не  ел.  С
утра до вечера он сидел на кровати, напряженно  думал  о  чем-то.  Время  от
времени, схватив листок бумаги, покрывал его  строчками  непонятных  знаков,
цифр и кривых линий, писал, зачеркивал,  снова  писал,  потом  рвал  все  на
мелкие клочки и опять погружался в раздумье.
   Иногда он вскакивал и принимался бегать по маленькой, тесно  заставленной
комнате,  бормоча  непонятные  слова.  Потом  успокаивался  и  часами  сидел
неподвижно, безучастный ко всему.
   Дядя Митрофан заходил, садился возле. Альбин  молчал,  устремив  глаза  в
одну точку. Казалось он не замечал присутствия дяди Митрофана.
   - Куда он глядит? - недоумевал старик и старался найти на  беленой  стене
то место, которое так привлекало внимание Альбина.
   - Верно далеко глядит. Ох, далеко... А что видит?..
   Порой какая-то тень пробегала по  бледному  лицу  Альбина.  Тонкие  черты
искажались гримасой боли: юноша резко  встряхивал  головой,  словно  пытался
прогнать тяжкие воспоминания.
   "Переживает, - думал дядя Митрофан. - Конечно, будешь переживать, если не
туда попал, куда посылали... А может, ждет чего? Книжек ему,  что  ли  каких
достать? Почитает, глядишь, про беду свою и забудет на малый час".
   Дядя Митрофан слазил на чердак, разыскал среди  старых  ящиков  и  пустых
бутылок стопку запыленных книг - библиотечку ушедшего на фронт внука, выбрал
несколько штук, обтер тряпкой и принес Альбину.
   - Старинные, - задумчиво сказал юноша, осторожно листая страницы тонкими,
длинными пальцами.
   - Какие там старинные! - махнул рукой дядя Митрофан. - Перед самой войной
куплены.
   - О, конечно, - смутился Альбин, - я неточно  выразился.  Книги  -  такая
вещь... Чем им больше лет, тем они ценнее... Я хотел  сказать,  что  пройдут
столетия, и некоторые из этих книг станут большой редкостью. За  ними  будут
охотиться исторические библиотеки, музеи, любители старины. И даже не всегда
за тем, чтобы их читать. Тогда это будет иначе... Книга скоро  утратит  свою
роль сокровищницы человеческого опыта  и  знаний.  Магнитные  и  электронные
записи гораздо удобнее. Книги будут интересовать лишь лингвистов, историков,
да коллекционеров. Вот эта, например, она станет  настоящим  сокровищем  для
собирателей редкостей.
   - Подорожает, что ли? - не понял дядя Митрофан.
   - Подорожает? - повторил Альбин. - Ах, то есть станет дороже. Нет, это не
то слово. Оценивать ее никто не будет. Это ни  к  чему.  Просто  она  станет
уникальной, бесценной...  Библиотеки,  имеющие  такую  книгу,  будут  вправе
гордится.  Ее  написал  кровью  сердца  мудрый  человек   в   годы   Великой
Перестройки. Ее будут хранить среди других редкостей во дворце из металла  и
стекла, куда не проникает жара и холод, влага и пыль...
   Дядя Митрофан покачал головой  и  осторожно  смахнул  паутину  с  корешка
книги, которую Альбин держал в руках. Порывшись в кармане, достал старенькие
очки в поржавевшей оправе,  приладил  их  на  нос,  через  плечо  Альбина  с
любопытством и опаской глянул на  заглавие.  Удивленно  заморгал  маленькими
глазками и  еще  раз  перечитал  заглавие,  шевеля  толстыми  губами.  Потом
поглядел исподлобья на своего гостя.
   Лицо Альбина оставалось задумчивым и серьезным.
   - А ведь все-таки псих, - пробормотал дядя Митрофан и, насупившись  вышел
из комнаты.
   Книги не заинтересовали Альбина. Он перелистал  их  и  больше  к  ним  не
прикасался. По-прежнему сидел, молчал, думал... Казалось, он не отдавал себе
отчета в опасности своего положения. Дядя Митрофан со страхом размышлял, что
будет, если немцы устроят очередную облаву или обыск. Наконец он не выдержал
и решил поговорить с гостем начистоту. Свой рассказ о войне и  оккупации  он
закончил словами:
   - Понимать надо, в какое время живем.  Никто  не  знает,  что  через  час
будет...
   - Я понимаю, - тихо сказал Альбин,  -  и  о  многом  я  знал  раньше.  Но
действительность оказалась в тысячи раз проще и... страшнее. До чего  я  был
наивен Кузьмич! Чтобы понять по-настоящему, недостаточно знать, надо видеть,
участвовать самому... А я связан; связан понятиями и законами иного мира.  Я
лишен прав вмешиваться. И это ужаснее всего... Если  бы  можно  было  начать
сначала! Поверьте, Кузьмич, я не могу сейчас помочь вам. Я вынужден ждать...
Может быть, силовое поле восстановится, и тогда... Как бы это  объяснить?  Я
еще не понимаю, что произошло, почему прекратилась  связь  и  исчезло  поле,
но...
   - Я ему про деда, а он про бузину, - раздраженно прервал дядя Митрофан. -
Меня твои тере-фере не интересуют. И помощи я от тебя  никакой  не  жду.  Ты
лучше скажи, чего делать будем, если немцы нагрянут.
   - Я сделаю все, что вы посоветуете.
   - Первое разумное слово за неделю, - смягчился  дядя  Митрофан.  -  Тогда
слушай. Документы у тебя какие есть?
   - Документы?.. Ах, да... Никаких нет.
   - Беда с тобой. В такое время разве можно без документов!..
   - Я не знал, - Альбин смущенно пожал плечами.
   - Тогда вот что.  Я  тебя  спрячу  в  сторожке  в  лесу.  Туда  немцы  не
заглядывают. Ну, а там - поглядим... Согласен?..
   Гость молча кивнул головой.

   * * *

   Они вышли на рассвете следующего дня. Альбин не  стал  переодеваться.  Он
согласился лишь взять резиновые сапоги, а поверх своего черного плаща  надел
старый брезентовый дождевик дяди Митрофана. На прощанье он низко  поклонился
Евдокии Макаровне и поблагодарил за заботу.
   - Господа мы прогневили, - запричитала старуха, - живем,  как  звери;  по
своей земле крадучись ходим, всего опасаемся. Когда это кончится...
   - Еше не скоро, - серьезно сказал Альбин. - Ваши через год сюда вернутся,
а война закончится в мае тысяча девятьсот сорок пятого.
   - Ишь, пророк нашелся, - проворчал дядя Митрофан. - Это ты как же узнал -
по картам или из Библии?
   - Просто мне так кажется, - смутился Альбин.
   - Если кажется, перекрестись, - сурово сказал  дядя  Митрофан.  -  Такими
делами, брат, не шутят...
   - А ты на него не гавкай, -  вмешалась  Евдокия  Марковна.  -  Может,  он
видит... Сынок, скажи, победом-то мы?
   Альбин мельком глянул на дядю Митрофана, повернулся к  Евдокии  Макаровне
и, прочитав в ее глазах немую мольбу, твердо сказал:
   - Вы победите; ваш народ.
   - Спасибо, сынок. Спасибо... Только вот мы-то с ним,  -  она  кивнула  на
дядю Митрофана, - доживем до победы?
   Альбин смущенно улыбнулся.
   -Этого я не знаю, но горячо желаю вам дожить!
   - Эток и я могу предсказывать, - заметил дядя Митрофан. - Пошли, пророк.
   Логами, заросшими густым кустарником, они добрались до леса  и  вышли  на
дорогу. Альбин молчал; дядя Митрофан бормотал что-то в усы,  временами  тихо
поругивался.
   - Не понимаю, что ты за человек, - заметил он наконец. - Не то  безумный,
не то только прикидываешься. Вроде бы и не плохой ты парень, а  нет  в  тебе
чего-то. Решимости, что ли, в тебе нет? Откуда ты такой взялся?
   - Не сердитесь, Кузьмич, - мягко сказал Альбин,  -  придет  время  я  все
объясню. А сейчас не могу, и все равно вы мне не поверите и не поймете.
   - Загадки загадываешь! А сейчас, дорогой, война. И на  фронте  и  в  тылу
люди гибнут. Ну я, к  примеру,  старик.  За  меня  внуки  воюют.  А  был  бы
помоложе... - дядя Митрофан махнул рукой.
   - Вы считаете, что я должен...
   - Ничего я не считаю. Я ведь не знаю, зачем тебя прислали. Может,  так  и
надо...
   - Молчите, Кузьмич! - голос Альбина дрогнул. - Вы вот говорите  о  гибели
людей. Но убивать - какой это ужас!  В  бесконечной  Вселенной  нет  ничего,
поймите, ничего прекраснее жизни...
   - Чудак! Кто этого не понимает. А для чего народ воюет? Для жизни.  Чтобы
жили наши дети и внуки и внуки внуков. Ты знаешь, как у нас до войны было?..
А разве можно жить, как сейчас! Ты мог бы так - всю жизнь?
   Гримаса мучительной боли скользнула по лицу Альбина.
   - Вот то-то! Поэтому народ и воюет. За эту самую  жизнь,  лучше  которой,
как ты сказал, нет ничего на свете. А как же, друг! Так  оно  и  получается.
Нет другого пути.
   - Все это так, Кузьмич! Но я... я... - Альбин остановился и  закрыл  лицо
руками.
   - А ты что, из другого теста, не человек?
   - Что же, по-вашему, я должен делать?
   - Подумай, пораскинь мозгами. Может, и поймешь...
   Немцы выросли как из-под земли. Лязгнули затворы автоматов. Дядя Митрофан
тоскливо оглянулся. Впереди два солдата в рогатых касках. Позади  эсэсовский
под-офицер с пистолетом в руках.
   - Партизаны?
   - Лесник здешний! Не знаете, что ль!
   - А он?
   - Знакомый из города.
   - Документы!
   Дядя Митрофан принялся неторопливо шарить  по  карманам,  соображая,  что
предпринять.
   Альбин, закусив губы, стоял рядом.
   - А ну, побыстрей, свинья!
   Под носом дяди Митрофана мелькнул кулак в  кожаной  перчатке,  и  в  этот
момент случилось нечто непостижимое.
   Вспышка, более яркая, чем солнечный луч,  заставила  зажмуриться.  Что-то
зашипело, как рассерженная змея. Прозвучал краткий, прервавшийся стон, снова
шипенье, тяжелые удары упавших тел, и... тишина. В  воздухе  сильно  запахло
озоном, как после близкого удара молнии.
   Дядя Митрофан открыл глаза. Немцы лежали на  песчаной  дороге.  У  солдат
почернели лица под сожженными касками. Стволы автоматов свернулись спиралью.
Тело подофицера  было  наполовину  обуглено.  Альбин  неторопливо  вкладывал
что-то в карман  своего  плаща.  Юноша  был  очень  бледен,  но  удивительно
спокоен.
   - Как же это ты их? - оторопело пробормотал  дядя  Митрофан,  со  страхом
глядя то на убитых немцев, то на Альбина.
   - Новое оружие, - сказал Альбин и тяжело вздохнул.
   - Партизанам бы такое, - заметил дядя Митрофан. - Надо будет тебя с  ними
свести... У меня, брат, кое с кем из них связь  есть.  Да...  Вот  почему-то
только никто от них давненько не объявлялся... А вы, между прочим, дряни,  -
добавил он, подумав. - С таким оружием второго фронта не открываете.
   - Второй фронт? - повторил  Альбин.  -  Ах,  да...  Но  это  оружие  было
изобретено, когда... - он запнулся. -  Одним  словом,  оно  не  создано  для
убийства. Это страшное недоразумение, Кузьмич. У нас с вами не было  другого
выхода. Эти дурные люди -  первые  живые  существа,  павшие  жертвой  такого
оружия. Если бы они были и последними...
   - Ну уж дудки, - возразил дядя Митрофан.  -  Не  мы  к  ним,  они  к  нам
непрошеными гостями пришли... Крови еще прольется немало.
   - А что теперь с ними делать? - спросил  Альбин.  Дядя  Митрофан  почесал
голову.
   - Можно было бы их в лесу спрятать, да все равно найдут - и  тогда  бед