крошечная
раковина и туалет.
     МакКейн приподнялся на локте, двигаясь медленно и осторожно. В голову
опять ударила боль, он замер, не двигаясь, и через несколько  секунд  боль
прошла. Он сел, отбросил одеяло без пододеяльника в сторону и свесил  ноги
с койки. Опять подступило  головокружение,  потом  тошнота.  Он  попытался
собраться с силами, чтобы добраться до унитаза,  но  все  прошло.  Натянул
мешковатые штаны,  мягкие  тряпичные  туфли,  которые  выдали  ему  вместо
отобранной одежды. Встал, покачиваясь, как пьяный и подошел к столу. Среди
прочих книг на полке стоял роман о путешествии в  Якутию  в  девятнадцатом
веке. МакКейн снял его с полки, открыл;  на  задней  странице  обложки,  в
дюйме от верхнего края были  выдавлены  три  маленьких  метки.  Он  сделал
ногтем  четвертую,  поставил  книгу  на  место  и  отошел  к   умывальнику
сполоснуть лицо. В теле чувствовалась странная тяжесть.
     После ареста он ни разу не видел Полу.  Допросы  были  постоянными  и
выматывающими, но пока к нему относились нормально. Без  сомнения,  Советы
собирались полностью использовать пропагандистские возможности ситуации  и
не собирались подставлять  себя  под  обвинения  противоположной  стороны.
Сколько времени может длиться такая ситуация  -  это  уже  другой  вопрос,
думал МакКейн, вытираясь и глядя  в  металлическое  зеркало,  вделанное  в
стену. Русские, конечно не будут торопиться, чтобы облегчить  давление  на
Штаты, и, может быть, поэтому он до сих пор лишен возможности связаться со
своим начальством на  Земле.  Собственно  говоря,  в  разговорах  даже  не
упоминалось о том, знает ли об этом инциденте широкая публика.
     Выйдя из-за перегородки, он еще  не  успел  натянуть  рубашку,  когда
зарешеченное окошко в двери приоткрылось и стали  слышны  голоса  снаружи.
Чьи-то глаза с секунду внимательно изучали его, а потом  дверь  открылась.
Вошел высокий седой мужчина с эспаньолкой, сопровождаемый вторым, помоложе
и смуглым. Оба были одеты в белые врачебные халаты и серо-белые  клетчатые
штаны. Два охранника в форме остались  снаружи,  когда  старший  захлопнул
дверь. МакКейн напрягся, но поведение этих двоих не было угрожающим.
     - Ну, как вы себя сегодня чувствуете? - поинтересовался бородач.  Его
голос был доброжелательным и будничным, словно МакКейн знал, о  чем  речь.
МакКейн промолчал.
     - Тяжело? Координация нарушена? Голова кружится, а? - бородач  уселся
на край стола, и, сложив руки, оглядел МакКейна с ног  до  головы.  Второй
поставил на стол черный медицинский саквояжик.
     - Ну-ну, - продолжил бородатый после небольшой паузы. -  Вряд  ли  мы
сможем помочь нашему пациенту, если он не говорит ни слова, не так ли?
     - Помочь в чем? - ответил МакКейн. - О чем вы говорите?
     Бородач заинтересованно посмотрел на него.
     - Вы знаете, кто я такой? Пауза.
     - Нет.
     - Ага. - Бородач взглянул на коллегу.  -  Я  думаю,  здесь  полностью
блокировано. - потом вернулся к МакКейну. - Я доктор Кожакин. Мы  виделись
с вами и раньше, уверяю вас, и даже несколько раз. Понимаете ли,  вы  были
немного больны. - Он сделал небрежный жест.  -  Это  обычно  у  людей,  не
привыкших   к   межпланетной   среде   обитания.    Болезнь    космической
акклиматизации. Свою роль играет невесомость при полете на  станцию,  свою
роль - избыток космического излучения,  но  в  основном  это  расстройство
механизма равновесия, адаптирующегося к  вращающейся  конструкции.  Эффект
может быть очень неприятным,  пока  нервная  система  не  приспособится  к
этому.
     - В самом деле? - МакКейна, похоже, это не убедило. - И это  вызывает
амнезию?
     - Мы дали вам довольно сильный  седатив.  -  пояснил  Кожакин.  -  Вы
отключились на пару дней. То, что вы чувствуете,  это  побочное  действие.
Иногда может немного пострадать память, как от удара по голове.
     МакКейн внутренне насторожился, хотя виду не подал.  Кожакин  пытался
объяснить потерю памяти и остальные симптомы действием  лекарств.  МакКейн
хорошо знал, что психологам-исследователям, терапевтам, впрочем,  так  же,
как и полиции и военным были известны чрезвычайно  мощные  вещества.  Хотя
столь  любимой  романистами  "сыворотки  правды"   не   существовало,   но
совместная  химическая  атака  на  организм   различных   стимуляторов   и
депрессантов действовала  на  разных  людей  по-разному,  так  что  строго
говоря, что-то подобное было возможным. Неожиданно он подумал, что,  может
быть, допросы не были такими уж вежливыми.
     - Ну, давайте посмотрим. - начал Кожакин. Он усадил МакКейна на  край
койки, заглянул к нему в рот, посмотрел язык, вгляделся в глаза и  потыкал
в грудь и спину стетоскопом.  Ассистент  готовил  манометр  для  кровяного
давления. "И пару пробирок для анализов мочи и крови", - обратился к  нему
Кожакин.
     Разрозненные  воспоминания  стали  возвращаться  к   МакКейну.   Лицо
русского  в  форме  генерал-майора,  черные  волнистые  волосы  с   серыми
стрелками, яркие пронизывающие глаза под отекшими веками, грубые  мордатые
щеки и двойной подбородок. "Очевидно, что вы не журналист... Вы знали, что
содержалось в этом файле?... Кто послал вас?..." Там был и другой русский,
неотделимый от генерала, как часть картины, возникшей в  памяти  МакКейна,
но его уже было не вспомнить.
     Кожакин накачивал воздух в манжету манометра,  внимательно  глядя  за
лицом МакКейна.
     - Мозги заработали, да? Что-то вспоминается?
     - Какой сегодня день?
     - Четвертое мая. Вы злоупотребили вашим положением гостя первого,  на
следующий день заболели, и два дня были в отключке.
     Если бы это было так, то в книжке должна была быть одна заметка, а не
три, подумал МакКейн. Странно, при каждом пробуждении он не забывал  вести
счет дням - по крайней мере пробуждениям - и до сих пор не мог  вспомнить,
как он это делал. Это говорило о том, что в неуправляемом состоянии он был
дольше, чем утверждал Кожакин. И об очень сильном наркотике, что  само  по
себе не было ободряющей мыслью.
     - Вы, наверно, чувствуете себя слабым и больным: просто  вы  потеряли
много веса. - продолжал Кожакин. - Я дам вам немного таблеток  -  на  этот
раз без подвоха, обещаю - и мы переведем вас на усиленное  питание,  чтобы
вы окрепли. Уверен, что генерал Протворнов не хочет,  чтобы  вы  думали  о
нас, как о негостеприимных хозяевах. -  он  увидел  невольно  вздрогнувшее
лицо МакКейна. - Я вижу, вы вспомнили имя? Это хорошо.
     Кожакин  снял  манжету  с  руки  МакКейна  и  взглянул  на   него   с
нескрываемым сарказмом.
     - Ну что ж, скоро вы будете в нормальном состоянии, мистер Эрншоу  из
Службы  Новостей  Пасифик.  Надеюсь,  ваши  читатели  не  будут   чересчур
взволнованы, если какое-то время не увидят ваших репортажей.
     МакКейн бесстрастно смотрел, как  Кожакин  передал  манометр  обратно
ассистенту и черкнул какие-то цифры на карточке.  Из  обстоятельств  их  с
Полой ареста было очевидно, что все их прикрытие разлетелось на кусочки.



                                    7

     - Вы были арестованы в месте, где не имели права находиться, во время
получения дезинформации, сфабрикованной, чтобы дискредитировать  Советский
Союз, причем в масштабах, которые могли бы иметь тяжелейшие  международные
последствия. У  вас  обнаружено  специальное  шпионское  оборудование,  вы
прилетели сюда под вымышленными именами и с  вымышленными  документами.  -
генерал-майор  Протворнов  сделал  паузу,  чтобы  его   слова   дошли   до
собеседника. Вся сцена разыгрывалась в  расчете  на  Полу  -  вряд  ли  он
впервые расследовал такое дело.
     - Все мы уважаем лояльность, и мы гордимся своей лояльностью, но есть
пределы, за которыми она превращается в неразумное упрямство.  Но  крайней
мере скажите нам, кто вы, и что за организация вас  послала.  Согласитесь,
мы должны знать хотя бы это.
     Пола Брайс съежилась под ярким светом, глядя  на  неясный  силуэт  на
другом конце стола. По крайней мере свет бил в глаза не так ярко, как весь
вчерашний день. И натянутый тон Протворнова был  отдыхом  после  криков  и
нетерпения других начальников, допрашивавших ее сначала, до того, как  она
свалилась больной несколько дней назад. Все это - часть игры, говорила она
себе. И постоянная борьба  со  сном,  усталостью,  страхом,  и  постоянные
догадки - какие угрозы реальны, какие - пустой звук,  а  какие,  глядя  по
обстоятельствам, могли быть и тем и другим.
     Ссадины на ее  теле  все  еще  саднили  после  сурового  обращения  в
штаб-квартире внутренней безопасности, где ее встретили  две  охранницы  с
животными лицами и сложением тяжелоатлетов - несомненно, ритуал, где  роли
устанавливались  с  самого  начала.  Потом  начались   тяжкие   испытания,
многочасовые допросы, один и тот же вопрос, повторяемый без конца,  намеки
на ее дальнейшую судьбу, о которой, судя по двум  охранницам,  можно  было
догадаться.
     Но она не сказала ничего. Она  постоянно  заставляла  себя  повторять
вбитую ей в голову людьми Фоледы фразу. "Молчи, отрицай все, никогда ни  в
чем не признавайся и не подтверждай, даже если это настолько очевидно, что
бросается всем в глаза" - учил ее один из них. "Одно  тянется  за  другим.
Первое признание - первый  шаг  по  наклонной,  и  чем  ниже,  тем  больше
скользишь. Это как бросать курить: больше ни  одной  сигареты.  Ни  одной,
потому что между  "ни  одной  сигареты"  и  "несколько  сигарет"  огромное
различие. А между  двумя  и  тремя,  четырьмя  и  пятью,  девятнадцатью  и
двадцатью разницы мало. Понятно? Так же и с информацией. Стоит первый  раз
поддаться, и ты уже не выкарабкаешься".
     Может быть, она уже сказала что-то, сама того не зная?  Два  дня  она
болела - так ей сказали - акклиматизационной болезнью, такое  случается  с
некоторыми людьми в космосе. Она плохо помнила это, но судя по  тому,  как
она  себя  чувствовала,  когда  пришла  в  себя,  ее   накачали   каким-то
наркотиком. Доктор сказал ей, что это седатив. Перед тем, как  отправиться
на задание, ей что-то говорили о наркотиках... она не помнила, что. Сейчас
она не могла ясно вспомнить вообще ничего. Ей хотелось одного - отдохнуть,
уснуть... Все кругом чересчур запутано и требует слишком  больших  усилий,
чтобы думать.
     - Так мы ни к чему не придем. - недовольно вмешался сидящий  рядом  с
Протворновым полковник, помоложе, с  очень  деловым  видом,  производивший
впечатление самолюбивого и беспринципного. Звали его Бывацкий. - Дайте нам
полдня, и я сообщу вам все, о чем вы хотите знать.
     Блеф, подумала Пола. Добряк - злюка. Часть игры.
     - Мы надеемся, что не дойдем до крайностей. - рявкнул  Протворнов.  -
Вы признаете, что проникли на  "Валентину  Терешкову"  под  чужим  именем,
намереваясь совершить акт шпионажа?
     Она подняла голову, притворяясь еще более подавленной, чем была.
     - Что?
     - Вы  признаетесь,  что  проникли  сюда  под  чужим  именем  с  целью
шпионажа?
     - Я ни в чем не признаюсь.
     - Но это же очевидно.
     - Я хочу связаться с представителем правительства Соединенных Штатов.
     - Вы прекрасно знаете, что на борту нет такого представителя, вам  не
с кем говорить.
     - Я не сказала говорить. Я сказала - связаться.  Вы  можете  устроить
это.
     - Это невозможно.
     - Почему?
     - В настоящий  момент  это  невозможно.  Кроме  того,  вы  не  в  том
положении, когда можно ставить условия. Я повторяю, признаетесь ли вы, что
проникли сюда под чужим именем?
     - Я ни в чем не признаюсь.
     - Ваше имя?
     - Я хочу связаться с представителем моего правительства.
     - Вы до сих пор утверждаете, что вы - Пола Шелмер?
     - Так сказано в моих документах.
     -  Вы  по-прежнему  утверждаете,  что  являетесь  сотрудником  Службы
Новостей Пасифик, Калифорния?
     - Я ничего не утверждаю. Все равно вы поверите только в  то,  во  что
захотите. - Ошибка, вскрикнуло ее второе  "Я".  Она  начала  отвечать  им.
Раскрыла она что-нибудь, или нет, это уже не имеет  значения.  Первый  шаг
был сделан.
     - Вы прекрасно понимаете, что это не тот случай. У вас было  с  собой
специальное оборудование - согласитесь, вряд ли агентство новостей  выдает
такую  аппаратуру  своим  сотрудникам.  -  голос  Протворнова  сейчас  был
обыденным, почти  дружеским.  Он  опустил  лампу,  словно  показывая  этим
жестом, что эти ненужные неприятности позади. Ей нужно  говорить,  значило
это. - Ясно, что вас использовало американское правительство. Ну хот  это,
по крайней мере,  правда?  -  в  его  голосе  мелькнула  нотка  сожаления,
казавшаяся почти настоящей. Или она услышала в нем то, что в глубине  дыши
хотела услышать? Возникла короткая пауза. Ее голова опустилась вниз, мысли
смешались. - Это правда, не  так  ли?  Вы  ведь  не  работаете  на  Службу
Новостей Пасифик?
     - Нет - услышала она  свой  шепот,  и  тут  же  ее  внутренний  голос
протестующе вскрикнул - слишком поздно.
     - Вы работаете для американского правительства. Это правильно?
     Она вспомнила, откуда-то из далекого  прошлого,  как  торговцев  учат
заканчивать спор с клиентом: серией  утверждений,  с  которыми  трудно  не
согласиться. Раз начавшись, беседа уже не может отклониться  из  заданного
русла, и  уже  проще  соглашаться  с  всеми  предложениями  торговца,  чем
отвергать их. Она только что сделала первый  шаг  по  наклонной,  даже  не
сказав Протворнову то, что он и так знал, а  просто  согласившись  с  ним.
Пола покачала головой и промолчала.
     - Для какого правительственного учреждения вы работаете? -  Пауза.  -
ЦРУ? - Еще пауза. - РУМО? - Молчание. - Я должен  напомнить  вам,  что  мы
можем   повторить   наши   вопросы,   но   с   использованием   аппаратуры
физиологического    наблюдения,    которая   сделает    укрывание   истины
невозможной...  Итак,  мы знаем,  что вы не работаете для Службы  Новостей
Пасифик,   и  что  вас  послало  американское   правительство.  А  теперь,
исключительно   для   протокола,   и  для   последующей   передачи   вашим
представителям,  а также различным  организациям по защите  прав человека,
которые заботятся о людях в таком положении, как вы - назовите ваше имя.
     - Я хочу связаться с представителем правительства Соединенных Штатов.
     Бывацкий поднялся, фыркнув, и отошел к  стене,  из  ее  поля  зрения.
Протворнов поднял руку, потер бровь, откинулся с тяжелым вздохом на спинку
кресла.
     - Послушайте, из содержимого файла, который вы копировали, совершенно
ясно, что  вашим  заданием  было  получить  дезинформацию,  созданную  для
поддержания пропагандистской кампании,  развернутой  вашим  правительством
относительно "истинного назначения" "Валентины  Терешковой"  -  Протворнов
поднял глаза и неожиданно и резко крикнул: - Вам знакомо имя "Волшебник"?
     Еще до того, как она осознала сказанное им, на ее лице уже  отразился
ответ. А Протворнов продолжал дальше, как будто  сказанное  им  не  стоило
даже упоминания: "Вы  прекрасно  знаете,  что  Волшебник  был  предателем,
раскрытым нашей контрразведкой. Он признался во всем и добровольно заявил,
что информация, помещенная им в этот файл, была лживой. Он работал в одной
упряжке  с  американскими  пропагандистами,  с  целью   обмануть   мировое
общественное мнение в то время, когда вновь  возникающие  великие  державы
все еще остаются неприсоединившимися. Мы можем  показать  вам  видеозапись
его признаний. И могу вас уверить, он сделал это  добровольно".  Пола  все
еще выглядела сомневающейся. "Мы можем привезти Волшебника сюда и устроить
вам встречу, чтобы он рассказал вам все лично, если это убедит вас".
     Пола опустила глаза. Смысл сказанного не дошел до нее. Или она просто
смущена? Она устало взглянула на Протворнова: "Какая разница, поверю  я  в
это или нет?".
     Протворнов наклонился вперед,  Пола  почувствовала,  что  и  Бывацкий
зашевелился в углу. И опять она слишком поздно поняла, что сказала не то.
     - Как вы не понимаете? Ведь  все  крутится  вокруг  этого.  Вам  было
сказано, что эта станция - замаскированная  военная  платформа,  так?  Они
описали всевозможное оружие, спрятанное здесь, так? А подтверждением этому
был файл, собранный Волшебником. Чего вы так  испугались?  Не  волнуйтесь,
это логически вытекает из тех фактов, которые  у  нас  есть...  Вы  должны
понять: все дело в том, что вам лгали... лгали, как лгут всему миру. Как я
только что говорил, я уважаю вашу лояльность, но не позволяйте ей ослепить
вас настолько, чтобы не видеть, что Соединенные Штаты иногда бывают далеки
от совершенства, и что Советский Союз не всегда неправ. - Он поджал,  пока
смысл его  слов  дойдет  до  нее,  потом  продолжил.  -  Видите  ли,  я  с
полковником Бывацким не сходимся в одном - я верю, что  все  мы  одинаковы
под  различной  внешностью:  несчастные  жертвы  ошибок  истории  и  наших
ненужных взаимных подозрений.
     - Мне не стоит и говорить о том, к какой трагедии может привести  эта
паранойя. - Протворнов поднял руку, словно опережая ее ответ. -  Да,  и  с
нашей стороны, точно так же, как и с вашей. Мир  трясется  от  страха  уже
полстолетия. Но разве вы  не  видите  альтернативы?  Раз  и  навсегда  все
заблуждения, на которых основывалась эта паранойя,  будут  показаны  всему
миру. Это не  положит  конец  всем  разногласиям  между  нашими  народами,
которые истощали нас так долго, конечно, но это будет большой шаг в  перед
к разрядке наших отношений. И кто-то должен сделать первый  шаг  прочь  от
пропасти. Неужели вы не дадите этим людям, там, внизу - хотя бы один  шанс
на надежду?
     Пола заморгала, тщетно пытаясь понять его.
     - Я не уверена, что понимаю вас. - Ее голос был сухим и надтреснутым.
Протворнов налил  в  стакан  воду  из  графина,  стоявшего  перед  ним,  и
передвинул стакан через весь стол. Пола посмотрела на стакан, и неожиданно
ей стало все равно, хорошо это или плохо. Она одним глотком  выпила  воду,
благодарно взглянув на генерала.
     -  Мы  готовы  провести  лично  вас  по   всем   секциям   "Валентины
Терешковой", где,  как  вам  было  сказано,  укрыто  вооружение.  Вы  сами
увидите, что все эти обвинения - неправда. - Протворнов взмахнул руками. -
Что может быть честнее этого. Мы хотим, чтобы правда стала известной.
     Пола поставила  стакан  на  край  стала,  обратив  внимание  на  свою
дрожащую  руку.  "А  почему  бы  не  открыть  станцию  для   международной
инспекции, если вы хотите именно этого? Пусть все прилетят и посмотрят?"
     Протворнов взмахнул руками.  "Именно  это  я  бы  и  сделал,  будь  я
генеральным секретарем партии. Но я не товарищ Петрохов. И по ряду причин,
обсуждать которые - не мое дело, наша политика -  не  выставлять  себя  на
показ всему миру просто для того, чтобы доказать наши мирные намерения.
     - Вы уже проявили свои мирные  намерения.  -  сказала  Пола,  потирая
живот.
     - Я прошу прощения за этот инцидент. Ответственные за  это  охранницы
были только что переведены из военного штрафного батальона, где  обращение
другое. Они будут наказаны и переведены.
     Свое дело они уже сделали, подумала Пола. "Я все же не  уверена,  что
вы имеете в виду...". Несмотря на ее  решимость,  она  почувствовала,  что
становится разговорчивой... Но черт возьми, запертой здесь, в двух  сотнях
тысяч миль от всего на свете, ей нужно было с кем-то  поговорить  -  пусть
даже  с  русским  генералом.  Она  начинает  жалеть  себя,  отметила   она
безвольно. Это было не похоже на нее, но она обнаружила, что это ее не так
уж и волнует. У нее были причины жалеть себя - Боже, неужели в воду что-то
подмешано?
     - Все, что нам необходимо от вас, это убедиться в том, что мои  слова
- правда, и сделать публичное заявление об этом, подтвердив, что вы видели
это своими собственными глазами. Если мы  докажем  вам,  что  наша  страна
оклеветана перед всем миром, с нашей стороны будет естественно просить  об
этом.  Разве  правда  не  главное,  даже