дят. Но сначала я хочу знать о  тебе
побольше. Как тебя зовут? Откуда ты?...
     Потом была Люба, арестованная якобы  за  подрывную  пропаганду  среди
студентов в Ростове. Эта запугивала:
     - Они твердят миру, что они изменились, но  это  не  так.  Ничего  не
изменилось. Они все такие же гады. Они не дадут тебе спать неделю, а то  и
больше, посадят тебя в камеру, где мороз  ниже  нуля,  будут  морить  тебя
голодом, пока ты не сдашься. К тому времени, как тебя передадут вашим,  на
тебе уже не останется никаких следов пыток, но ты скажешь им все, что  они
захотят узнать. Ты мне нравишься. Я не хочу, чтобы ты причиняла себе боль.
Почему бы просто не облегчить свою участь?
     Эффект  был   противоположен   тому,   на   что   они   рассчитывали.
Первоначальный страх Полы уступил место  решимости,  выросшей  из  чувства
презрения. Бесконечные допросы продолжались и продолжались, на одной и той
же ноте, и постепенно с Протворнова и его труппы упала  маска,  они  стали
похожи на плохих актеров, исполняющих механические и  стилизованные  роли.
Изнуряющая монотонность была вовсе не специальным, как ей сперва казалось,
приемом, чтобы измотать ее. От допросов  в  памяти  остались  разрозненные
неопределенные   воспоминания,   допрашивавшие   рассуждали   о   религии,
общественных науках, вещах, которые не имели никакого отношения ни к  ней,
ни к ее положению - похоже, о чем угодно, лишь бы  убить  время.  Судя  по
всему, им больше было нечего сказать, и  они  просто  ждали,  пока  кто-то
другой решит, что делать дальше.
     Она наклонилась вперед, подоткнула одеяло под ноги, натянула  его  на
плечи. В камере было то жарко, то холодно, но никогда не  было  нормальной
комнатной температуры. Она тихо фыркнула. Вот, значит, как с ней  борются.
Если так, то это не только посредственно, но  и  просто  по-детски.  Можно
оказать себе медвежью услугу, переоценивая соперника. Может  быть,  именно
этим Запад занимался последние сто лет.
     Все эти дни, недели, месяцы - сколько уже она там  заперта,  -  чтобы
хоть  чем-то  заняться,  она  прокручивала  в  голове  старые  споры.  Она
вспомнила статьи о чудо-счетчиках  и  пыталась  изобретать  новые  способы
быстрого счета. Одна индуска перемножала в уме две тринадцатизначные цифры
за двадцать восемь секунд. Пола пришла к выводу, что лучше  всего  считать
слева направо, прибавляя частные суммы в прогрессии, а не так, как учили в
школе, справа налево. Может быть, в школе учили считать именно так, потому
что это занимало меньше места на бумаге. Она играла  со  словами.  Сколько
можно сложить палиндромов?  Вспоминала  бесполезные  факты.  Сколько  имен
собственных   начинается   на   Г?   Занималась   абстрактными    научными
рассуждениями. Как выглядел бы мир,  если  бы  постоянные  Планка  были  в
миллион раз больше? И просто вновь переживала свою жизнь.
     Из всей жизни в Массачуссетсе ей запомнились теплые летние  субботние
вечера, портовый рынок в Бостоне. Она уходила туда  со  своими  случайными
ухажерами, они шли в толпе,  по  тротуару  мимо  небольших  ресторанчиков,
заходили в один или два бара, потом соображали, где же наконец  поужинать.
Веселые  придурки  с  бесцветными  шутками   для   знакомства   долго   не
удерживались. У тех, кому было что сказать, получалось  лучше.  Эрншоу  не
хотел вписываться ни в одну из этих категорий. Пола часто  думала,  что  с
ним случилось после Первого Мая. Может быть, он уже не на "Терешковой".
     Ее раздумья прервал звук отпираемой двери. Дверь открылась внутрь,  и
охранник с пустым восточным лицом шагнул в камеру, на секунду задержавшись
снаружи.
     - Ты... давай выходи.
     Пола  вздохнула,  сбросила  одеяло  и  поднялась.  Она,  как   могла,
попыталась расправить помятую рубашку и брюки,  автоматически  смахнув  со
лба вечно сбивающуюся прядь. Охранник шагнул к ней и  протянул  руку,  как
будто собираясь вытянуть ее из камеры, Пола отступила и смерила его долгим
взглядом. Охранник заколебался и отошел в сторону. Они  вышли  в  знакомый
серый коридор с нумерованными дверями.
     Охранник провел ее вверх  по  лестнице,  за  угол,  и  вдоль  другого
коридора в узкий холл с кушетками  у  стенок.  Дверь  в  комнату  генерала
Протворнова была открыта и Пола увидела его уже сидящим внутри за столом с
сигаретой в зубах. Охранник махнул ей рукой, но не успела  она  сделать  и
шаг вперед, как в комнате раздался телефонный звонок и в  двери  показался
второй офицер, таким же жестом остановивший ее. Он захлопнул дверь и  Пола
отступила. Двое охранников перешли в режим зомби  и  стояли  в  нескольких
ярдах, глядя в разные стороны, и вероятно,  понятия  не  имея,  что  будет
дальше. Она  села  на  скамейку,  ожидая  их  реакции,  но  они  никак  не
отреагировали.
     Из-за другой двери вдруг послышался  громкий  разговор,  она  подняла
голову, и в этот момент дверь открылась и наружу вышел русский  лейтенант.
Ему вслед летел саркастический женский голос, Пола поняла только несколько
фраз, ее русский был не настолько хорош:
     - Правильно, давай беги,  зови  охрану...  боишься,  укушу?  А  мы-то
думали, что вы защищаете нас!
     - Сядьте, пожалуйста. - Вмешался другой, мужской, голос.
     Лейтенант вернулся к двери.
     - Вы хотели поговорить с компетентным специалистом? Так вот, сейчас я
найду такого специалиста. У нас ведь компетенции не хватает.
     - Мозгов у вас не хватает! -  выругалась  женщина.  -  Я  вам  что  -
карманник или блядь? Я старший научный сотрудник, из Новосибирска. Вам это
о чем-то говорит?
     Пола подняла  брови.  Новосибирск  был  одним  из  крупных  советских
научных центров, особенно в области физики.
     - Меня бросили сюда по политическим причинам, мои права нарушены, и я
протестую против  того,  как  со  мной  обращаются.  Я  требую  встречи  с
начальником этого заведения. Вы что, не соображаете? За  такое  вас  могут
отправить обратно на Землю, на десять лет в лагеря!
     - Потерпите немного, если можете. Я  получу  инструкции.  -  с  этими
словами лейтенант окончательно вышел из комнаты. Охрана вытянулась.
     - Вольно, вольно. - буркнул лейтенант. - Присмотрите, чтоб эта  сучка
не смылась. О Господи, еще одна. - он увидел на скамейке Полу.
     Лейтенант оставил дверь открытой и Пола слышала  обрывки  телефонного
разговора.
     - Да, это полковник Тюленев. Извините, Сергей Геннадьевич есть? А  вы
его не видели?... У нас проблема. Найдите его, и пусть  он  позвонит  мне,
ладно? Нет, ничего страшного, но я бы хотел...
     Тут Пола сообразила, что  женщина,  кричавшая  в  кабинете,  стоит  в
дверях. Она посмотрела на  Полу,  затем,  бросив  безразличный  взгляд  на
охранников,  подошла  к  ней  и  села  рядом.  Охранникам   было   сказано
проследить, чтобы она не смылась. Она не смылась, поэтому они остались  на
местах и не вмешались.
     Этой женщине больше сорока, подумала Пола. Плотная фигура в рыжеватом
свитере и коричневой юбке. Ее огненные  рыжие  волосы  волнами  падали  на
плечи, твердое скуластое лицо, у нее был четко очерченный лоб, выступающий
решительный  подбородок  и  ясные  уверенные  глаза.  Она  еще  не  успела
отдышаться и грудь заметно вздымалась. Несколько секунд она изучала  Полу,
а затем что-то прошептала по-русски. Пола  не  поняла,  что,  но  тон  был
дружелюбным и заинтересованным. Невольно у нее  возникло  горячее  желание
поговорить с этой женщиной, ей  очень  хотелось  использовать  возможность
по-настоящему поговорить с человеком, впервые с того дня, как она и Эрншоу
были арестованы. Она покачала головой и ответила,  что  она  иностранка  и
плохо говорит по-русски.
     - Англичанка? - по-русски спросила женщина.
     - Нет. Американка. - так же по-русски ответила  Пола,  опять  покачав
головой.
     Женщина понимающе хмыкнула и перешла на английский, понизив голос  до
шепота:
     - Я слышала, что недавно арестовали  двух  американских  шпионов.  Вы
одна из них?
     Пола пожала плечами и не ответила. Женщина чуть заметно улыбнулась  и
наклонилась ближе.
     - Послушайте меня, я знаю их лучше. Они будут запугивать вас. Но  это
блеф - Сталин давно в могиле, а те окаменелости, что  заправляют  сегодня,
слеплены из другого теста. Вся эта сгнившая система вот-вот развалится,  и
они знают это. Не бойтесь, и ни в чем не признавайтесь. Когда они  увидят,
что у них не получается, они отступятся.
     Прежде чем Пола успела ответить, из кабинета вышел полковник.
     - Это еще что!? - рявкнул он на охранников. - Американка в  одиночном
заключении и ей запрещено с кем-бы то ни  было  разговаривать!  Запрещено!
Ясно!? - он повернулся  к  русской.  -  А  вы,  умничаете  здесь,  вам  не
разрешали выходить из помещения. Сейчас здесь будет генерал.
     Полковник взялся за дверь рукой. Русская встала и зашла внутрь, гордо
и не торопясь, на ходу обернувшись  и  ободряюще  кивнув  Поле,  словно  в
подтверждение своих слов. Весь разговор занял не больше нескольких секунд.
Может быть, потому, что ей так хотелось этого разговора, когда  Протворнов
наконец  вызвал  ее  в  кабинет,  Пола  чувствовала,  что  какая-то  часть
несгибаемой силы,  которую  излучала  русская,  перешла  к  ней.  Она  все
отрицала и ни в чем не призналась. Ей угрожали, она не  обращала  внимания
на угрозы. То же самое повторилось и в следующий раз, и еще раз.
     И в конце концов, как и говорила русская, следователи сдались. В один
прекрасный день Поле объявили, что ее увозят, но не в Москву, а  наоборот.
Ее должны перевести в место, которое называется Замок.



                                    17

     Два красноармейца, в клубах дыма от догорающего  немецкого  танка,  с
автоматами за  плечами,  вскарабкались  на  купол  разбитого  рейхстага  в
Берлине и установили там красный флаг. Зазвучало триумфальное  крещендо  и
на весь экран  гордо  развернулся  серп  и  молот  на  фоне  неба  и  трех
пролетающих штурмовиков.
     Когда зажегся свет,  многие  захлопали.  Субботнее  кино  в  блоке  В
закончилось.  Фильм  был  о   русском   Джеймсе   Бонде   времен   Великой
Отечественной, по имени Штирлиц,  который  внедрился  в  нацистское  СС  и
саботировал  попытки  Генриха  Гиммлера  и  Аллена   Даллеса,   тогдашнего
руководителя американской разведки в Европе, установить сепаратный  мир  с
Западом в  начале  1945  года.  Такое  соглашение  позволило  бы  нацистам
сконцентрировать все свои оставшиеся силы против Советского Союза и, после
устранения  Гитлера,  как  утверждалось  в   фильме,   объединить   усилия
американцев, англичан и немцев против русских - типичный коварный  заговор
по защите их капиталистических интересов.
     Стройные ряды зрителей рассыпались, заключенные уносили  свои  стулья
назад в камеры, а охранники, которые  тоже  смотрели  сзади,  вернулись  к
своим обязанностям. МакКейн шел  рядом  с  Питером  Сэрджентом,  когда  их
догнал Смовак.
     - А, вот и вы. Ну,  теперь  вы  увидели,  как  Штирлиц  спас  нас  от
британско-английских заговорщиков? Даже не знаю, как нам благодарить  нашу
партию и правительство.
     МакКейн никогда не мог понять, говорит Смовак  серьезно,  или  шутит.
Штирлиц был явно  выдуман,  а  сюжет  имел  лишь  отдаленное  отношение  к
реальным событиям.
     - Вы всему этому верите, да? - скептически спросил Сарджент.  Немного
поговорив с ним, МакКейн начал подозревать, что он тоже связан с  западной
разведкой.
     - Штирлиц среди русских - легендарная личность. Многие не сомневаются
в том, что он настоящий.
     - Ну да, и в том, что он говорит - тоже.
     - А откуда вы знаете, что это  было  не  так?  -  с  вызовом  спросил
Смовак. - У русских свое дерьмо, у нас свое. Откуда вы знаете,  кто  прав,
кто виноват?
     - Когда Мосфильм выпустит картину, которую не нужно будет  утверждать
партийному цензору, тогда и  поговорим.  -  ответил  Сэрджент.  Он  поднял
кверху свой стул и направился к  лестнице,  ведущей  на  верхний  уровень.
Остальные направились к двери блока В-3 и  вошли  внутрь  под  сумасшедший
аккомпанемент гудков и мигание сигнальной  лампочки.  За  их  спинами,  на
площадке блока прогудел другой гудок, пониже - сигнал к отбою. Через  пять
минут все должны находиться по своим камерам,  через  час  будет  выключен
свет. Переклички, типичной для старинных тюрем,  здесь  не  было.  Подсчет
людей и проверка выполнялись автоматически, компьютерами, которые  следили
за электронными браслетами на руках заключенных.
     Внутри камеры  Ко,  сидя  с  книжкой  в  руках,  молча  смотрел,  как
киношники расходятся  по  койкам.  Рашаззи  и  Хабер  вернулись  к  стопке
изрисованных формулами бумаг на столе.
     - Теперь нам нужно выразить первообразную вэ через тета и  избавиться
от икс штрих.
     - Используй выражение для интеграла  работы,  -  подсказал  Хабер.  -
Сейчас... Ага, вот здесь.
     - Почему бы вам не выучить язык, который понимали  бы  окружающие?  -
буркнул Смовак, проходя мимо.
     - Возможно, нам  больше  нравится,  когда  они  нас  не  понимают.  -
недвусмысленно ответил Хабер. Смовак поднял брови.
     Мунгабо вскарабкался на свою койку над МакКейном, и улегся на  спину,
сложив руки под головой и уставившись в потолок.


     - В русских фильмах никогда не увидишь голой задницы,  -  пожаловался
он. - Черт с ней, с политикой, и фильм неплохой... но хоть бы одна попка.
     Мимо прошел Лученко, направляясь в  конец  камеры,  за  ним  Нолан  и
Майскевик.
     - Хоть бы одна задница - громко повторил Мунгабо, специально для них.
     - Империалистическое разложение.  -  фыркнул  Лученко.  -  Им  больше
нечего предложить.
     - Нечего? Нечего? - пробормотал Мунгабо,  устремив  взгляд  на  своих
настенных красоток.
     МакКейн улыбнулся про себя, снимая куртку, свернул  ее  и  спрятал  в
плоский ящик под койкой. Возле его койки остановился шедший следом Евгений
Андреев,  седобородый  шестидесятилетний  мужчина  с  широкой  лысиной   и
блестящими серыми глазами - они могли бы принадлежать  и  тридцатилетнему.
МакКейн сразу почувствовал  в  нем  настоящего  человека,  и  доверял  ему
больше, чем кому-либо из живущих в дальнем конце камеры.
     - Они сами накликали на себя беду - я имею в виду немцев.  -  заметил
Андреев. - В 1917 они отправили Ленина в Россию,  чтобы  он  вывел  ее  из
войны. Но именно государство, созданное  Лениным,  окончательно  разрушило
Германию. Вот вам ирония судьбы.
     - Похоже, вы немало об этом знаете.
     - Да, мой отец был там, - в армии Конева, в 1945.
     Скэнлон появился как раз, когда МакКейн собрался идти  в  умывальник.
Он нес авоську с грейпфрутами, которые  положил  на  свою  койку.  МакКейн
вопросительно кивнул, и Скэнлон пояснил:
     - У моего приятеля друг работает в  агрозоне.  Я  за  ними  во  время
фильма сходил. Это вполне  легально.  Если  заработал  премию,  то  вместо
зачетов можно получить вот этим.
     - Я их не пробовал с тех пор, как уехал из Штатов. Сколько?
     - Зачет... - Скэнлон бросил взгляд на МакКейна. - За два.
     - Капиталист!
     - А как же? Жить-то надо.
     МакКейн взял пакет с туалетными принадлежностями и  зашагал  в  конец
камеры. В соседней секции за средним столом играли в карты Смовак,  Воргас
и Чарли Чан, азиат с Амура, имя которого не мог  произнести  никто,  кроме
него. Он был стройным,  с  оливковой  кожей,  узкими  глазами,  тоненькими
усиками и прилежным выражением лица.  Сзади  на  койке  уже  храпел  венгр
Гоньяреш. Сейчас он работал снаружи, в грузовых отсеках центральной  части
станции.  В  следующей   секции   якут   по   имени   Нунган   и   афганец
экспериментировали  с  новейшим  изобретением  в  области  игр  -  детским
бильярдом,  где  нужно  было  запускать  стеклянные  шарики  по  наклонной
деревянной доске с луночками и штырьками. Идею подал Рашаззи,  очаровавший
"Драконшу", огромную женщину с грубым лицом, работавшую на складе, которая
купила целую коробку таких шариков в детском магазинчике в Новой Казани.
     Сейчас МакКейн уже не замечал странный запах, ударивший  ему  в  нос,
когда он впервые вошел в камеру.  Он  уже  узнал,  что  это  запах  дикого
чеснока, который многие сибиряки, особенно якуты, раньше  традиционно  ели
зимой, когда других овощей просто не было, а сейчас жевали его  просто  по
привычке. Запах въелся в их дыхание и исходил изо всех пор.
     - Да, я знаю. От нас несет точно так же. - замети ему Сэрджент, когда
МакКейн пытался описать запах. - Чудовищная  вонь  -  как  птичий  корм  в
паршивом зоомагазине.
     Если о запахе было сказано и не очень точно, то уж об интенсивности -
да.
     Интересно, кого они  подкупали  в  агрозонах,  чтобы  выращивать  эту
дрянь? Вряд ли всезнайки-планировщики из Москвы включили  дикий  чеснок  в
списки производимого на станции.
     С другой стороны на  койке  растянулся  француз  Тоген,  как  всегда,
опечаленно глядевший на фотографию женщины на тумбочке. Он занимался  этим
почти все свободное время, когда не гулял на площадке или не  прохаживался
с отсутствующим видом по улице Горького.  Время  от  времени  он  бормотал
что-нибудь вроде "Ах, Мими, где ты теперь?" или "Ах, Мими, в чем была наша
ошибка?". Время от времени женские имена менялись, фотография на  тумбочке
- тоже.
     В последней секции вместе сидели Лученко, Майскевик и Нолан. Напротив
них вылез из своей койки поляк Боровский. В отличие от  своего  галльского
соседа, он был жизнерадостным, прагматичным и всегда  готовым  помочь.  Но
как это следовало понимать? Он все же принадлежал  к  группе  из  дальнего
конца камеры, которую МакКейн рассматривал,  как  личных  друзей  Лученко.
Россия  приобрела  дурную  известность  своей   способностью   вводить   в
заблуждение, а Замок был ее маленькой копией.
     - Прежде всего прибыль, люди потом! - набросился на  МакКейна  Нолан,
когда тот проходил мимо.  -  Капитализм  убивает  все  живое.  На  острове
Манхэттэн когда-то водились бобры. Вы знаете это? А дикие голуби?
     -  Спроси  у  сибирских  мамонтов.  -  ответил  МакКейн,   заходя   в
умывальную. Секунду спустя он высунул голову:
     - А что касается Манхэттэна, то бобрих там и  сейчас  хоть  отбавляй.
(Beavers - жаргонное выражение, означающее женские половые органы  (что-то
вроде шмоньки) - прим. перев) Спроси у Мунгабо. - тут он скрылся  обратно,
довольный собой.
     Дверь опять открылась и в  умывальник  вошел  Боровский.  Они  встали
рядом, глядя в стенку. Из кабинок, где закрылись  два  азиата,  доносились
жуткие звуки и запахи. Но чеснок забивал все.
     - Чудо, что мыши Рашаззи здесь не дохнут. - заметил Боровский.  Возня
в клетке за дверью подтвердила его слова. МакКейн не отвечал.  Он  заметил
выражение лиц Лученко и Майскевика, когда  он  высунулся  из  умывальника,
чтобы ответить Нолану. Шея у него зачесалась.
     - Что вы думаете об этом фильме? - спросил Боровский.
     - Мммм... А, стандартная ерунда.
     - Вы знаете, в России учат в школах, что именно их вступление в войну
с Японией принесло победу. Но  ведь  это  было  только  за  неделю  до  ее
окончания, не так ли? И разве американцы не сбросили к тому времени на них
свою первую атомную бомбу? - Боровский увидел, что МакКейн не слушает его.
Застегивая  ширинку,  он  наклонился  ближе  и,  перед  тем,  как   выйти,
прошептал:
     - Будьте осторожны снаружи.
     В одной из кабин спустили  воду.  МакКейн  попытался  восстановить  в
памяти все детали последней секции, когда он проходил через  нее.  Лученко
сидел за последним столом, справа, посередине, Майскевик стоял сзади него,
а Нолан сидел на своей койке. Тоген лежал на своей койке слева, Боровский,
вероятно, тоже там. На столе перед Лученко лежала  пачка  сигарет,  книга,
жестяная банка, используемая вместо пепельницы, пара журналов и на дальнем
конце стола - большая керамическая  кружка  с  дымящимся  чаем,  вероятно,
принесенная Боровским. МакКейн тщательно обдумал все это; потом  нагнулся,
приоткр