т  старшина  блока,  также  заключенный.  Старшина  блока   может
обращаться непосредственно к коменданту блока, о котором говорил  капитан,
принимавший МакКейна. Начальником блока В был полковник Бочавин.  Над  ним
стоял комендант Федоров, но судя по всему, он  крайне  редко  спускался  с
небес, чтобы лично встретиться с заключенными. Неисправимых,  не  желавших
включаться в процесс перековки, ждали неприятности и одиночное  заключение
в карцере. Система наказаний была более или менее стандартной,  и  новички
скоро осваивались с ней, зная сколько за что можно получить.  Опоздание  в
свой блок за час до отбоя - три дня, оскорбление охранника, который в  тот
день был в плохом настроении - неделя, Драка с  другими  заключенными  или
отказ работать - тут вы уже попадали в категорию месяц-и-больше. Нападение
на  охранника  обходилось  не  больше  трех  дней  -  "до  того,  как  вас
расстреляют", - с улыбкой пояснил Нолан.
     - Я думаю, что вы будете благоразумны. - подвел черту Лученко.  -  Вы
увидите - я буду относиться к вам  так,  как  вы  относитесь  ко  мне.  Об
остальном вам расскажет Нолан. У вас есть какие-нибудь вопросы?
     Пока МакКейн слушал, он решил, что  что-то  в  Лученко  не  сходится.
Русский пытался быть грубым и жестким, но это у него не получалось. Как  у
торговца, выполняющего на практике  все,  что  он  прочитал  в  книгах  об
убеждении  клиента  -  только  выразительности  не  хватает.  И,   похоже,
упоминание о благоразумии скорее для спокойствия Лученко,  чем  для  меня.
подумал МакКейн. А этот молчун Майскевик, зачем он здесь? Уж не  намек  ли
на то, как работает структура власти, если кто-то ей не  подчиняется?  Да,
это, пожалуй, именно так. Лученко необходима сильная рука за спиной.
     - Один вопрос. - ответил МакКейн. - Я был арестован,  вместе  с  моей
коллегой из службы новостей. Ее зовут Пола Шелмер. Мне ничего  не  сказали
ни о  ее  здоровье,  ни  где  она  находится.  Я  хотел  бы  поговорить  с
комендантом блока, узнать хоть что-нибудь.
     Лученко на секунду поджал губу, затем  сделал  на  листочке  в  папке
какую-то пометку.
     - Я ничего не могу обещать. - ответил он. - Запрос будет передан.
     - Я был бы очень благодарен.
     - Что-нибудь еще?
     - Это все.
     - Отлично. Как я уже сказал, выполняйте правила, и скоро  вам  станет
легче. Как вы со мной, так и я с вами. Вот что я могу вам сказать.
     МакКейн вернулся в переднюю часть камеры, и сел у края стола,  слушая
оживленную математическую дискуссию  Рашаззи  и  Хабера.  Нолан,  неслышно
следовавший за ним, притянул стул и сел рядом.
     - Хорошо, что здесь еще один американец.
     - Здесь много американцев?
     - Двое, в других камерах. Но мне с ними не о  чем  говорить.  Слишком
наглые и горластые. - Нолан все время улыбался,  словно  избегая  казаться
раздражающим.  Для  МакКейна  это  было  чересчур  напоказ  и   дьявольски
раздражительно. Но  это  только  его  первый  день;  это  он  должен  сюда
вписаться.
     - Так вы из Иллинойса, да? - спросил  он.  -  Я  когда-то  знал  одну
девочку из Чикаго...
     - Женщины ничего не соображают в политике.
     - Она занималась не политикой.
     - Все, что им интересно - одежда, еще накраситься и -  чужие  деньги.
Они ничего не соображают.
     - Ну, моя-то была доктором генной инженерии. У нее была  компания  по
изменению ДНК растений.
     - Уродуют природу ради прибыли.
     - Вам, кажется, это не нравится? Вы что-то имеете против того,  чтобы
накормить людей?
     - Нет, против алчности и преступного корпоративного вандализма.
     МакКейн кивнул. Неожиданно у него пропал интерес поладить с Ноланом.
     - Я, кажется, начинаю понимать, что за правительственным  юристом  вы
были. Или вы и там провалились?
     - Нет, я же сказал, что я вышел из игры, из всей прогнившей  системы.
Я эмигрировал - в Советский Союз.
     МакКейн с презрением взглянул на него.
     - Ты хочешь сказать, сбежал.
     Нолан вздохнул,  как  будто  выражая  понимающее  терпение  человека,
слышавшего это тысячу раз, но все же знающего скрытую истину.
     - Я не предавал мои принципы. - спокойно ответил он. - Американцы всю
жизнь молились на свободу и право выбора. Вот я и  реализовал  свое  право
выбора. Мой выбор неправилен только потому, что вы с ним не согласны? - он
наклонился ближе. - Никто из вас не  понимает.  Вам  всем  -  нам  всем  -
промывали мозги. СССР - богатая и  сильная  страна.  Люди  довольны  своим
правительством, все сообща они строят  мир  будущего,  мир  основанный  на
равенстве и справедливости для  всех.  Эксплуатации  и  подавлению  придет
конец. Это и будет то, а что человечество боролось тысячи лет.
     - И это меня ты называешь промытыми мозгами?
     - Я просто знаю правду.
     МакКейн провел вокруг рукой, указывая на камеру, и  подразумевая  все
остальное снаружи:
     - Что ж, твоя вера вознаграждена. Почему ты попал сюда?  Может  быть,
ты этого хотел? Отлично, веселись.
     Он сделал движение, чтобы встать, но Нолан поймал его за рукав.
     - Это другая история. Я думал, что понял философию социализма,  но  я
ошибался. Мне доказали, что и у меня  есть  недостатки,  о  которых  я  не
подозревал. Но они излечимы. Находиться здесь - это часть лечения. Лученко
же говорил, что это не тюрьма. И я не думаю об этом, как о тюрьме.
     - Да, это санаторий.
     - Это процесс управляемого просветления - как в монастыре. Очищение.
     - А  зачем  тогда  гулаг  и  КГБ?  Зачем  этот  рай  обнесли  колючей
проволокой?
     -  Это  временное  явление.  Когда  мировая  революция  победит,  это
изменится.
     - Чушь.
     Нолан кивнул, словно ожидая такого ответа.
     - Может быть, ты изменишь свои взгляды, пока ты здесь. -  сказал  он,
поднимаясь. - Я просто хочу сказать, что если тебе захочется поговорить со
мной, то я буду очень рад.
     МакКейн проводил его взглядом,  когда  Нолан  возвратился  в  дальний
конец камеры. Затем поднялся и пошел к своей койке. Мунгабо глядел на него
сверху.
     - Я так и думал, что не все американцы похожи на него.  Мы  с  тобой,
наверно, сможем  подружиться.  -  он  протянул  МакКейну  руку  с  розовой
ладонью. - Меня зовут Абел
     - Лью.
     - Я слышал, что ты из Айовы?
     - Правильно.
     - Когда нибудь видал, как играют "Нью Йорк Бирз"?
     - "Чикаго Бирз". А Нью Йорк - Янкиз. Ты спутал, наверное.
     - Просто проверял. Ты прошел.
     - Это ничего не  доказывает.  Подсадной  КГБист  должен  знать  такие
мелочи.
     - Правильно, но проверка была не в этом. - Мунгабо улыбнулся. - Ты не
поверишь,  в  какое  дерьмо  они  верят.  Настоящий  русский,  притворяясь
американцем, не пожал бы мне руку.
     МакКейн усмехнулся в ответ. Действительно, настоящий КГБист должен бы
знать, что дерьмо - это дерьмо, и распространенная точка зрения,  что  все
американцы  -  расисты,   используется   ТАСС   только   для   "домашнего"
распространения. Это говорило и о том, что Мунгабо, вероятнее всего,  тоже
не подсадной.



                                    12

     Циркулярная  пила  врезалась  в  закаленный   алюминиевый   сплав   с
неприятным визгом металла о металл. Звук был тише, пока двигатель  работал
под нагрузкой, а когда конец уголка упал на кучу  обрезков,  фреза  завыла
опять. МакКейн освободил заготовку из  тисков  и  положил  ее  на  стопку,
которую должен был просверлить и очистить от заусенец  Скэнлон.  Затем  он
поднял очередную необрезанную заготовку и  положил  ее  на  станок,  чтобы
разметить и отцентрировать под пилу. Если  он  когда-нибудь  выберется  из
Замка, решил МакКейн, он купит себе водяную кровать, потому что уже видеть
не может металлических кроватей. Он не мог представить, что  можно  делать
на "Терешковой" с такой уймой металлических кроватей. Не собираются же они
превратить всю станцию в тюрьму?
     Кевин Скэнлон был ирландцем, он занимал нижнюю койку напротив Мунгабо
и  МакКейна  в  В-3,  от   души   наслаждаясь   дополнительным   свободным
пространством,  которое  оказалось  одним   из   маленьких,   но   стоящих
удовольствий жизни. Он был замешан в шпионаже для ГРУ - советской  военной
разведки, которая во многом работает параллельно КГБ  -  пока  был  членом
ИРА, а потом связался с палестинцами и кубинцами, и в один прекрасный день
стал жертвой очередной московской "товарищеской  вендетты".  У  него  были
редкие волосы, он был стройным, с вытянутым, худым лицом, на фоне которого
его глаза становились еще более  яркими,  особенно  когда  Скэнлон  был  в
настроении,   после   страстного   обсуждения   ирландской   истории   или
обличительных  споров  о   "бриттах".   МакКейну   пришлось   работать   с
англичанами, когда он служил в НАТО, в Европе, и он  нашел  их  достаточно
симпатичными людьми, невзирая на приступы пуританства. Но он придержал это
при себе, и в целом он и Скэнлон подружились, особенно с  тех  пор,  когда
Лученко назначил их на одну работу.
     - Что бы я щас отдал за пинту  портера  в  баре.  -  сказал  Скэнлон,
подняв руку в перчатке и вытирая рукавом лоб.
     - Я думаю, когда ты вернешься, у тебя будут и другие дела.
     - Или Гиннеса. Чистая вода из Лиффей, в Дублине только из нее  делают
Гиннес. Такого вкуса пиво не имеет нигде в мире.
     - Если вернешься.
     - Сливки. Пена на нем - чистые сливки.
     Где-то у них над  головой  раздалось  два  гудка:  перерыв  на  обед.
МакКейн нажал красную  кнопку  и  станок  остановился.  Шум  в  мастерской
постепенно утихал, остальные станки тоже останавливались и  работавшие  за
ними стягивали  с  себя  замасленные  комбинезоны,  направляясь  к  двери.
Скэнлон обошел вокруг станка, вытирая руки ветошью.
     - Подумай только обо всех этих Иванах  и  Владимирах,  которые  будут
спокойно спать в кроватях,  которые  мы  им  делаем  из  благотворительных
побуждений. Да, отец О'Хэллоран из Баллингэрри может гордиться мной.
     МакКейн повесил свой комбинезон на стеллаж.
     - Так ты оттуда?
     -  Да,  был  когда-то.  Как  раз  тогда  я  встретил   своих   первых
американцев. Они построили в трех милях от деревни какой-то завод - легкая
промышленность, электроника и все такое.  Сначала  приехали  американцы  и
построили там завод по производству компьютеров, потом немцы и,  по-моему,
японцы. Мы были не в восторге из-за этого вторжения  иностранцев,  но  они
платили хорошие деньги.
     Они вышли из мастерской и пошли вдоль широкого коридора  с  мрачными,
исцарапанными, зелеными стенами. Обед приносили в каждый блок, и  ели  все
вместе.
     - Ну и как вели себя американцы? - поинтересовался МакКейн.
     - Они постоянно ухлестывали за местными девушками и нашим ребятам это
не всегда нравилось. Иногда из-за этого бывали и драки. Немцы предпочитали
свое пиво, но они слишком любят командовать. Мне  больше  всего  нравились
японцы. Вот вежливый народ - всегда улыбнутся  и  поклонятся,  прежде  чем
выбить тебе все зубы.
     - Я-то думал, что всем этим славились ирландцы.
     - Серьезно?
     - Бабники, любители выпить  и  не  дураки  подраться,  разве  не  так
говорят?
     - Ты не похож на человека, прислушивающегося к тому, что "говорят". А
как насчет тебя? Ты не благословлен ни одним ирландцем в родне?
     - Кто его знает. - уклончиво ответил МакКейн.
     - Интересно. Я-то думал, что все американцы помешались на генеалогии.
     - Я хочу сказать, что больше всего Эрншоу похоже на английское имя.
     - Ммм... да. Я,  честно,  тоже  так  думал.  Но  для  англичанина  ты
чересчур хорош.
     Они вышли из Центра и повернули на улицу Горького, на "юг".
     Стороны света на "Терешковой" определялись так же, как  и  на  Земле.
Ось вращения станции определяла направление север - юг,  стыковочные  узлы
станции считались севером.  Следуя  правилам  для  нормальной  сферической
планеты, экваториальная плоскость была  перпендикулярна  оси  вращения,  в
центре между полюсами,  и  разделяла  вращающуюся  часть  "Терешковой"  на
северную и южную зоны, как покрышку, разрезанную вдоль. Линией  "экватора"
было пересечение этой  плоскости  с  уровнем  "моря"  в  кольце,  то  есть
середина центральной долины. Любой человек, движущийся  вдоль  "экватора",
на "уровне моря" или на более высоких этажах кольца, шел  либо  на  запад,
либо на восток. И здесь, как и на Земле, считалось,  что  когда  стоишь  к
северу лицом, то  восток  справа,  а  запад  слева.  Направление  вращения
колонии не имело к определению сторон света никакого отношения.
     Замок находился у  южной  стены  колонии,  в  восточной  части  Новой
Казани. В головной части находились административные помещения и жилье для
охраны, и мимо нее проходила дорога и монорельс, дорога находилась на один
уровень выше монорельса и въезд в  Замок  был  на  уровень  выше.  С  тыла
административная секция выходила  прямо  на  главную  улицу,  называвшуюся
улицей  Горького.  Улица  Горького  была  замкнута  в   квадрат,   отделяя
внутренний комплекс, Центр, от окружающих его блоков, которые образовывали
остальную часть тюрьмы. Центр также располагался на двух  уровнях,  в  нем
были кухня, прачечная,  склады,  библиотека  и  мастерские:  механическая,
сапожная и швейная. Центр окружали шесть блоков  заключенных,  по  два  на
каждой из оставшихся трех сторон. На восточной стороне за блоками А  и  В,
под "открытым небом" находилась открытая площадка для прогулок. Блоки С  и
D были отделены, там размещались женщины, для прогулок  им  была  выделена
отгороженная сеткой часть площадки; женщины носили голубые балахоны вместо
серых. Разделение было не таким уж строгим, заключенные мужчины и  женщины
часто работали вместе, и в Центре, и на работах за пределами Замка. С ними
можно было пообщаться, а при достаточной изобретательности  открывались  и
широкие возможности для  любовных  диверсий.  Но  ни  одна  из  женщин,  с
которыми у МакКейна была возможность перекинуться хоть парой слов,  ничего
не знала об американке с внешностью Полы.
     Как и предупреждал Лученко, особое  внимание  уделялось  добровольной
инициативе. Заключенные могли зарабатывать "очки" за сверхплановую работу,
и в тюрьме работал магазин, где эти "очки" можно было реализовать  в  виде
маленькой роскоши - сигарет, сладостей, игр, предметов хобби. Заработанные
очки можно было обменять на время работы: когда заключенный тратил немного
на развлечения в свое свободное время, оказывалось, что этого времени  ему
уже мало. Заключенные могли даже  одалживать  и  занимать  "очки"  друг  у
друга, используя личные счета  в  административной  компьютерной  системе,
общеизвестной, как "Биржа". Через Биржу можно было купить скверную  водку,
подпольный бизнес по ее производству процветал, получить предметы на обмен
на "черном рынке" при работе за пределами  Замка  или  оплатить  карточный
долг. Все это не укладывалось в картину, которая сложилась  у  МакКейна  о
русских  тюрьмах.  Да  и  зачем,  собственно,  русским  нужно  было  везти
заключенных так далеко? Трудно было поверить в то, что это дешевая рабочая
сила для подсобных работ. В этом должно было быть что-то еще.
     Входя в блок В с улицы Горького, МакКейн и Скэнлон наткнулись на двух
сокамерников из В-3, Оскара Смовака и Лео Воргаса.
     - Два очка, я ставлю два очка! - объявил Оскар Смовак Воргасу,  когда
они присоединились к очереди со  своими  металлическими  мисками.  Впереди
дежурный  по  кухне,  в  халате  едва  ли  не  грязнее   комбинезонов   их
механической мастерской, выгружал обед из тележки  на  резиновом  ходу,  с
множеством лючков и крышек, чем-то напоминающей небольшой броневик.
     - Ни один рысак не проходил милю быстрее, чем минута  пятьдесят.  Три
очка! - Смовак был чехом,  коренастый,  крепкий,  не  человек,  а  снаряд,
черноволосый, с румяным лицом и темными глазами, сверкающими поверх бороды
Фиделя Кастро. Его громкий голос резал слух, но чаще от жизнелюбия, чем от
нахрапистости. Он утверждал, что арестован  за  то,  что  его  родственник
фотографировал погрузку ракет на русскую подводную лодку в Мурманске.
     Лео Воргас был литовцем, около сорока, с открытым лицом, высоким лбом
и худой. Волосы песочного цвета и светлые круглые глаза на розовом лице. В
нагрудном кармане его куртки всегда торчал  футляр  от  очков,  линейка  и
ручки, больше, чем могло  кому-нибудь  понадобиться.  Он  приобрел  дурную
славу в качестве  правительственного  статистика,  подрабатывая  тем,  что
продавал секреты советских экономических катастроф  западным  журналистам,
которые платили за них больше, чем ему предлагали западные разведки.
     - Минута сорок восемь с чем-то. - настаивал  Воргас.  -  Я  помню,  я
читал. Вот - украинец из Ф-десять - он показывал мне книгу. Спроси у него,
он скажет.
     - Ах! - вскричал Смовак - Это был  иноходец,  а  не  рысак.  Ни  один
иноходец не вышел за минуту пятьдесят. Проверь, Лео. Ты проиграл.
     - Ба. Так это ж одно и то же.
     -  Это  не  одно  и  то  же.  Рысаки  одновременно  ставят  на  землю
противоположные по диагонали ноги, а иноходцы - ноги с одной стороны.
     - Но тележки-то одинаковые? Конечно, одно и то же. Ничья.
     - А, ерунда.
     Они взяли каждый по два черпака терпимой смеси картофеля,  капусты  и
нескольких кусочков баранины, тарелку с  двумя  кусками  черного  хлеба  с
маргарином, кусок сосиски, яблоко и кружку черного чая и понесли все это к
одному из столов.
     - А что ты скажешь, американец? - спросил Смовак, бросив на  МакКейна
неожиданно пристальный взгляд. - Ты что-нибудь понимаешь в скачках?
     - Нет... Это не моя область.
     - Странно. Я думал, что в  Америке  скачки  популярны.  У  русских  с
американцами был общий интерес к скачкам еще до революции.
     - Я не знал этого.
     - Конечно. Две огромных страны, с плохими  дорогами,  по  которым  не
пройдет тяжелый дилижанс - пока  не  появились  железные  дороги,  растили
лошадей, чтобы возить легкие повозки  на  большие  расстояния.  Ты  хочешь
сказать, что не знал этого? - МакКейн кивнул и продолжал  есть.  -  А  имя
Сэма Кэтона для тебя что-нибудь значит?
     - Первый раз слышу.
     - Почему бы тебе не сказать прямо, Оскар - раздраженно сказал Воргас.
- Скажи ему, что ты сомневаешься, американец ли он вообще.
     - Ну, я ведь тоже раньше его  не  встречал.  -  вмешался  Скэнлон.  -
Оскар, может, ты отстанешь от Лью? Он же только что попал  сюда,  Господи.
Это что еще за чехословацкое гостеприимство?
     - Кевин  прав.  -  добавил  Воргас.  -  Это  место  будит  недоверие.
Благоразумие - это великолепно, но оно может зайти слишком далеко.
     - И как же ты станешь приви, если  ты  не  веришь  людям?  -  спросил
Скэнлон. Воргас рассмеялся.
     МакКейн слышал это выражение уже не в первый раз. Это было  выражение
Лученко, и, похоже, какая-то шутка среди заключенных.
     - Что такое приви? - спросил он, глядя на остальных.
     - Тебе что, никто  не  сказал?  -  спросил  Воргас.  МакКейн  покачал
головой.
     - Привилегированный заключенный. Ты относишься к обычной категории. -
ответил Смовак.
     - Они живут на поверхности. - добавил Воргас.
     Было ясно, что для  МакКейна  это  много  не  значит,  тогда  Скэнлон
объяснил:
     - Над нами в Замке существует верхний уровень. Там живут  в  домах  с
травой вокруг, с деревьями, а не упакованные в камеры, как  мы.  Им  нужно
меньше работать, у них больше свободы. И - добавил он с ухмылкой - женщины
и мужчины живут вместе. Если тебя  чем-то  можно  привлечь,  то  наверное,
этим. Мунгабо, бедный парень, прямо сходит с ума, как подумает об этом.
     - И у них там есть даже пляж. - сказал Воргас.
     - Пляж! - повторил Смовак, словно МакКейн усомнился в  этом.  МакКейн
остолбенело смотрел на них.
     - Видишь ли, рядом с нами, между Замком и городом, стоит резервуар  с
водой. Она течет через зону отдыха между Новой Казанью и агрозоной. Ну,  и
у приви, там наверху, пляж.
     - А что за люд