и эти приви?
     - Класс профессионалов в бесклассовом обществе. - ответил Смовак.
     Воргас кивнул.
     - Ученые, учителя, эти - диссиденты,  которых  партия  держит  здесь,
чтобы они не путались под ногами,  но  и  не  поднимали  много  шуму.  Они
боятся, что потом это будет для них плохой рекламой.
     - В страхе от  ветра  перемен,  дующего  в  грозных  залах  Кремля  -
лирически процитировал Скэнлон.
     МакКейн усмехнулся, пережевывая хлеб. Он был тяжелым, из грубой муки.
     - А отсюда можно получить повышение?
     - Бывает, - сказал Скэнлон, - но редко. Многие, вроде Лученко,  живут
надеждой, но выбирают немногих.
     МакКейн отстраненно кивнул. Значит, и у старосты камеры, и у старосты
блока тоже были  свои  поощрения.  Это  укладывалось  в  общую  схему,  но
все-таки не проливало света на вопрос - почему?
     - А зачем вообще это нужно? - спросил он. - Зачем это место здесь,  и
почему здесь такие порядки?  -  соседи  обменялись  быстрыми  взглядами  и
наступила секундная пауза.  МакКейн  был,  очевидно,  не  первым,  который
задавал такие вопросы.
     -  Прогрессивная  психология.  -  объявил  Воргас.  -  Я  думаю,  это
эксперимент, о котором мечтали психологи КГБ.  Новый  подход  к  изменению
поведения. - Он наклонился вперед и  заговорил  чуть  тише.  -  Оглянитесь
вокруг. Здесь нет ни одного обычного преступника или хулигана. Все  они  -
потенциально полезные  люди.  Подумайте  о  преимуществах,  которые  можно
получить, если перевоспитать всех этих  людей  и  обратить  их  знания  на
пользу  государству.  -  Он  неопределенно  махнул  в  потолок  ложкой.  -
Изоляция.  Все  направлено  на  осознание  новой   перспективы   -   оазис
человечества в открытом  космосе,  необъятность  Вселенной  и  ничтожность
человека и тому подобное. Нам необходимо  понять,  что  мы  все  одинаковы
внутри и начать работать сообща... Во всяком случае  я  так  думаю.  -  он
снова уткнулся в тарелку.
     МакКейн  слушал,  но  речь  его  не  убедила.  Это  могло   объяснить
существование приви с их домиками и пляжем, но  все  остальное?  С  нижней
койки в В-3 был виден огромный кусок необъятности Вселенной.
     - Но зачем так усложнять все это? -  спросил  Смовак.  -  Русские  на
столетие отстали от времени. Они открывают методы, которыми весь остальной
мир пользуется уже многие годы, и не хотят признать  это.  И  поэтому  они
устроили, тихо и спокойно, этот эксперимент,  там,  где  он  не  привлечет
внимания, так что его можно будет спокойно прикрыть, если что-то пойдет не
так. В этом - все русские.
     - Ах, даже так? - возразил Скэнлон. - Я вот тут  вдохновенно,  совсем
как Лео говорил, сижу  и  думаю  -  почему  им  не  поступать,  как  всему
остальному миру, отправляя бунтарей как можно дальше, чтобы они  не  могли
причинить зла? Разве Бриты не отправили половину самих себя за моря  и  по
всему миру, потому что среди них не  было  ни  одного  порядочного?  Я  не
согласен ни  с  одним  из  вас.  Реактивные  самолеты  и  телефон  немного
приблизили Сибирь, но только немного.
     МакКейн в  молчании  дожевывал  свою  баранину.  Он  прислушивался  к
ответам, и не верил ни одному из них. Интересно, что  люди,  дававшие  эти
ответы, судя по всему, тоже в  них  не  верили.  Но  это  были  безопасные
ответы. Итог был прост - в этом месте никто никому не верит.
     Может быть, в этом и было все дело.



                                    13

     МакКейн раздумывал над какой-то диаграммой, сидя за столом  в  центре
передней секции. Над ним, на верней койке, Мунгабо любовался пополнением в
своей сексуальной коллекции. Страсть Мунгабо ко всему американскому -  что
не пошло ему на пользу в трибунале, - как выяснилось, брала свое начало  в
американских   порнофильмах,   героев   которых   он   считал    типичными
представителями общества, ну, скажем, Новой Англии.
     - Эй, Лью, что ты скажешь об этой  попочке?  -  задумчиво  позвал  он
МакКейна. - Я не  видел  более  возбуждающего  зрелища.  Ты  когда  нибудь
трахался с такой в Штатах?
     - Каждый день - отозвался МакКейн через  плечо.  -  В  гостиницах  их
выдают бесплатно, по одной на комнату. Черт, а в колледже у меня была даже
лучше, чем эта.
     Мунгабо вздохнул и  опять  уставился  на  фотографию.  Раньше  он  не
понимал,  почему  русским  так  хочется  завоевать   Запад.   Теперь   все
становилось на свои места.
     МакКейн рисовал систему зеркал,  с  помощью  которой  солнечный  свет
освещал внутренность колонии. Все началось с идеи, которая пришла в голову
Скэнлону в мастерской.  Скэнлон  попытался  начертить  схему,  но  ему  не
хватало знания деталей, а МакКейн мог воспользоваться тем, что запомнил во
время подготовки к миссии.
     Первым компонентом  системы  зеркал  было  большое  круглое  зеркало,
которое висело в космосе на расстоянии мили от станции,  на  ее  оси,  как
огромный офтальмоскоп, который  раньше  носили  на  голове  окулисты.  Оно
отражало солнечный свет кольцевым пучком, и системы коррекции регулировали
его положение в пространстве  так,  чтобы  это  кольцо  отраженного  света
падало вдоль оси станции.  Здесь  свет  отражался  от  кольца  из  плоских
вторичных зеркал и радиально шел к кольцу станции, где система похожих  на
жалюзи отражателей направляла его непосредственно  внутрь  кольца.  Внутрь
попадали только свет и  тепло,  космические  лучи  блокировались.  Система
отражателей в кольце  могла  работать  независимо,  освещая  или  затемняя
разные части станции.
     Луч света проходил путь от  Солнца  к  основному  зеркалу,  потом  от
основного зеркала к вторичным зеркалам на  оси,  и  после  еще  нескольких
отражений наконец-то падал на "землю" внутри станции.  Скэнлону  пришло  в
голову, что если  направить  изнутри  на  отражатели  луч  лазера,  то  он
проделает тот же путь, но в другом направлении. Это могло  быть  средством
связи с внешним миром, если, конечно, тот, кому предназначается  послание,
будет ожидать его, что значило - перед этим его надо предупредить, и  круг
замыкался. Кроме того, ни Скэнлон, ни МакКейн не знали, работоспособна  ли
вообще эта идея. Это было больше по части Полы.
     Он откинулся на спинку  стула,  грызя  карандаш.  На  койке  Хабер  с
Рашаззи возились  с  импровизированной  конструкцией  из  линз  и  зеркал.
Похоже,  у   них   был   неистощимый   запас   материалов   для   создания
разнообразнейших  машин  Руба  Голдберга  (Руб  Голдберг  -   американский
художник-карикатурист,  придумывавший  невероятные   машины,   достигавшие
простой цели очень смешным и сложным путем -  прим.  перев),  которые  они
делали, чтобы проиллюстрировать непонятные вещи о которых  они  все  время
разговаривали. Они могут сказать, сработает наша  идея  или  нет,  подумал
МакКейн. Но как подойти к ним с этим? Инстинкт говорил ему, что кто-кто, а
они - чистые. Но как ему убедить их в том, что и он - не подставной?
     Теперь он был уверен, что Рашаззи - не биолог,  хотя  израильтянин  и
держал в умывальной клетку с белыми мышами; Лученко он объяснил,  что  это
для кормлению. Но в одном или  двух  разговорах  он  употреблял  жаргонное
словечко,  которое  МакКейн  часто  слышал  в  Пентагоне  -  этим   словом
обозначали рентгеновский лазер для уничтожения покрытых  прочным  защитным
слоем боеголовок ракет, и МакКейн был уверен, что он как-то был  связан  с
обороной.
     Кем был Хабер, МакКейну  было  неясно.  Хабер  говорил,  что  он  был
задержан в Москве и обвинен в передаче советских военных секретов во время
научной поездки. Судя  по  его  разговорам,  он  был  одним  из  всезнаек,
принадлежащих к старой классической школе ученых.
     Основной  проблемой  было  всеобщее   недоверие.   Поощряя   взаимное
недоверие между своими врагами и гражданами,  русские  делали  невозможным
появление организованной оппозиции. Кроме  того,  подчинение  было  частью
русского национального характера, благодаря чему тоталитаризм  продержался
там чуть ли не сто лет. Но МакКейн не был русским и вести  себя  так,  как
ему приказывали - это было не в его привычках. Ему нужен был какой-то путь
- любая зацепка - чтобы обмануть систему. Но как? Побег, обычное  средство
в такой ситуации, был явно невозможен; слепая ярость разрушения - не в его
духе. Что оставалось еще? С чего бы он ни начал, прежде всего ему придется
выяснить, кто здесь - его друзья.
     - Слушай, Лью, если американцы будут делать космическую колонию,  там
ведь не будет такой... стерильности? -  окликнул  его  Мунгабо  с  верхней
койки.
     Вопрос застал МакКейна врасплох.
     - Что? Не знаю... Что ты имеешь в виду - стерильности?
     - Ну глянь вокруг. Все живут в красивых  чистых  пристойных  домиках,
делают чистую и пристойную работу, потом играют в парках в полезные  игры,
дети  сидят  в  чистеньких  школах  аккуратными  рядами...  Это   какой-то
профессор или соци... о-лог придумал, чтобы так люди жили. А у людей-то не
спросили. Живешь, как в музее... Что толку быть пристойным  статистическим
гражданином?
     МакКейн повернулся к нему и оперся локтем об спинку стула.
     - А что бы ты сделал, если бы от тебя это зависело?
     - Черт, да я бы добавил  немножко  ночной  житухи  в  эти  чистюльные
города - несколько баров, может быть, стрип-клуб, ну,  те  штуки,  которые
делают настоящий город городом. Чтоб люди могли быть  честными  людьми  из
мяса и крови, понятно? Как у американцев, так ведь?
     Может быть. - ответил МакКейн. - Хотя в обоих случаях это,  наверное,
крайности.
     - Я помню, когда я был малым, в Зиганде,  к  нам  из  самого  Бостона
приезжал проповедник, чтобы спасти нас  от  ада.  И  он  сказал  нам,  что
Америка - вторая избранная  Богом  страна.  А  знаешь,  как  он  до  этого
додумался?
     - Как?
     - Он сказал, что  было  откровение,  и  что  США  -  в  самом  центре
Иерусалима. (Труднопереводимая игра слов: USA - JerUSAlem - прим.  перев.)
Как тебе, а?
     МакКейн моргнул, отвернулся на мгновение, а потом возразил:
     - Это тот самый бог, который вставил задницу в Массачусетс? (Еще один
пример игры слов: ass(задница)-Massachusetts - прим. перев.)
     Мунгабо захохотал.
     - Я этого еще не слышал. Но ты знаешь, Лью, все эти дела,  о  которых
говорят ребята вроде этого проповедника  -  это  самая  хитро  придуманная
афера в мире.  Смотри,  они  торгуют  вечностью,  и  вознаграждением  там,
когда-нибудь потом, так? И от жалоб покупателей они застрахованы, и в  суд
на них не подашь. Кто последний вернулся оттуда, чтобы сказать остальным -
вас обманули, там все не так, как рассказывают?
     - Я над этим никогда не задумывался. - ответил МакКейн. - Это  не  та
область, которой я интересовался.
     Разз, Хабер, Мунгабо и Скэнлон, вероятно, в порядке, решил МакКейн. А
что с Ко?...  Он  до  сих  пор  не  был  уверен.  Настолько  невозмутимый,
насколько может быть китаец, Ко был философом, наблюдающим за жизнью  -  и
следовательно, за всеми и за всем. У него была неисчислимая родня, похоже,
в любом уголке Земли. Никто не знал, за  что  он  попал  в  Замок.  Многие
говорили, что он подсадной, и это очевидно, другие возражали, что ни  один
подсадной не будет столь очевиден.
     А что с остальными? МакКейн повернулся на стуле и посмотрел в камеру.
Нолан - слишком прозрачен.  Это  декорация,  а  кто  же  здесь  настоящий?
Лученко, конечно, исключался из списка потенциальных союзников.  Вместе  с
Лученко МакКейн вычеркнул и  группу  людей,  которые  постоянно  кружились
вокруг него, кроме Нолана  и  болгарина  Майскевика,  туда  входили  поляк
Боровский и сумрачный француз Тоген.
     Несмотря на то, что  все  видеть  и  все  слышать  входило  в  прямые
обязанности старосты, МакКейн обнаружил, что  староста,  обычно  за  некую
мзду, может закрыть  глаза  на  кое-какие  вещи.  Подпольное  производство
самогона и черный рынок с городом не могли  существовать  без  их  ведома;
однажды он слышал, что староста другой камеры покрывал заключенного, когда
тот не вышел на работу. Зачем старосте рисковать своими  привилегиями,  не
получая ничего взамен? Это не укладывалось в рамки. Скорее всего, это была
тайная часть их работы, но если  так  -  тогда  все  меры  безопасности  и
палочная  дисциплина  в  большой  степени  были  показными,  для  внешнего
эффекта. Что это все могло означать?
     - Ну вот. Не помяни имени Господня всуе. - проворчал Мунгабо.  К  ним
приближался Нолан, он шел через  соседнюю  секцию,  где  Смовак  и  Воргас
играли в шахматы. Подойдя, он уселся за  стол,  за  несколько  стульев  от
МакКейна. МакКейн свернул листок с рисунком и сунул его в карман.
     - Ну, как вам здесь? - обыденным тоном поинтересовался Нолан.
     - Я знал места и получше.
     - Здесь вовсе не так плохо.
     - Но в целом я выберу Манхэттэн. А вы все не успокоитесь?
     Смовак поднял голову и застонал:
     - О Господи, вы двое опять завелись? Я объясню вам всю разницу  между
капитализмом  и  коммунизмом:  капитализм  -  это  эксплуатация   человека
человеком, а коммунизм - наоборот. Понятно? Ха-ха-ха!
     - Я просто хочу, чтобы вы не смотрели на все в черно-белых  тонах.  -
продолжил Нолан.
     - А я и не смотрел никогда. Но я знаю, что там,  откуда  я  родом,  я
живу, как хочу, иду, куда хочу,  и  говорю,  что  хочу,  и  мне  не  нужно
разрешение какого-то комиссара. И американские солдаты не стреляют в спину
своим гражданам, когда те хотят покинуть свою страну. Для вас, это,  может
быть, и не черно-белое, но для меня - очень похоже на это.
     - А неравенство, несправедливость...
     - В бесклассовом обществе наоборот? Ну конечно. В Москве все ездят на
Кадиллаках.
     - Это грубый материализм, это  требования  алчности.  Неужели  вы  не
видите - к конфликту ведут соперничество и конкуренция? В сегодняшнем мире
такие вещи нельзя допускать. Мы должны  создать  гармонию,  которая  может
наступить, только если служить общественной  необходимости.  Целью  должен
быть мир, мир любой ценой. Если мы не достигнем этого, все  остальное  так
или иначе будет потеряно. Вы должны согласиться с этим.
     - Ни одна цель не стоит любой цены. - ответил МакКейн.
     - Даже предотвращение глобальной ядерной войны?
     - Нет. - МакКейн покачал головой.
     Нолан недоверчиво посмотрел на него.
     - Что же  это  за  цена,  которая  слишком  высока  для  того,  чтобы
предотвратить это?
     - Подчиняться тем силам, которые управляют многими в наше время. Если
мне предложат смотреть на детей, которые идут в  газовые  камеры,  я  буду
драться  против  этого,  невзирая  на  последствия.  Если  невинных  людей
вытаскивают из своих домов и заставляют работать до смерти, как  рабов,  я
буду драться. Если мне запретят  быть  самим  собой,  я  буду  драться.  -
МакКейн откинулся на стуле и несколько секунд молча смотрел на Нолана. - Я
не понимаю таких, как вы,  Нолан.  Вы  родились  в  самой  богатой,  самой
образованной, самой здоровой стране, у вас было больше  возможностей,  чем
где бы то ни было за всю историю... и вы хотите  разрушить  ее.  Кто  твои
родители, интересно? Хочешь, угадаю? Богатая,  обеспеченная  семья?  Может
быть, дело в этом - может быть, ты чувствуешь свою  вину,  потому  что  ты
богат в мире, где богаты не все?
     МакКейн увидел, как тень беспокойства пробежала по  лицу  Нолана.  Он
кивнул и продолжал:
     - Так  ты  всегда  мог  улучшить  свое  самочувствие,  раздавая  свои
богатства. Но этого тебе мало, так? Все  должны  раздать  свои  богатства,
чтобы ты не чувствовал себя обделенным? - Смовак и Воргас смотрели на  них
из-за соседнего стола, Рашаззи и Хабер тоже прислушивались. В этот  момент
открылась дверь, Скэнлон вошел и остановился в дверях,  увидев  спорщиков.
МакКейн продолжал:
     - Зависть и злоба против общества, которому не нужны такие,  как  ты.
Ты ничего не можешь предложить людям,  ничего,  на  что  бы  они  свободно
согласились. Так давай избавимся от свободы, а? Тогда нас  сразу  заметят.
Установим систему, покрасим всех в серый цвет и будем  самыми  счастливыми
ничтожествами, но все вместе. - он поднялся и пошел к своей койке.  -  Иди
ты на ..., Нолан. У нас есть бомбы. И если  ты  думаешь,  что  вы  сможете
отобрать у нас все, что мы создали - валяйте,  попробуйте.  Но  не  пробуй
втирать мне очки насчет того, что отдать это добровольно - это мой долг.
     Нолан встал, покрасневший, с туго  сжатыми  губами,  и  направился  к
двери, ни сказав ни слова. Над дверью зажегся свет, прогудел гудок - и  он
ушел. Двое ученых продолжали смотреть на МакКейна  еще  секунду,  а  потом
вернулись к своим занятиям.
     - Ну, ну - пробормотал еле слышно Смовак  и  склонился  к  прерванной
партии. Мунгабо на своей верхней койке восторженно щелкал языком.  Скэнлон
сел на свою койку напротив.
     - Я вижу, вас неплохо обучили.
     - Он когда нибудь унимается?
     - С новичками он хуже всего.  Или  он  подружится,  или  отстанет,  а
иногда - тут он кивнул МакКейну, - кто-нибудь делает так, чтоб он  отстал.
Но я так думаю, что теперь у нас  будет  небольшая  передышка.  -  Скэнлон
подождал, пока МакКейн посмотрит на него, и отвернул борт куртки,  показав
горлышко металлической фляжки. Он подмигнул и зашептал:
     - Из маленького агрегата, который есть у одного  моего  друга.  Почти
так же хорош, как потин, (ирландский самогон -  прим.  перев)  правда,  не
знаю, можно ли его сравнить с вашим виски.  Как  насчет  капли-двух,  чуть
погодя?
     - Отлично. А за что?
     - Скажем, в кредит. Когда мне понадобятся твои услуги, я дам знать. -
Скэнлон задумчиво почесал нос. - Но по слухам, которые до меня дошли,  ты,
кажется, уже заработал это.
     - Ну, с тем, кто наливает, не спорю.
     Скэнлон долго и заинтересованно глядел на МакКейна,  словно  оценивая
его.
     - И эта их система вовсе не так уж важна даже  для  него,  чтобы  так
волноваться.
     МакКейн вопросительно поднял глаза:
     - Какая система? Ты имеешь в виду Нолана? Русскую систему?
     - Да, конечно, что же еще?
     МакКейн нахмурился, не понимая,  к  чему  он  клонит.  Скэнлон  повел
глазами из стороны в сторону, словно показывая: и у стен бывают уши.
     - Они  тоже  никому  не  верят.  -  ответил  МакКейн,  кивнув,  чтобы
показать, что он понял знак. - Это что-то  вроде  условного  рефлекса.  Ты
знаешь, что крепостные Толстого не  хотели,  чтобы  он  отпускал  их.  Они
думали, что это ловушка. И учиться они тоже не хотели, потому что  думали,
что он обучит их и продаст царю в солдаты.
     Скэнлон грустно покачал головой.
     - Да, это ужасно. - Я не знаю, почему так получается.
     - Столетия жизни под властью хищных тиранов.  -  ответил  Скэнлон.  -
Система, только поощрявшая эксплуатацию.
     - Ты хочешь сказать - как у Бриттов?
     Скэнлон на мгновение взглянул на него.
     - Давай-ка выйдем прогуляемся. - предложил он.


     - Мне кажется, что ты начинаешь понимать, как делаются дела в  Замке,
Лью. У меня сложилось впечатление, что ты не новичок в таких делах, но где
ты набрался опыта - это целиком твое личное дело. - Они  вышли  из  задней
двери блока В на площадку для прогулок, где, как обычно по  вечерам,  было
полно серых фигур - гуляющих, стоящих, глазеющих.
     - И как тебе это место?
     - Странная тюрьма.
     - Да, это так. А у тебя есть какие-нибудь мысли, почему это так?
     МакКейн не видел смысла что-либо скрывать:
     - Это информационная шахта.
     - Да, это интересная мысль.
     - В каждой шахте есть шахтеры. И в каждой шахте  есть  руда.  В  этой
только трудно отличить руду от пустой породы.
     Да, МакКейн пришел к выводу, что все это заведение создано для  сбора
информации - занятие, к которому русские  всегда  питали  страсть.  И  для
агента  иностранной  разведки,  как  он  сам,  и  для  коренного  русского
диссидента Замок был полон людей, которые знали врагов режима  дома  и  за
границей, и, главное, их цели и н