ыл дверцу одной из клеток с мышами и набрал  в  левую  руку  полную
пригоршню зерна из кормушки.
     Когда он вышел из туалета, Лученко все еще сидел за столом,  Нолан  -
на своей койке, а вот Майскевик переместился,  и  сейчас  стоял  в  центре
прохода, закрывая его. Тоген все так же лежал на койке,  Боровский  что-то
вынимал из тумбочки. Кружка с чаем стояла на своем месте.  МакКейн  обошел
стол слева.
     - Эрншоу, - голос Лученко был необычно тихим. -  У  меня  может  быть
кое-какая информация  о  вашем  коллеге.  -  МакКейн  поднял  голову  и  с
интересом посмотрел на него. Тот продолжил:
     - Но конечно, деньги вперед.
     - Вы не говорили об этом.
     - Я, должно быть, забыл.  Здесь  за  все  платят.  Вы  американец,  я
уверен, вы поймете.
     - Вы хотите, чтобы я платил вам за то, что вы делаете вашу работу?
     - Такой здесь обычай.
     - Нет, спасибо.
     МакКейн повернулся и  хотел  идти  дальше,  но  дорогу  ему  заступил
Майскевик.
     - Если вы не хотите воспользоваться предложенной  вам  услугой,  ваше
дело. - продолжал Лученко. - Но я сделал  свою  часть  работы.  И  за  нее
придется заплатить.
     Майскевик грубо остановил МакКейна,  ладонью  в  грудь,  и  задумчиво
поглаживая костяшки пальцев, заметил:
     - Здесь все платят свои налоги, понятно?
     Это был один  из  тех  редких  случаев,  когда  МакКейн  слышал,  как
Майскевик разговаривает. Да,  смысл  его  слов  был  вполне  понятен.  Все
разговоры в камере стихли, неожиданно понял  МакКейн.  Кто-то  тихо  вышел
из-за дверей туалета и остановился.
     МакКейн загадочно посмотрел на Лученко.
     - Я думал, что мы с вами всегда можем обсудить это бла... - его левая
рука швырнула  пригоршню  зерна  в  глаза  Майскевику,  и  когда  болгарин
инстинктивно зажмурился, правой рукой МакКейн сгреб со стола  и  выплеснул
ему в лицо кружку с чаем. Майскевик взвыл и отшатнулся назад,  схватившись
за обваренное лицо. МакКейн пнул его ногой  в  пах,  потом  поймал  обеими
руками за воротник и нанес убийственный удар коленом в лицо. Майскевик,  с
остекленевшими глазами и разбитым носом, осел на стенку  секции  Тогена  и
Боровского, тогда МакКейн выбил из-под него ноги, и Майскевик грохнулся на
пол. Невероятно, но он пытался подняться. МакКейн  сгреб  его  за  волосы,
запрокинул голову назад и ударил его прямыми пальцами в выпяченный  кадык.
Майскевик крякнул и осел окончательно, его  голова  упала  набок,  струйки
крови стекали с разбитого лица по одежде.
     Это  произошло  слишком  быстро  и  было  слишком   жестоким,   чтобы
кто-нибудь  успел  вмешаться.  Лученко  таращился  из-за  стола,  Нолан  с
посеревшим лицом выглядывал у него из-за плеча, Боровский застыл  у  своей
тумбочки  в  полуобороте.  МакКейн  поставил  кружку  на  стол,   стараясь
выглядеть  спокойным,  несмотря  на  адреналиновый  заряд,  пульсировавший
внутри.
     - Это моя просьба от отмене  налогов.  -  бросил  он  Лученко.  Затем
перешагнул через ноги Майскевика и прошел дальше.  Остальные,  сбежавшиеся
со всей камеры, расступились перед ним. На полпути он  остановился,  налил
себе чашку чая из кипятильника на центральном столе и понес ее к  себе  на
койку.
     За его спиной камера медленно приходила в себя. За  последним  столом
все еще сидел остолбеневший Лученко, Нолан с Боровским и еще парой  других
подняли Майскевика на ноги и поволокли его в туалет.
     Скэнлон наклонился со своей койки, когда МакКейн сел напротив.
     - Вот, - он протянул плоскую фляжку. - Глоточек этого зелья  принесет
тебе больше пользы, чем твой чай.
     МакКейн кивнул и сделал долгий глоток.
     - Спасибо. - он вернул фляжку и принялся за чай.
     Скэнлон с интересом разглядывал его. Потом сам отхлебнул из  горлышка
и, наконец, сказал:
     - Интересно, мистер Эрншоу, в какой же школе  журналистики  вы  этому
научились?


     В здании администрации, в Тургеневе, генерал Протворнов еще с  троими
гостями внимательно просматривали запись инцидента в камере В-3, сделанную
с помощью широкоугольного объектива, встроенного в осветительный плафон  в
потолке камеры. Перед генералом на столе лежала толстая  красная  папка  с
надписью "МакКейн, Льюис  Эйч.  Американское  Разведывательное  Управление
Министерства Обороны. Совершенно секретно."
     Сергей Кириллихов из ЦК партии кивнул, поджав губы, и развернул  свое
кресло от экрана.
     - В конце концов вы были правы, генерал. - сказал он  Протворнову.  -
Он  реагировал  как  раз  так,  как  и  предсказывали   ваши   люди.   Мои
поздравления.
     Протворнов довольно похлопал по папке.
     - Когда он учился в школе, в Калифорнии, там в этой школе была  банда
хулиганов, которые терроризировали других школьников,  особенно  испанцев.
Однажды  они  допустили  ошибку,  налетев  на  группу  новичков,   которые
оказались детьми никарагуанских партизан, их  только  недавно  привезли  в
США. Этих хулиганов чуть не убили, и это произвело глубокое впечатление на
МакКейна. Потом, когда он работал с НАТО, в Берлине он отправил в больницу
подозреваемого в ограблении. То, что мы видели - вполне в его духе.
     Максим Сепелян из министерства обороны с сомнением потер подбородок.
     - А вы... Вы не думаете, что он может оказаться слишком прямолинейным
- может быть, слишком импульсивным?
     Протворнов покачал головой.
     - Нет. Мы тщательно изучили его психологическую  мотивацию.  Несмотря
на то, что вы только что видели, он вовсе не предрасположен к насилию.  Он
прибегает к силе, только когда его принудят к этому, в порядке самозащиты.
Когда у него есть выбор, он  основывается  на  благоразумии,  убеждении  и
терпении. Но он резок, обладает сильными убеждениями и лоялен. Это  именно
те качества, которые нам нужны.
     Последний из троицы, генерал Андрей Толомачук, из девятого управления
КГБ, показал рукой на экран.
     - Я полагаю, что виденное нами - не игра. Болгарин действовал  не  по
инструкциям?
     - Конечно, нет. Все это вполне естественно, уверяю вас. Частью  нашей
задачи было проверить, отвечают ли способности и решимость МакКейна  нашим
ожиданиям.
     Все четверо обменялись заинтересованными взглядами.
     - Ну что ж, я удовлетворен, - объявил Кириллихов. Толомачук  согласно
кивнул. Сепелян думал дольше, потом тоже сделал утвердительный жест.
     - Вернувшись в Москву, я доложу, что  можно  приступать  к  следующей
фазе операции, как и было запланировано. - сказал Кириллихов.
     Протворнов был доволен.
     - Значит, все идет по расписанию.  День  начала  операции  -  седьмое
ноября?
     Кириллихов кивнул.
     - Еще четыре месяца, - Сепелян  усмехнулся.  -  А  кажется,  что  так
долго.
     - Это столетие, - возразил Толомачук. - Мы ждали сто лет.  Что  такое
четыре месяца по сравнению с сотней лет?
     А Протворнов добавил:
     - Что такое четыре месяца по сравнению с властью над миром?



                                    18

     На  следующее  утро  Майскевика  забрали  в  лазарет,  чтобы   лечить
последствия"несчастного  случая",  как  доложил  о   случившемся   Лученко
коменданту блока майору Бочавину. Час спустя в камеру пришли два охранника
и забрали вещи Майскевика, а к обеду установилось общее мнение, что  назад
он уже не вернется. Официальной  причины  никто  не  знал,  а  вернувшийся
Лученко тоже не сказал ничего, кроме того, что вместо Майскевика в  камеру
В-3 помещают двух новичков. МакКейн работал в  механической  мастерской  и
весь день ждал, что придут и за ним, но ничего не произошло. Ему ничего не
оставалось, как  прийти  к  выводу,  что  начальство,  по  каким-то  своим
причинам, согласно с версией о несчастном случае. Может быть, Лученко  был
на крючке в большей степени, чем считали его хозяева. А  может  быть,  они
тоже были частью этого. Так или  иначе,  он  прибавил  все  случившееся  к
своему списку вещей, которые можно использовать.
     Когда МакКейн вернулся в камеру,  Нолан  протянул  ему  записочку  из
толстой сумки с почтой, которую посыльный каждый день приносил Лученко.  В
ней говорилось, что книга, которую он заказывал в  библиотеке,  ждет  его.
МакКейн не заказывал никакой книги, но все-таки отправился туда, и получил
цветастую книжонку в мягкой обложке  "Жертва  Героя".  Это  была  одна  из
стандартных  вдохновительных  книжечек,  которые  лепились   партией   для
массового употребления, на обложке  был  нарисован  стандартный  советский
герой-трудоголик, крепкие мускулы под  бронзовой  кожей,  стальные  глаза,
каска и отбойный молоток на фоне кранов,  бульдозеров  и  нефтеперегонного
завода.
     МакКейн взял  с  собой  книжку  на  площадку  для  прогулок,  и  там,
смешавшись с толпой азиатов,  увлеченно  следящих  за  каким-то  сибирским
вариантом игры в ракушки, пролистал ее.  Листок  бумаги,  выпавший  в  его
руку, гласил:

     Объект содержался  в  одиночном  заключении  в  штаб-квартире  службы
безопасности Тургенев. Непрерывные допросы четыре дня. Состояние  хорошее.
Нет причин  для  волнения.  Сейчас  переведена  в Замок,  закрытая секция,
блок Д.

     Там еще объяснялось, как МакКейну поддерживать контакт, если ему  еще
понадобится какая-то информация. Это его особенно не успокоило,  но,  если
верить Скэнлону, источник оказывался достаточно надежным в  прошлом,  а  в
любом бизнесе, как заметил ирландец, репутация - все.
     Он уже собрался уходить с площадки, когда увидел,  что  к  нему  идет
Андреев, и остановился, чтобы подождать старика.
     - Вы еще не видел двух  новеньких?  -  поинтересовался  Андреев.  Под
курткой у него был одет толстый  шерстяной  свитер,  и,  разговаривая,  он
поеживался, охватив себя руками, как от холода. МакКейн представил  его  в
черном пальто и меховой шапке на московской улице.
     - Нет, я был в библиотеке. А что, они уже здесь?
     - И только что  из  училища,  если  я  вообще  что-нибудь  понимаю  в
КГБистах. Вы пошумели, как надо, и вам теперь не доверяют ни на дюйм.  Это
телохранители для Лученко, вот что. Мунгабо уже окрестил их Кинг и Конг.
     - Странно,  -  прокомментировал  МакКейн,  ожидая,  что  ему  ответит
Андреев. - Я думал, что они меня отсюда выставят.
     - Нет,  Майскевика  здесь  уже  нельзя  оставлять.  После  того,  что
случилось... Он потерял лицо. После того, что случилось, в камере  у  него
уже не могло быть такого веса.
     - А мне посидеть и охладиться не нужно?
     - Нет, этого они тоже не сделают.  Они  ведь  хотят,  чтобы  это  был
несчастный случай.
     - Это я и имею в виду. Почему они так хотят?
     - Кто знает, чего они хотят вообще?
     МакКейн махнул рукой на площадку для прогулок.
     - Так что, сегодня вечером это будет у всех на устах?
     - Нет, далеко это не уйдет.
     - То есть?
     - А так лучше.
     Они направились к двери, ведущей  в  проход  между  блоками  А  и  В.
Андреев, повернув голову, пристально поглядел на МакКейна, будто взвешивая
что-то в уме. Наконец он сказал:
     - Кажется, вы - человек твердых убеждений. У вас свое представление о
вещах.
     МакКейн сунул пуки в карманы.
     - Некоторых вещах - да. Не знаю... Что вы имеете в виду?
     - Те вещи, о которых вы спорили с Ноланом. У вас сильные идеалы.
     - Я никогда не думал о себе, как об идеалисте.
     - Принципы, может быть?
     - Может быть.
     Андреев поколебался и продолжил:
     - Я уважаю это. Любой, кто хоть чего-то стоит,  должен  уважать  это.
Но, знаете, меня тревожит, что вы, наверное, очень уж  скверно  думаете  о
России, - прежде чем МакКейн успел ответить, он заторопился. - Вы  многого
не знаете. Мы гордимся нашей страной, как и вы. Как и вы,  мы  старательно
трудились и много вытерпели, чтобы сделать ее  такой,  как  она  есть.  Мы
превратили нашу Родину из задворков в одну из мировых держав, и  расширили
свое влияние на весь мир - и даже в космос. Вы должны помнить и  о  многом
положительном,   чего  мы  добились.   Творчество.   Наша  история,   наше
искусство...  Россия родила  мастеров слова  и мысли,  которые повлияли на
весь  цивилизованный мир,  как никто другой.  Русские прославили  музыку и
балет, и в то же время  -  живопись, архитектуру.  А наше гостеприимство и
дружба!  Вы знаете,  что образованные  русские  ценят выше всего?  Хороших
друзей и хороший разговор.  Ничто в мире  не сравнится с верностью русских
близких друзей.  Побывали бы вы у нас  дома на вечере, когда полна комната
друзей,  и за беседой  с водкой и закуской  засиживаемся заполночь.  Или я
сижу  дома один,  в три  часа ночи  звонит телефон,  это мой  друг Виктор,
которого я знаю сорок лет, а он говорит мне:  "Евгений, у меня беда, и мне
надо с  кем-то поговорить.  Я сейчас приеду?". Или Олег: "Я думал над тем,
что ты сказал на прошлой неделе.  Мы должны обсудить это".  И что я делаю?
Ставлю воду,  кипячу чай.  Где вы найдете такое в Нью-Йорке?  Нет, там мне
нужно вставать и идти на работу,  и все время преуспевать и делать деньги,
деньги, деньги,  или улыбаться боссу, которому хочется дать под зад ногой,
за что он вышвырнет меня на улицу и я буду спать под фонарем. Ведь так?
     Они дошли до улицы Горького, и повернули, чтобы войти  в  блок  В  со
стороны "главного" входа.
     - Нет, вы не поняли. - ответил МакКейн. - У меня нет никаких  проблем
с русскими. Я уважаю все, чего требуют русские традиции - все,  о  чем  вы
рассказывали. Но сегодняшняя политическая система - она чужда всему этому.
Это не настоящая Россия.
     - Да, мы тоже сделали немало ошибок, это так, - согласился Андреев. -
Особенно во времена Сталина. Согласен, мы все еще слишком бюрократичны.  И
эта  паранойя  по  отношению  к  иностранцам.  Видите  ли,  русские  очень
беспокоятся о том, что подумают о них  другие  люди.  Для  нас  невыносима
мысль о том, что мы предстанем в плохом свете или  какое-нибудь  сравнение
будет не в нашу пользу. Как хозяйка, которая без ума от своего дома, и  не
впустит внутрь никого, если там  неприбрано.  И  нас  еще  очень  огорчают
многие вещи. Поэтому мы и прячем себя от  всего  мира.  Но  это  меняется.
Когда-нибудь мы  покажем  миру.  Я  уже  не  доживу,  наверное...  но  это
случится.
     - Что ж, когда это случится, я вздохну с облегчением.
     Они немного прошли в молчании. Потом Андреев продолжил:
     - Это кино вчера -  там  был  мой  отец,  с  армией  Конева,  которая
соединилась с американцами в Германии. Несколько  месяцев  шли  разговоры,
что теперь  они  будут  драться  с  американцами.  Отец  рассказывал,  что
некоторые солдаты плакали, когда слышали это. Они не могли понять, зачем.
     - Жизнь может быть безумной.
     - А вы ее понимаете?
     - Я устал пытаться. Я просто верю, что когда должен - платишь,  когда
тебе должны - берешь,  что  имеешь  -  защищаешь,  если  можешь  помочь  -
помогаешь. А в остальном занимайся своим делом и оставь других в покое.
     - И вы не хотите разрушить Советский Союз?
     - Нет. Если только он не попытается разрушить нас.
     -  А  если  вы  решите,  что  он  вот-вот  попытается?  Вы   нанесете
превентивный удар?
     МакКейн понял, в чем дело.
     - Как Майскевику?
     - Нас учили, что капиталисты начнут последнюю, отчаянную  войну,  они
выйдут из  своего  последнего  окопа  и  попытаются  спасти  себя,  но  не
покорятся неизбежному триумфу мирового социализма.
     - Посмотрите на Китай, Японию и всю остальную Азию и  расскажите  мне
про триумф мирового социализма еще раз. Мне кажется, что все наоборот -  и
в окопах сидим не мы. А впрочем, может быть, мы точно так же думаем о вас.
     Андреев грустно покачал головой.
     - Нет веры, нет веры, - вздохнул он. - Почему всегда получается  так?
Знаете ли, я однажды слышал историю про двух потерпевших  кораблекрушение.
Они спасались на деревянном сундуке, полном  воды  и  съестного,  в  море,
полном акул. Но чтобы залезть внутрь сундука, нужно  было  одному  из  них
спуститься в воду. А у них было весло, так что второй мог  отгонять  акул.
Но если бы он не отогнал акулу и позволил бы, чтобы его товарища съели, он
бы один остался с сундуком, полным еды. Они оба знали,  что  если  поверят
друг другу, то, может быть, выживут оба. А если с  едой  останется  только
один, то он-то выживет наверное. И ни один  из  них  не  прыгнул  в  воду,
потому что они не доверяли друг другу. И они умерли  от  голода,  оба,  на
сундуке, полном снеди. - Андреев посмотрел на  МакКейна.  -  Здесь  та  же
проблема. Как ее решить?
     МакКейн задумался.
     - Я думаю, прежде всего надо решить, кто из нас акула.
     Они остановились на площадке перед блоком  В.  МакКейн  посмотрел  на
привычную картину, потом его взгляд вернулся  к  Андрееву.  Он  неожиданно
удивился: за что мог попасть в такое место такой, казалось бы,  безобидный
человек?
     - Что вы сделали, чтоб попасть сюда?
     - А, это смешная история... Семьи у меня не осталось,  и  я  вызвался
добровольцем, когда колония заселялась. Но им не  понравилось  кое-что  из
того, что я говорил, и вместо того,  чтобы  отправить  меня  обратно,  они
заперли меня здесь. Подрывной элемент - вот как меня назвали.
     - Немногие в вашем возрасте попадают в космос.
     - Ха! Насколько я помню, меня это не беспокоило. Забавно. Я  даже  не
помню, как следует, полет. Кстати, и многие другие  чувствовали  себя  так
же. Как во сне. - Он сделал паузу и потер виски.  -  Даже  если  я  просто
вспоминаю об этом, и  то  очень  утомляет.  Да  мне  все  равно  уже  пора
отдыхать. Я уже не молод, не то, что вы... Если вы позволите, я, наверное,
пойду.
     - Конечно. Спасибо за разговор. Доброй ночи.
     Андреев скрылся в камере. МакКейн заметил Скэнлона и Ко за  одним  из
столов, и направился к ним. Это могло  быть  плодом  его  воображения,  но
несмотря на слова Андреева о  том,  что  сплетня  не  распространится,  он
чувствовал: множество глаз следит за ним; слишком многие отводили  взгляд,
когда он оглядел площадку.
     - Как дела у Андреева? - спросил Скэнлон.
     - Он всегда казался мне очень одиноким человеком.  Поэтому  он  много
говорит, а я слушаю. Он приехал сюда только потому, что внизу у  него  нет
семьи. - МакКейн обвел рукой площадку. - Может быть, теперь все они -  его
семья. Я не думаю, что он когда-нибудь задумывался о возвращении.
     - Да... - Скэнлон с интересом посмотрел на Ко. -  А  ты  когда-нибудь
задумывался о возвращении?
     - Нисколько. - Ко  набивал  свою  длинную  обкуренную  трубку  смесью
табака и травок, которую он обычно курил. - В этом нет смысла. Кроме того,
там, откуда я прибыл,  не  все  считают  то,  что  я  совершил,  почтенным
поступком. -
     Ко никогда не говорил, откуда он считал себя родом.  -  И  это  очень
важно, конечно. Возможно, что там мне пришлось бы  значительно  хуже,  чем
здесь.
     - А ты не хочешь внести свою лепту в  то,  что  многие  называют  век
Азии? - поинтересовался МакКейн. Ко с шумом раскурил трубку.
     - Возможно, я уже сделал это.
     Он несколько раз затянулся, и его усилия были вознаграждены  облачком
ароматного дыма, который он выдохнул в воздух.
     - А что ты сделал? - настаивал МакКейн.
     - Может быть, когда-нибудь  я  расскажу  вам  об  этом,  -  загадочно
ответил Ко. - В любом случае, чему предназначено случиться, то случится, и
это долгий путь, со мной ли, без меня. Я думаю, что все Христы, Наполеоны,
Гитлеры и Чингиз Ханы вовсе не влияли на историю. Они всего  лишь  немного
ускоряли или приостанавливали ее ход на пути к неизбежным событиям.
     - Так что Азия в любом случае должна была расцвести в двадцать первом
веке?
     - Да, конечно. У вас был Мальтус, и вам казалось,  что  ваши  ресурсы
истощаются, у нас был Конфуций. Но люди - вот единственный ресурс, который
важен, ибо человеческий гений творит все остальное - а ведь у нас тридцать
процентов мирового прироста населения. Если взглянуть на это  именно  так,
то неизбежность происшедшего очевидна.
     Скэнлон слушал, наклонив голо