если  она   опровергает   чьи-то
предубеждения? Разве не этому вы учились думать, как ученый?
     - Да - ответила Пола автоматически.
     Протворнов удовлетворенно кивнул.
     - Ну вот, мы выяснили, что вы -  ученый.  Вы  работаете  для  частной
корпорации? Но как вы объясните ваши познания в советском оборудовании?  С
компьютером работали вы. Может быть, вы  работаете  для  вооруженных  сил?
Хорошо, в каком роде войск. Армия... Флот? ВВС? Вы же знаете, что мы можем
использовать психологические тесты.
     Все  это  записывается  скрытой  камерой,  догадалась   Пола.   Потом
Протворнов и его специалисты будут раз за разом прокручивать  эту  пленку,
изучая  ее  малейшие  реакции.  Возможно,   скрытые   датчики   записывают
температуру ее тела, рефлексы, напряжение мускулов, движения глаз,  другие
выдающие ее признаки. Неожиданно  она  почувствовала  огромную  усталость,
беспомощность против той силы, которую она не понимала и не знала, как  ей
сопротивляться. Все было бесполезно, и они были  обречены  на  выигрыш.  И
несмотря на все, чему ее учили, слова Протворнова все-таки звучали разумно
и открыто.
     - Может быть. - ответила она. В ответ на что,  она  уже  не  помнила.
Казалось, она уже собралась с мыслями, но все они снова начали размываться
и терять форму.
     - Вы согласитесь подумать над вашим заявлением, если мы покажем  вам,
что все обвинения, касающиеся оружия, лживы?  Это  не  обязательно  должно
быть публичное заявление. Только для  сведения  определенных  правительств
Запада и Азии. Мы можем устроить так, что запись  вашего  заявления  будет
проверена вашими людьми перед передачей ее всем остальным.  Это  снимет  с
вас всякую личную ответственность и не приведет к серьезным последствиям в
международных кругах. Согласитесь, наши цели честны. Произошла  ошибка,  и
мы хотим исправить ее. - Протворнов сделал паузу и посмотрел на нее  через
стол.
     Пола потерла глаза. Ей нужно  всего  лишь  согласиться  на  кажущееся
вполне разумным предложение и она сможет выспаться. В чем будет ее ошибка,
если она скажет правду о том, что она видела? Бог знает, сколько несчастий
случилось в прошлом,  когда  люди  отказывались  сделать  это.  Протворнов
выждал несколько секунд, потом добавил:
     - Не стоит  и  говорить,  что  ваше  сотрудничество  с  нами  в  этом
небольшом деле сыграет  большую  роль  при  дальнейших  переговорах  между
нашими правительствами, касающихся вашей судьбы. Мы понимаем, что вы  были
втянуты в такую работу  по  печальной  необходимости.  Если  у  нас  будут
достаточно приемлемые мотивы, то мы сможем просто посмотреть на это сквозь
пальцы. Что было, то было. В противном случае... - он пожал плечами.
     Пола глядела на стакан, стоящий на  столе.  Искаженное,  перевернутое
изображение Протворнова глядело на  нее,  отражаясь  от  толстого  донышка
стакана. Она все пристальнее вглядывалась в  него,  и  он  стал  похож  на
гротескного паука, который, перед тем, как сдвинуться с места,  наблюдает,
сидя в центре паутины, за отчаянными попытками жертвы вырваться  на  волю.
Она встряхнулась, выйдя  из  охватившего  ее  ступора.  Русские  знали  бы
намного больше, если бы Эрншоу на самом деле  выдал  им  хоть  что-нибудь.
Пола неожиданно представила, что с ним может происходить сейчас.
     При мыслях о том, что чуть было не  произошло,  ее  начала  поглощать
волна отвращения к себе. Она вздохнула полной грудью, вздрогнув при  одном
только упоминании того, на что  она  чуть  не  согласилась.  Пола  подняла
голову, зажала руки между колен, чтобы они  не  тряслись  так  заметно,  и
направила свой взгляд через стол.
     - Я хочу связаться с представителем правительства Соединенных Штатов.



                                    8

     Лью  МакКейн  лежал  на   койке,   прислушиваясь   к   чуть   заметно
колеблющемуся жужжанию кондиционера. В  голове  прояснилось,  и  отдельные
воспоминания о  тех  странных  днях  сразу  после  ареста  складывались  в
совершенно беспорядочную, на первый  взгляд,  картину.  Среди  прочего  он
вспомнил и то, как рассматривал, точно  так  же,  как  и  сейчас,  решетку
кондиционера. Решетка крепилась  к  потолку  серой  железной  накладкой  с
царапиной в углу, видно, отвертка соскочила. Только  в  жужжании  не  было
этого резонирования. Что-то в нем разладилось, и совсем недавно.
     МакКейн не доверял русским. Исходя из своего опыта, он знал, что если
они начинают действовать по правилам, то  что-то  здесь  не  так.  Слишком
легко с ним обходятся. Почему? Чего они добиваются? Насколько он понимал в
советской технике допросов, Поле сейчас приходится похуже. Во-первых,  она
женщина, и, по  стандартной  КГБшной  логике,  ее  легко  можно  запугать.
Во-вторых,  в  ней  легко  опознать  технаря,   а   не   профессионального
разведчика, и это делает ее  более  уязвимой,  ведь  она  не  знает,  чего
ожидать.
     Но почему с ним обходятся так  сдержанно?  Может  быть,  потому,  что
опасаются международного мнения и не хотят ослаблять  свою  позицию  менее
чем безупречными методами следствия?  Если  они  действительно  собираются
предать это дело огласке, то очевидно, нажмут на Полу, чтобы  добиться  от
нее письменного заявления. А что касается его, то, видя, что  от  подобной
просьбы не будет толку, его просто постараются убедить в том, что Советы в
конце концов не такие уж плохие ребята. Возможно,  потом  они  решат,  как
воспользоваться преимуществами такой  ситуации.  Да,  решил  он,  поднимая
глаза на решетку кондиционера, это вытекает из их предыдущих действий.
     Как же тебя угораздило к тридцати шести годам  оказаться  заключенным
на советской космической станции в сотнях тысяч миль от Земли?
     Когда его спрашивали, что привело его в военную разведку, он  отвечал
просто: по идеологическим причинам. Западный образ жизни стоит того,  чтоб
его защищать. Несмотря  на  свои  недостатки,  демократия,  основанная  на
свободном предпринимательстве, позволяла ему быть самим  собой,  думать  и
говорить то, что он считает нужным, и, за исключением  некоторых  понятных
ограничений, жить так, как он хочет. Это вполне устраивало  его,  и  ответ
был искренним, предсказуемым, и люди принимали  его,  не  задумываясь.  Но
была и другая сторона вопроса, на этот раз личная.
     МакКейн  родился  в  Айове,  но  его  мать  Джулия  была   родом   из
Чехословакии. Она сбежала из страны во время  антисоветского  восстания  в
1968, и он помнил ее рассказы о том, как Англия и Франция продали  Гитлеру
в 1938 в Мюнхене страну, которую сами же и  создали  двадцать  лет  назад,
поклявшись защищать ее от врагов. Вместо этого, в то  самое  время,  когда
Чехословакия готовилась защитить себя, они  на  шесть  лет  отдали  ее  во
власть нацистских варваров. Эта история произвела глубокое впечатление  на
молодого МакКейна. Тиранов и  диктаторов  нельзя  "умиротворить".  Соблазн
легкой добычи только разожжет их аппетит. Совсем, как  у  людей,  в  покое
оставят только те нации, которые могут защитить  себя  и  готовы  защитить
себя.
     Джулия повторяла  рассказы  родителей  о  том,  как  они  слушали  по
запрещенному радиоприемнику известия о гитлеровских  армиях,  рвущихся  на
восток, сокрушая русских столь же легко, как перед этим Польшу.  За  сотни
километров от линии фронта, над Чехословакией  взошли  кошмарные  сумерки,
которые, казалось, будут  длиться  на  много  поколений.  Но  потом  стали
приходить другие новости. Русские контратаковали фашистов у ворот  Москвы,
русские держатся в Ленинграде, русские остановили и  окружили  немцев  под
Сталинградом. Гитлеровцы были беспощадно отброшены назад и наступил  день,
когда Красная Армия вошла в Чехословакию. В  тот  день,  когда  по  улицам
Праги загрохотали Т-34, дед Льюиса, шагнув в дверь дома, объявил  голосом,
дрожащим от волнения и гордости: "Я коммунист!". Чехословакия стала  самым
верным из союзников Советов.
     Но праздничное настроение быстро  ушло.  По  странной  иронии  судьбы
русские, как и гитлеровцы до  того,  стали  угнетателями  народа,  который
приветствовал их, как освободителей. Вместо  обещанной  независимости  они
установили у власти марионеточное правительство, управляемое из Москвы, со
знакомым большевистским аппаратом безжалостных расправ,  ночных  допросов,
бредовых  обвинений,  грубо  выбиваемых  признаний,  ссылок  и  расстрелов
потенциальной  оппозиции.  Фанатически  следуя  социалистическим  идеалам,
Советы захватили  землю,  дома  и  фабрики,  которые  отныне  принадлежали
государству. Литейная и слесарная мастерские, которые дед Льюиса  построил
и сохранил даже  в  тяжелые  тридцатые  годы,  были  отобраны  у  семьи  и
национализированы. Теперь ими распоряжались бюрократы, в жизни не видевшие
ни токарного  станка,  ни  шлифовального  круга,  не  знавшие,  что  такое
гордость своим трудом, не способные мыслить  иначе,  как  цитатами.  Через
шесть месяцев мастерские пришли в упадок, а  дед  лишился  своего  дохода,
получив вместо этого  зарплату,  которой  едва  хватало  на  жизнь.  Когда
копившаяся годами злоба  и  возмущение  коррупцией,  невежеством  и  ложью
выплеснулось в открытое восстание, деда убили  в  перестрелке  с  русскими
танками на улицах Праги. Это было последним, что помнила Джулия, потом она
с товарищами  ушли  через  границу.  Она  оказалась  в  Голландии,  и  там
встретила своего первого мужа, торгового представителя американской фирмы.
Они переехали в Штаты, но брак не сложился, и Джулия прожила несколько лет
одна, воспитывая сына Ральфа. Потом она второй раз вышла  замуж,  на  этот
раз за фермера из Айовы,  шотландского  происхождения.  Малькольм  и  стал
отцом Льюиса. Он родился в 1981, в последние годы кризиса Америки.
     Закончив  войну  самыми  сильными  из  победителей,  американцы   два
десятилетия наслаждались процветанием и экономическим ростом,  невиданными
в мировой истории. Не обращая внимания на страсти и  учения,  превратившие
полмира в развалины, поколение, выросшее в тощие голодные годы  Депрессии,
нашло воплощения всех мечтаний в Сирс и Робак, в Дженерал Моторс, Дженерал
Электрик и банковских кредитах. На  глазах  исчезали  проблемы,  терзавшие
людей в  течение  всего  существования  человечества:  бедность,  болезни,
голод,  невежество.  Люди  гордились  своими  достижениями  и   обществом,
сделавшим их возможными. Они надеялись, что их дети будут благодарны своим
родителям. Они пытались распространить эту систему по всему  миру  и  тоже
надеялись на благодарность.
     Но маятник качнулся в другую сторону.
     Следующее поколение следило за проблемами остального мира по цветному
телевизору, жуя бифштексы, вынутые из холодильника, вернувшись из школы  в
автомобиле с кондиционером. И это поколение чувствовало не  благодарность,
а вину. По какой-то странной логике Америка оказалась виновата в том,  что
у  всего  остального  мира  еще  оставались  какие-то  проблемы.   Синдром
недоеденной картошки, "Доедайте картошку - ведь в  Китае  голодают  дети",
странным образом привел к тому, что стремление Америки навести  порядок  в
собственном доме сделало ее ответственной за беспорядок в остальном  мире.
Как  будто  каждая  недоеденная  картофелина  в   Миннесоте   приводит   к
исчезновению такого же количества риса из миски где-нибудь в Пекине.
     Результатом  стал  крестовый  поход  против  американской  системы  и
институтов,  ее  создавших:  капитализма  и   корпораций,   технологии   и
промышленности, создавших  корпорации,  науки,  создавшей  технологию,  и,
наконец, разума, основы науки.  Оружием  в  борьбе  стал  страх.  Покрытая
облаками  кислотных  дождей,  радиации,   канцерогенов,   покрытая   слоем
практически вечных  пластиков,  затопленная  микробами-мутантами,  планета
сама разложится под грудой  мусора  -  если  Бомба  или  Ядерная  Зима  не
прикончит ее раньше. И Америка спровоцировала Советы, отказавшись  взаимно
разоружиться и тем самым обеспечить мир во всем мире - подобно  тому,  как
разоружились в тридцатых европейские демократы.
     Чем больше вклад в  успех  системы,  тем  больше  вина.  И  одной  из
наиболее  пострадавших  жертв   процесса   станет,   наряду   с   химиком,
автостроителем, фармакологом  и  ядерным  инженером  простой  американский
фермер. Ведь это он,  в  конце  концов,  довел  продуктивность  до  такого
уровня, когда три процента населения  могут  кормить  остальное  население
лучше,  чем  семьдесят  процентов  пытались  столетие  назад,  да  еще   и
экспортировать  порядочно  излишков  -  позволяя   многим   интеллектуалам
сосредоточиться  на  сочинении  статей  о  вреде  перепроизводства  и   на
кампаниях за гражданские права малярийных вирусов,  гибнущих  в  борьбе  с
загрязнением-человеком.
     Естественно, что после многих лет, устав от бесконечного беспокойства
высматривающих чиновников, ограничивающих рост  продукции  и  политических
активистов, видящих зло во всем - от удобрений  до  механизмов,  Малькольм
продал ферму и уехал с семьей в Калифорнию, где вложил полученные деньги в
производство сельскохозяйственной техники, обеспечив достаточный доход. И,
сколько помнил себя Льюис маленьким, отец не  переставал  метать  громы  в
адрес "корпоративного социализма", как он называл агропромышленный гигант,
купивший его землю в Айове; точно так же, как  мать  предупреждала  его  о
коллективизме. Эта корпорация представляет дух истинной Америки не больше,
чем всякие социал-либералы в Вашингтоне, ворчал отец, это они  виноваты  в
этой заварухе с экономикой и с культурой. Шли семидесятые.
     Таким образом: мать Льюиса бежала от тирании, разрушившей плоды целой
человеческой жизни, а отец стал жертвой легальной охоты за ведьмами во имя
идеологии.  Сознание  этого  родило  в  молодом  Льюисе  чувство  обиды  и
несправедливости. Он пришел  к  выводу,  что  не  существует  неотъемлемых
"естественных" прав - только те права,  которые  можно  защитить  обычаем,
законом, и, если нужно - силой.
     МакКейн закончил Лос-Анджелесский университет в двадцать два, с двумя
степенями  бакалавра  -  истории  политики  и  современных  языков.  Такое
образование, вместе с его врожденным  скептицизмом  и  желанием  сохранить
свою индивидуальность, составили хороший фундамент для работы в  разведке.
Пытаясь вырваться из  скуки  сельской  жизни,  во  время  собеседований  в
студенческом городке, он попросился  в  армию.  Но  вместо  этого  к  нему
приехал вербовщик из другого ведомства. И таким образом он снова  оказался
в школе, на этот раз в разведшколе РУМО в Мэриленде.  По  окончании  курса
его перевели в штаб-квартиру административным помощником, и МакКейн наивно
полагал, что это будет лишь прикрытием  для  более  интересных  и  славных
занятий. Но должность действительно оказалась  должностью  клерка,  как  и
было сказано, и  два  года  он  подтверждал  свою  лояльность,  передвигая
бумаги,  заполняя  формуляры,  проверяя  входящие  материалы  и   факты...
проверяя их еще раз... и еще.  Этот  опыт  оказался  жизненно  важным  для
будущего отличного агента.
     После этого он провел несколько лет в Европе,  работая  для  разведки
НАТО, а потом прошел еще один шестимесячный курс обучения в США. Его учили
шифрам и связи, наблюдению за другими и контрнаблюдению, умению уходить от
хвоста  и  скрываться,  владению   оружием   и   самообороне,   взлому   и
проникновению, подслушиванию и другим почтенным  занятиям.  Потом  МакКейн
опять вернулся в Европу, чтобы ловить с контрразведкой советских  шпионов,
вынюхивавших секреты западного оружия,  опять  в  Штаты,  курсы  восточных
языков, курс русского - он сам говорил на чешском и немецком, на эти языки
его  родители  часто  переходили,  когда  он   был   ребенком.   Очередное
направление -  на  Дальний  Восток,  где  ему  дали  пост  в  американском
посольстве. Последней работой перед вызовом в Вашингтон  было  налаживание
разведсети в Пекине. Он повидал многое, и виденное им  только  убеждало  в
том, что западный образ жизни - не самый скверный. И тем не  менее  многие
люди  по  разным  причинам,  и  выдуманным,  и  реальным,  при  первой  же
возможности постарались бы уничтожить Запад.
     В дверях щелкнул ключ, и МакКейн сел. Для обеда  было  слишком  рано.
Вошел Протворнов вместе с майором Ускаевым, следом охранник  с  матерчатой
сумкой. Протворнов  оглянулся,  темные  глаза  неторопливо  двигались  под
веками; он вынул из кармана голубую пачку советских сигарет,  вынул  одну,
и, словно вспомнив, протянул пачку МакКейну. МакКейн покачал головой.
     -  Вы  уже  должны  чувствовать  себя,  как  дома,  -  громко  сказал
Протворнов. - Ну, как мы к вам относимся? Все в порядке, я думаю?
     - Могло быть хуже. - нейтрально ответил МакКейн.
     Протворнов закурил,  снял  с  полки  одну  из  книг,  присмотрелся  к
названию.
     - Как жаль, что вас так трудно убедить в нашей цивилизованности.  Вы,
знаете ли,  чрезвычайно  подозрительный  человек,  мистер  Эрншоу  -  это,
по-моему, недостаток для журналиста. Ваша спутница думает так же. Я думаю,
что и многие ваши знакомые сказали бы то же самое. Вы не задумывались  над
этим? Вам не приходило в голову, что в чем-то вы можете ошибаться, и общее
мнение других тоже может иметь какой-то вес? - Он листал книжку и случайно
- а может быть, сделав вид, что случайно - провел пальцем по  краю  задней
обложки. Углом глаза МакКейн видел пристально следящего за ним Ускаева  и,
сделав усилие, подавил свою реакцию.
     - Не думаю, что следует слишком поддаваться мнению других людей.
     - Ваша ученая из ВВС согласилась бы с  вами.  -  ответил  Протворнов,
изучая лицо МакКейна. - Очень упрямая женщина. Но  несмотря  на  это,  она
поняла серьезность настоящей ситуации и ее важность для безопасности мира,
она согласилась сотрудничать с нами и  сделать  соответствующее  заявление
для общественности. - Протворнов  махнул  сигаретой  и  безразлично  пожал
плечами. - Так что сейчас вы не так уж и важны для нас. Теперь  вам  нужно
беспокоиться только о своей судьбе. Если вы будете  вести  себя  разумнее,
чем сейчас, то что ж, все возможно. Если нет... - он опять пожал  плечами.
- Все будет зависеть только от Кремля. Но, как я уже сказал, для  нас  это
не так важно.
     МакКейн взглянул на него почти с подозрением.
     - Я ожидал большего. Не говорите мне, что вы уже уходите.
     Протворнов был готов к этому.
     - Политические решения - не мое дело. Мое дело - выполнять их. Как бы
там ни было, мы  получили  распоряжение  перевести  вас  отсюда.  Вам  там
понравится больше, по крайней мере, у вас  будет  компания...  возможность
поговорить с другими. - Он указал на сумку, положенную на стул охранником.
- Собирайтесь. Вас переводят немедленно.
     МакКейн принялся собирать вещи и собираться с мыслями.
     - И прощальный привет от генерала? Почему с таким почетом?
     - А почему нет? За последние три  недели  мы  немного  познакомились,
даже если вы и были менее, чем искренни. Рассматривайте это,  как  обычное
уважение хозяина к гостю. Или как знак того, что мы  не  хотим,  чтобы  вы
оставались в обиде.
     МакКейн зашел за перегородку, чтобы забрать туалетные принадлежности.
Пока  его  все  время  испытывали,  искали  слабое  место,   чтобы   потом
использовать эту слабость - и, наверно, так же обращались с Полой.  Зачем,
удивился он. За всем этим крылось куда больше, чем он пока распутал.
     - Ну, и куда? - спросил он, выходя наружу  и  закрывая  сумку.  -  На
Землю?
     - Боюсь, что нет. -  ответил  Протворнов.  -  Охранник  держал  дверь
открытой. - Перевозить людей отсюда на Землю дорого. Зачем нам  оплачивать
доставку американского шпиона на дом? В свое время  они  прилетят  сюда  и
заберут вас отсюда, конечно, если Москва разрешит. А до того вы останетесь
на "Терешковой", в Замке. - они  вышли  наружу,  Протворнов  шел  рядом  с
МакКейном, майор шагал впереди, а охранник - сзади.