торону пачку "Королевского скальда", я заметил на листке с
меню сегодняшнего обеда пометку: "Вечерний костюм обязателен".
     Я не удивился: "Конунг Кнут" в  своем  предыдущем  воплощении  был  в
высшей степени чопорным. Если корабль находился в  море,  от  вас  ожидали
появления в черном галстуке. Если  же  вы  его  не  надевали,  вам  давали
понять, что таким людям лучше обедать в своей каюте.
     Смокинга у меня не было -  наша  церковь  не  поощряет  суетности,  -
поэтому я пошел на компромисс, надевая в  рейсе  к  обеду  синий  саржевый
костюм с белой сорочкой и черной бабочкой на резинке. Никто  не  возражал.
Просто на меня не  обращали  внимания,  ибо  я  и  без  того  сидел  "ниже
солонки", поскольку прибыл на судно только в Папеэте.
     Мне захотелось посмотреть, нет ли у мистера Грэхема темного  костюма.
И черного галстука.
     У мистера Грэхема оказалась уйма одежды,  куда  больше,  чем  у  меня
когда-либо. Я примерил спортивный пиджак, он  пришелся  мне  почти  впору.
Брюки? Длина вроде о'кей, а вот насчет пояса я не был уверен. Примерять же
пару и рисковать быть  пойманным  Грэхемом  с  ногой,  сунутой  в  его  же
собственные брюки, мне  не  хотелось.  Да  и  что  полагается  говорить  в
подобных случаях? "Привет! Я тут вас дожидался и  решил  скоротать  время,
примеряя ваши штаны"? Не слишком-то убедительно.
     У него был не один смокинг, а целых два - один обычный черный, другой
темно-бордовый. Я никогда и не слыхивал об этакой экстравагантности.
     А вот  бабочки  на  резинке  я  так  и  не  нашел.  Черных  галстуков
насчитывалось  несколько  штук.  Да  только  я  не   имел   ни   малейшего
представления, как завязывают бабочку.
     Я глубоко вздохнул и горестно задумался над этой сложной проблемой.


     Раздался стук в дверь. Если я не выскочил из  собственной  шкуры,  то
только лишь по чистой случайности.
     - Кто там? (Честное  слово,  мистер  Грэхем;  я  тут  вашего  прихода
дожидался!)
     - Горничная, сэр.
     - О, входите, входите!
     Я услышал, как она звенит ключом, и тут же вскочил, чтобы  отодвинуть
задвижку.
     - Извините, совсем забыл,  что  закрыл  и  на  задвижку.  Пожалуйста,
заходите.
     Маргрета оказалась примерно  того  же  возраста,  что  и  Астрид,  но
выглядела  моложе  и  привлекательнее  со  светлыми  как  лен  волосами  и
веснушками на носу. Она говорила на выученном  по  учебнику  английском  с
каким-то милым акцентом. В руках Маргрета держала платяную вешалку с белым
пиджаком.
     - Ваш обеденный костюм, сэр. Карл сказал,  что  второй  пиджак  будет
готов завтра.
     - О, большое спасибо, Маргрета! Я о нем начисто позабыл.
     - Я была уверена, что позабудете.  Поэтому  вернулась  на  борт  чуть
пораньше - пока прачечная не закрылась. И очень рада, что  так  поступила.
Для темного костюма сегодня слишком жарко.
     - Вам не следовало торопиться  из-за  меня  -  эдак  вы  меня  совсем
избалуете.
     - А я люблю заботиться о наших гостях. И вам это хорошо  известно.  -
Она повесила пиджак в шкаф и пошла к  двери.  -  Я  зайду  попозже,  чтобы
завязать вам галстук. В шесть тридцать, как обычно, сэр?
     - В шесть тридцать годится, а теперь который час? (Будь оно  неладно,
мои часы пропали одновременно с теплоходом "Конунг Кнут"; на берег я их не
брал.)
     - Уже почти шесть... - Маргрета замешкалась. - Пожалуй, будет  лучше,
если до ухода я приготовлю вашу одежду. У вас и так мало времени.
     - Моя милая девочка! Но это же не входит в ваши обязанности!
     - Нет. Но я сделаю это с удовольствием. - Она выдвинула ящик  комода,
вынула оттуда фрачную сорочку и положила ее на мою (Грэхема) кровать. И вы
знаете почему!
     С энергической компетентностью человека, точно знающего,  где  и  что
лежит, она выдвинула маленький ящик стола, до которого у меня еще руки  не
дошли, достала оттуда кожаный футляр, вынула из него и  положила  рядом  с
рубашкой часы, кольцо и запонки, продела запонки в  манжеты,  выложила  на
подушку чистое нижнее белье и черные шелковые носки, поставила возле стула
вечерние туфли, вложив в одну  из  них  рожок,  взяла  из  шкафа  смокинг,
повесила  его  вместе  с  черными  отглаженными  брюками   (подтяжки   уже
пристегнуты) и темно-красным жилетом на дверцу гардероба. Окинув  взглядом
это великолепие,  добавила  к  стопочке  вещей  на  подушке  воротничок  с
отогнутыми  уголками,  черный  галстук  и  свежий  носовой  платок;  снова
посмотрела, положила возле часов и кольца ключ от каюты и бумажник,  опять
оценила все острым взглядом и удовлетворенно кивнула.
     - Пора бежать, иначе  я  пропущу  обед.  Вернусь,  когда  надо  будет
завязывать галстук, - и исчезла. Но не убежала, а словно ускользнула.
     Маргрета была абсолютно права. Если бы она не  приготовила  все,  что
нужно, мне пришлось бы куда как туго. Одна сорочка чего стоила - она  была
из тех, что застегиваются неизвестно как на спине.  Я  таких  в  жизни  не
нашивал.


     Спасибо еще, что Грэхем пользовался обыкновенной безопасной  бритвой.
К шести пятнадцати я соскоблил выросшую с утра  щетину,  принял  душ  (что
было совершенно необходимо) и смыл копоть с волос.
     Его туфли оказались мне в самый раз, как будто я сам  разнашивал  их.
Брюки были в поясе узковаты. Датский корабль -  не  то  место,  где  можно
сбросить вес, а я пробыл на теплоходе "Конунг Кнут" целых  две  недели.  Я
все еще сражался с проклятой рубашкой, что надевается задом наперед, когда
Маргрета вошла в каюту, воспользовавшись собственным универсальным ключом.
     Она подошла ко мне и сказала:
     - Стойте смирно, - и быстро застегнула все пуговицы, до которых я  не
мог дотянуться,  затем  укрепила,  с  помощью  предназначенных  для  этого
запонок, дьявольский воротничок и повесила мне на шею галстук.  -  Теперь,
пожалуйста, повернитесь.
     Завязывание бабочки - операция,  напрямую  связанная  с  магией,  но,
видно, Маргрета знала все необходимые заклинания.
     Она помогла мне надеть жилет,  подала  пиджак,  осмотрела  с  ног  до
головы и объявила:
     - Что ж, пожалуй, сойдет. И я горжусь вами; за обедом девчонки только
и говорили, что о вас. Жаль, не пришлось видеть самой. Вы очень смелый.
     - Какое там смелый! Просто глупый.  Начал  болтать,  когда  следовало
держать язык за зубами.
     - Нет, смелый. Мне пора -  Кристина  сторожит  мою  порцию  вишневого
торта, и, если я задержусь, кто-нибудь его обязательно слопает.
     - Бегите. И огромное спасибо. Торопитесь и не упустите свой торт.
     - А вы не думаете мне заплатить?
     - О! А какую плату вы хотели бы получить?
     - Не дразните меня!
     Она придвинулась еще на несколько дюймов и подняла ко  мне  лицо.  Не
так-то уж много я знаю о девушках (а кто знает много?), но  тут  все  было
яснее ясного. Я взял ее за плечи, поцеловал в обе щеки, поколебался  ровно
столько, чтобы убедиться, что она не сердится и даже не удивлена, а  затем
влепил поцелуй прямехонько посередине. Губы были теплые и мягкие.
     - Вы эту плату имели в виду?
     - Да, конечно. Но вы умеете целоваться и получше.  Знаете  ведь,  что
умеете. - Она выпятила нижнюю губку и скромно опустила глаза.
     - Ну, держитесь!
     Да, я умею целоваться и получше. Или,  вернее,  умел  в  те  времена,
когда нам частенько приходилось прибегать к поцелуям такого рода. Позволив
Маргрете играть роль ведущего и радостно кооперируясь с нею во всем,  что,
как ей казалось, повышает качество  поцелуя,  я  за  пару  минут  узнал  о
поцелуях больше, чем за всю жизнь.
     В ушах у меня звенело.
     После того как мы оторвались друг от друга, она на миг замерла в моих
объятиях, затем невозмутимо посмотрела на меня.
     - Алек, - сказала она тихонько, - никогда еще ты не целовал меня  так
здорово. Божественно! Ну а теперь я побегу, а то ты из-за меня опоздаешь к
обеду.
     Она выскользнула из моих объятий, выскочила за  дверь  как  всегда  в
мгновение ока.
     Я внимательно рассмотрел свое отражение в зеркале. Никаких следов.  А
вообще-то столь страстные поцелуи вполне могли оставить кое-какие следы!
     Что же за личность этот Грэхем? Носить его одежду я могу, но осмелюсь
ли я позаимствовать и его женщину? А она действительно  его  женщина?  Кто
знает! Во всяком случае не я. Был ли он развратником  и  бабником?  Или  я
вломился в совершенно невинный, хотя и несколько опрометчивый роман?
     Нельзя ли мне вернуться назад тем же путем - через огненную яму?
     Вопрос лишь в том - хочу ли я этого?


     Идешь на корму, пока не достигнешь главного трапа, потом  спускаешься
на две палубы вниз и снова идешь в сторону кормы -  так  было  указано  на
пароходных планах буклета.
     Нет проблем! Человек у двери столовой, одетый примерно так же, как  и
я, но с меню под мышкой, был, вероятно,  старшим  официантом  или  главным
стюардом столового салона. Он подтвердил мою догадку, улыбнувшись широко и
профессионально.
     - Добрый вечер, мистер Грэхем.
     Я остановился:
     - Добрый вечер. Что это  за  изменения  в  размещении  пассажиров  за
столиками? Где я должен сидеть? (Хватайте быка за рога, и в худшем  случае
вы хотя бы удивите его.)
     - Это не навсегда, сэр. Завтра вы опять будете есть за  четырнадцатым
столиком. А сегодня капитан просит вас пожаловать за его стол.
     Он подвел меня к огромному  столу,  занимавшему  середину  салона,  и
начал было усаживать по правую руку капитана, но капитан встал и  принялся
аплодировать. Все, кто сидел за этим столом, последовали  его  примеру,  к
ним присоединились остальные, собравшиеся в большом зале, которые, как мне
показалось, стоя приветствовали меня. Кое-где  даже  звучали  восторженные
выкрики.
     За обедом я сделал два важных открытия. Первое - совершенно очевидно,
Грэхем выкинул тот же глупый номер, что и я (тем не менее неясность,  было
ли нас двое или я был в единственном числе, все же оставалась; этот вопрос
я решил отложить в самый долгий ящик).
     Второе, но самое  важное  -  не  пейте  ледяной  ольборгский  аквавит
[крепкий алкогольный напиток, настоянный на  различных  пряностях,  в  том
числе на лакрице] на  пустой  желудок,  особенно  если  вы,  подобно  мне,
воспитаны в духе трезвости.



                                    3

                                          Вино глумливо, сикера - буйна...
                                           Книга притчей Соломоновых 20, 1

     Я не хочу возводить напраслину на капитана Хансена.  Мне  приходилось
слышать, что скандинавы, насыщая свою кровь этанолом, делают ее похожей на
антифриз, чтобы легче переносить долгие суровые зимы, а потому  они  плохо
понимают людей, которым от крепких напитков делается нехорошо. Кроме того,
никто за руки меня не держал, никто не зажимал мне ноздри, никто  насильно
не лил мне спирт в глотку. Последнее проделал я сам.
     Наша церковь не придерживается  взгляда,  что  плоть  слаба,  а  грех
по-человечески понятен и извинителен. Грех может быть прощен, но отнюдь не
с легкостью. Прощение еще  надо  заслужить.  А  потому  грешнику  надлежит
выстрадать свое искушение.
     Кое-что об этих страданиях мне еще предстояло узнать.  Мне  говорили,
что они называются похмельем.
     Во всяком случае,  так  их  называл  мой  дядюшка-выпивоха.  Дядя  Эд
утверждал, что человеку никогда не бывать трезвенником, если он не пройдет
полного курса пьянства, ибо иначе, ежели соблазн встанет на его  пути,  он
не будет знать, как с этим самым соблазном управиться.
     Возможно,  я  смог  бы  служить  доказательством  истинности  данного
положения дяди Эда. В нашем доме на него всегда смотрели как  на  источник
неприятностей, и, если бы он не был маминым братом, отец не пустил бы  его
даже на порог. Да его и так никогда не уговаривали погостить подольше и не
упрашивали вернуться поскорее.
     Не успел я сесть за стол, как капитан предложил мне стакан  аквавита.
Стаканы, из которых пьют этот напиток, невелики; их скорее  можно  назвать
маленькими, в этом-то и скрыта главная опасность.
     Именно такой стаканчик капитан держал в руке. Он поглядел мне прямо в
глаза и сказал:
     - За нашего героя! Skal! [ваше здоровье! (дат.)] - запрокинул  голову
и выплеснул содержимое стакана в рот.
     По всему столу эхом  разнеслось:  "Skal!"  -  и  каждый  из  сидевших
опрокинул свой стакан так же лихо, как капитан.
     Ну и я тоже. Должен сказать, что положение почетного  гостя  налагает
определенные обязанности - "если живешь в  Риме..."  [крылатое  выражение:
"Если живешь в Риме, поступай как римлянин"] и так далее. Но истина в том,
что у меня просто не хватило настоящей  силы  воли,  чтобы  отказаться.  Я
сказал себе: "Такой маленький стаканчик не может повредить" - и осушил его
одним глотком.
     И в самом деле ничего не произошло. Аквавит прошел отлично. Приятный,
холодный как лед глоток, оставивший после себя острый  привкус  пряностей,
среди которых выделялась лакрица. Я не знал, что именно пью, и не был даже
уверен, что это алкоголь. Во всяком случае, мне он таковым не показался.
     Мы сели, кто-то поставил передо мной тарелку с едой, и личный  стюард
капитана налил мне еще стаканчик шнапса. Я уже собрался приняться за еду -
восхитительные датские закуски из тех, что  обычно  входят  в  ассортимент
smorgasbord [особая сервировка холодных закусок (так  называемый  шведский
стол)], - когда кто-то дотронулся до моего плеча.
     Я поднял глаза - это был Многоопытный Путешественник.
     Рядом с ним стояли Авторитет и Скептик.
     Имена у них теперь были другие. Некто (или нечто),  превративший  мою
жизнь в запутанную головоломку, особо далеко в  данном  случае  не  пошел.
Джеральд Фортескью, например, теперь стал Джереми Форсайтом.  Несмотря  на
мелкие изменения, я без труда узнал каждого из них,  а  новые  имена  были
достаточно сходны со старыми - показатель  того,  что  кто-то  или  что-то
продолжает свой розыгрыш.
     (Но  тогда  почему  моя  новая  фамилия  так  отличается  от  фамилии
Хергенсхаймер? В звучании имени Хергенсхаймер есть особое  достоинство,  я
бы сказал, в нем слышны отголоски известного величия. А  Грэхем  -  имечко
так себе.)
     - Алек, - сказал мистер Форсайт, - мы недооценили вас. Дункан, и я, и
Пит с радостью признаем это. Вот три тысячи, которые мы вам должны, и... -
он протянул руку, которую до сих пор держал за  спиной;  в  ней  оказалась
здоровенная бутылка, - вот самое лучшее шампанское, какое только  есть  на
пароходе, как знак нашего уважения.
     - Стюард! - крикнул капитан.
     И тот же стюард, ведавший напитками, двинулся  вокруг  нашего  стола,
наполняя стаканы всех сидевших. Но еще до этого обнаружилось, что я  снова
стою и трижды под возгласы "Skal!"  опустошаю  стаканчики  аквавита  -  по
одному за здоровье каждого проигравшего, - а в другом  кулаке  сжимаю  три
тысячи долларов (долларов Соединенных Штатов Северной Америки). У меня  не
было времени разбираться,  почему  три  сотни  вдруг  превратились  в  три
тысячи, что, впрочем, было не более  странно,  чем  то,  что  случилось  с
"Конунгом Кнутом". Вернее, с его обоими воплощениями. Да и мои способности
удивляться к этому времени почти иссякли.
     Капитан Хансен приказал официантке  приставить  к  столу  стулья  для
Форсайта и его компании, но все трое отказались на том основании, что жены
и соседи по столам ждут их возвращения. Да и у  нас  места  маловато.  Для
капитана Хансена все это не имело ни малейшего значения. Он был  настоящий
викинг, величиной чуть меньше дома: дай ему молот, и он вполне  сойдет  за
Тора [в скандинавской мифологии бог грома и бури; атрибутом Тора  является
боевой молот] - мышцы у него были  даже  там,  где  у  обычных  мужчин  их
отродясь не бывает. Так что с ним особенно не поспоришь.
     Впрочем, он добродушно согласился на  компромисс  -  они  вернутся  к
своим столам и кончат обед, но сначала присоединятся к капитану и ко мне и
вознесут благодарность Седраху, Мисаху и Авденаго [три  иудейских  отрока,
брошенные Навуходоносором в огненную печь за  отказ  поклоняться  золотому
истукану  и   чудесным   образом   оставшиеся   невредимыми   (библ.)]   -
ангелам-хранителям нашего доброго друга Алека. И весь наш стол,  как  один
человек, будет участвовать в этом...
     - Стюард!
     И все мы трижды прокричали "Skal!", выделяя из всех миндалин антифриз
в невероятном количестве.
     Вы все еще считаете? Думаю, уже стаканчиков  семь.  Можете  перестать
считать. Именно в этом  месте  я  потерял  счет  выпитому.  Ко  мне  стало
возвращаться то отупение, которое я ощутил на половине пути через огненную
яму.
     Заведующий напитками стюард кончил разливать шампанское и,  повинуясь
знаку капитана, добавил к первой бутылке новые. Снова пришла  моя  очередь
произносить тосты, - я рассыпался в комплиментах трем  проигравшим,  после
чего все выпили за капитана Хансена и за добрую посудину "Конунг Кнут".
     Капитан поднял бокал за Соединенные Штаты, и все обедающие  встали  и
выпили вместе с ним; тогда я счел необходимым предложить тост  за  датскую
королеву, что вызвало новые тосты в мою честь, и капитан потребовал, чтобы
я произнес речь.
     - Расскажите, как вы чувствовали себя в печи огненной.
     Я попытался отговориться, но кругом оглушительно гремели  крики  всех
присутствующих: "Речь! Речь!"
     Я с трудом поднялся, стараясь припомнить, о чем говорил на  последнем
ужине, организованном с целью  сбора  средств  для  поддержания  заморских
миссий. Речь ускользала от меня. Наконец я сказал:
     - А!!! Вздор! Тут и говорить не о чем. Только приклоните ухо  ваше  к
земле, налягте плечом на штурвал,  поднимите  глаза  к  звездам,  и  вы  с
легкостью сделаете то же самое. Спасибо вам, спасибо всем, а  в  следующий
раз мы все до единого соберемся у меня дома.
     Кругом кричали, снова орали "Skal!" - уж и не помню сейчас, по какому
поводу, - и тут леди,  сидевшая  слева  от  капитана,  подошла  ко  мне  и
расцеловала, после чего все прочие леди, сидевшие за  капитанским  столом,
сгрудились вокруг меня и принялись обцеловывать. Это, видимо,  воодушевило
остальных дам в салоне, так как из  них  сформировалась  целая  процессия,
направившаяся ко мне за поцелуями, но по пути целовавшая капитана; а может
быть, порядок был обратный.
     Во  время  этого  парада  кто-то  унес  мою  тарелку  с   бифштексом,
относительно которого я строил  некоторые  планы.  Правда,  я  не  слишком
горевал о потере, так как бесконечная  оргия  лобзаний  ошеломила  меня  и
погрузила в изумление, ничуть не меньшее, чем история с туземками, которые
прошли по углям.
     Потрясение я испытал сразу же, как только вошел  в  обеденный  салон.
Давайте скажем так; мои спутницы-пассажирки  были  вполне  достойны  того,
чтобы появиться на иллюстрациях в "National Geographic...".
     Да! Вот именно! Ну, может не совсем так,  но  то,  во  что  они  были
одеты, делало их куда более голыми, чем те дружелюбные туземки. Я не стану
описывать их "вечерние туалеты", ибо не уверен,  что  смогу  это  сделать.
Более того, я _у_б_е_ж_д_е_н_, что делать этого не следует. Ни у одной  из
них не было прикрыто более двадцати процентов того, что леди прикрывают на
костюмированных балах в том мире, где я родился. Я  имею  в  виду  -  выше
талии. Их юбки, длинные и часто волочащиеся по полу, скроены или разрезаны
самым соблазнительным манером.
     У некоторых леди верхняя часть платья вроде бы и прикрывала  все,  но
материал был прозрачен как стекло. Ну почти как стекло.
     А самые юные леди, можно сказать, почти девочки, уж точно  имели  все
основания  печататься  в  "National  Geographic..."  -  больше,  чем   мои
деревенские подружки. Однако почему-то казалось,  что  девицы  куда  менее
бесстыдны, чем их почтенные родительницы.
     Этот расклад я заметил сразу же,  как  только  вошел  в  столовую.  Я
старался не пялиться на них, а к тому же капитан и все п