просто тебя ожесточила жизнь. Ты стал жестоким, хитрым. Ты  убил
двух торговцев. Что из тебя получится? Тебе лучше сознаться в  убийстве  и
положиться на волю божию.
     Ты так мало знаешь жизнь, ты хочешь постичь  весь  мир.  Акха  должен
знать все. Его глаза видят все. А ты настолько ничтожен, что твоя жизнь  -
не более, чем то странное ощущение, которое возникает, когда  у  тебя  над
головой пролетает чилдрим.
     Он удивился собственным мыслям. Наконец он стал бить кулаком в дверь.
     Когда его вывели из камеры, он узнал, что пробыл  в  заточении  всего
три дня.


     В течение  одного  года  и  одного  дня  Юлий  служил  послушником  в
Святилище. Ему не разрешали покидать пределы Святилища и он  жил  все  это
время в келье. Он не знал, вместе или порознь плыли  по  небу  Беталикс  и
Фреир. Желание вновь увидеть  белое  безмолвие  постепенно  покидало  его,
вытесняемое величественным полумраком Святилища.
     Он сознался в убийстве. Наказания не последовало.
     Худой седой священник с постоянно мигающими глазами, отец Сифанс, был
главным наставником Юлия и других послушников. Он сложил руки на  груди  и
сказал Юлию:
     - Тот печальный случай с убийством канул в прошлое. И тем не менее ты
не должен забывать о нем, ибо забыв, ты станешь думать, что его никогда не
было. Все в этой жизни  взаимосвязано,  как  связаны  между  собою  пещеры
Панновала. Твой грех и твое желание служить Акхе составляют одно целое. Ты
думаешь, что только святость побуждает людей на  службу  Акхе?  Не  совсем
так. Грех, чувство вины тоже толкают людей на служение богу. Возлюби  тьму
- и через свой грех ты примиришься с собственной ничтожностью.
     Грех. Это слово в то время не сходило с уст отца  Сифанса.  Юлий  как
завороженный ловил это слово, слетавшее с уст учителя, стараясь  при  этом
шевелить губами так, как это делал  он.  И  оставшись  один,  он  повторял
заданное, воспроизводил губами те же движения, которые наблюдал  на  губах
своего наставника.
     У отца  Сифанса  были  собственные  покои,  куда  он  удалялся  после
занятий. Юлий же спал в общежитии вместе с другими послушниками. В отличие
от духовных отцов, им были запрещены  любые  развлечения  -  вино,  песни,
женщины - все было под строгим запретом. А пища была попросту скудной. Она
выделялась из приношений богу Акха.
     - Я не могу сосредоточиться, я голоден, - сказал однажды Юлий  своему
наставнику.
     - Голод - это всеобщее чувство. Не может  же  Акха  накормить  досыта
всех. Он защищает нас от враждебных сил.
     - Что важнее, выживание или личность?
     -  Личность  обладает  значимостью  в  своих  собственных  глазах.  А
поколениям принадлежит будущее.
     Юлий постепенно постигал софистическую манеру рассуждать.
     - Но поколения состоят из личностей.
     - Поколения не являются суммой личностей. Они вбирают в себя надежды,
планы, историю, законы - и прежде всего  преемственность.  Они  вбирают  в
себя как прошлое, так и будущее. Акха не хочет иметь дела с индивидуумами,
поэтому личность  должна  быть  приведена  к  полной  покорности,  и  если
понадобится - уничтожена.
     Довольно искусно духовный отец заставлял Юлия  соглашаться.  С  одной
стороны, он должен обладать слепой верой,  а  с  другой  -  ему  необходим
трезвый разум. Ибо в своем многовековом существовании под землей  обществу
были необходимы все виды защиты, и оно нуждалось как в молитве,  так  и  в
рационалистическом мышлении. В священных  песнопениях  говорилось,  что  в
будущем Акха может потерпеть поражение в своем единоборстве  с  Вутрой,  и
тогда мир будет объят небесным пламенем. Поэтому, чтобы избежать  горения,
индивидуальность должна быть погашена.
     Юлий шел по подземным залам, галереям, а новые мысли роем теснились в
его голове. Они полностью опрокидывали его прежнее понимание мира  -  и  в
этом  как  раз  и  заключалась  их  прелесть,   поскольку   каждое   новое
проникновение в суть вещей  подчеркивало,  насколько  далеко  ушел  он  от
прежнего невежества.
     Среди всех своих лишений он  вдруг  обрел  существенное  наслаждение,
которое успокаивало его  взбудораженную  душу.  Священники  находили  себе
дорогу в темном лабиринте ощупью, как бы читая стены.  Как  это  делалось,
являлось великой тайной, в которую должны были со временем посвятить Юлия.
Но  в  подземных  лабиринтах  можно  было   ориентироваться   по   музыке,
услаждающей слух. Юлий по наивности думал,  что  слышит  голос  духов  над
головой. Ему и в голову не приходило, что  это  была  мелодия,  издаваемая
однострунной врахой. И это не удивительно  -  ведь  он  никогда  не  видел
враху. А если это не духи, то вероятно, завывание ветра в расщелинах.
     Свое наслаждение мелодией он хранил в такой тайне, что ни у  кого  не
спрашивал о слышимых им звуках, даже у своих  товарищей-послушников,  пока
однажды не оказался с Сифансом на церковной  службе.  Хор  занимал  важное
место в богослужении, и особенно монодия, когда один голос  ввинчивался  в
пустоту мрака.  Но  что  больше  всего  полюбилось  Юлию,  так  это  звуки
инструментов Панновала.
     Ничего подобного он  не  слышал  на  Перевале.  Единственная  музыка,
которую знали дикие племена - это рокот барабанов, постукивание  костяшек,
хлопанье в ладони. Именно под влиянием этой волшебной музыки Юлий убедился
в  реальности  своей  пробуждающейся  духовной  жизни.  Одна   мелодия   в
особенности захватила его. Это была  партия  одного  инструмента,  который
звучал громче всех других, затем резко обрывался на одной высокой ноте,  и
затихал.
     Музыка почти заменила Юлию свет. Когда он говорил об этом  со  своими
товарищами-послушниками, то обнаружил, что они  совсем  не  разделяли  его
восторженность. Однако он понял, что  в  жизни  послушников  Акха  занимал
больше места, чем в его собственной. Большинство послушников  или  любили,
или ненавидели Акха со дня своего рождения. Акха  для  них  был  составной
частью мироздания.
     Когда Юлий в часы, отведенные для сна, старался разобраться  во  всех
этих загадках, он ощущал  вину  за  то,  что  не  был  таким,  как  другие
послушники. Он любил музыку Акхи. Она была для него новым языком. Но  ведь
музыка - это творение гения человека, а не?..
     Когда он отметал одно сомнение, возникало другое. А как насчет  языка
религии? Разве это не творение людей, подобных отцу Сифансу?
     - Вера - это не спокойствие души, а томление духа,  вечное  томление.
Только Великая Битва является успокоением. - Что же, по крайней мере часть
вероучения была правдой.
     Но вообще-то  Юлий  большей  частью  помалкивал  и  поддерживал  лишь
поверхностное знакомство со своими товарищами.
     Обучение послушники  проходили  в  низком  сыром  туманном  зале  под
названием Расщелина. Иногда они пробирались туда в кромешной тьме,  иногда
при свете чадящих фитилей, почти не дающих света, которые  несли  духовные
лица.
     Каждое  занятие  кончалось  тем,  что  священник  клал  руку  на  лоб
послушника, мял его, а затем делал  характерный  жест  у  виска,  над  чем
послушники смеялись в своей спальне. Пальцы у священников были  грубые  от
того, что они постоянно скользили по стенам, читая  их  при  стремительном
передвижении по лабиринтам Святилища в кромешной тьме.
     Каждый послушник сидел лицом к учителю на скамье  причудливой  формы,
сделанной  из  глиняных  кирпичей.  В  каждой  скамье  был  вырезан   свой
собственный рисунок, который позволял легко отыскать ее в темноте.
     Учитель  сидел  верхом  на  глиняном  седле,  слегка  возвышаясь  над
учениками.
     По прошествии нескольких  недель  отец  Сифанс  впервые  заговорил  о
ереси. Он говорил низким голосом, постоянно покашливая. Верить неправильно
- это хуже, чем не верить вовсе.  Юлий  наклонился  вперед.  Он  и  Сифанс
сидели без  света,  но  в  соседнем  помещении  трепетало  пламя,  которое
освещало Сифанса сзади, образуя вокруг его головы туманно-желтый нимб,  но
лицо учителя оставалось в тени. Черно-белое одеяние  скрадывало  очертания
тела, так что священник, казалось, слился с темнотой помещения. Вокруг них
клубился туман, который струился  за  каждым,  медленно  проходящим  мимо.
Низкую пещеру  наполняли  кашель  и  бормотание.  Безостановочно,  подобно
маленьким колокольчикам, падали капли воды.
     - Человеческая жертва, отец? Ты сказал, человеческая жертва?
     - Тело драгоценно, а дух преходящ. Тот говорит против священника, кто
говорит, что нужно быть более  умеренным  в  приношениях  Акхе...  Ты  уже
достаточно искушен в  учении  и  поэтому  можешь  присутствовать  при  его
казни... Обычай, оставшийся нам в наследство от варварских времен...
     Беспокойные  глаза,  как  две  крошечные  горящие  точки,  мерцали  в
темноте, как сигналы из глубины пространства.


     Когда  настал  день  казни,  Юлий  вместе  с   другими   послушниками
отправился по мрачным лабиринтам в самую большую пещеру  Святилища.  Света
не было. Шепот заполнял темноту по мере того как  собиралось  духовенство.
Юлий тайком ухватился за оборку одеяния отца Сифанса,  чтобы  не  потерять
его  в  темноте.  Затем  раздался  голос  священника,  который  поведал  о
нескончаемой  битве  между  Акхой  и  Вутрой.  Ночь  принадлежала  Акхе  и
священники были готовы защищать свою паству в течение  долгой  битвы.  Те,
кто выступал против своих хранителей, должны умереть.


     - Приведите заключенного!
     В Святилище много говорили о заключенных, но этот был особого рода.
     Раздался топот тяжелых сандалий милиции, послышалось шарканье ног.
     Вдруг тьму пронзил столб света.
     Послушники раскрыли рты от изумления. Юлий понял, что они находятся в
том же громадном зале, через который когда-то его провел Сатаал.  Источник
слепящего света, как и раньше, находился высоко над головами.
     Столб света своим основанием упирался в распятую на  деревянной  раме
человеческую фигуру. Как только осужденный издал крик,  Юлий  сразу  узнал
квадратное, обрамленное короткими волосами лицо,  пылающее  страстью.  Это
был Нааб, молодой человек, выступление которого он слушал в Прейне.
     Юлий сразу узнал его голос, его пламенную речь.
     - Священники, я не враг вам, хотя вы  и  относитесь  ко  мне,  как  к
врагу. Поколение за поколением вы  погрязаете  в  бездействии,  ваши  ряды
редеют, Панновал гибнет! Мы не должны быть пассивными служителями великого
Акха. Нет! Мы должны сражаться вместе с ним. Мы также должны страдать.  Мы
должны внести  свой  вклад  в  великую  битву  Неба  и  Земли!  Мы  должны
очиститься, переделать себя.
     Позади привязанного к раме  Нааба  стояли  милиционеры  в  сверкающих
шлемах. Прибывали и новые, неся в руках дымящиеся головешки. Вместе с ними
шагали на кожаных  поводках  фагоры.  Все  остановились  и  повернулись  к
осужденному.  Головни  взметнулись  над  головами.  Дым  ленивыми  струями
поднимался  вверх.  Несгибающееся  тело  великого  кардинала  со   скрипом
нагнулось вперед, согбенное под тяжестью одеяния  и  митры.  Он  три  раза
ударил жезлом в землю и пронзительно закричал на церковно-олонецком языке:
     - О, великий Акха, наш воинственный бог! Предстань перед нами!
     Зазвенел колокол.
     Тьму пронзил еще один столб света, отчего темнота  не  рассеялась,  а
стала еще гуще, плотнее. Позади осужденного, позади фагоров и солдат вверх
взметнулась фигура  Акха.  Толпа  заволновалась  в  томительном  ожидании.
Нечеловеческая голова бога, казалось, нависла над толпой.  Под  невидящими
глазами зиял распахнутый рот.
     - Возьми эту презренную жизнь, о, Великий Акха,  и  используй  ее  по
своему усмотрению!
     Функционеры быстро двинулись вперед. Один из них начал вращать ручку,
вделанную сбоку рамы. Рама со скрипом начала сгибаться.
     Заключенный негромко  вскрикнул,  когда  его  тело  начало  клониться
назад. По мере того как на раме обнажались  петли,  его  тело  выгибалось,
делая его совершенно беспомощным.
     Два капитана шагнули вперед, ведя за собой фагора.  Затупленные  рога
животного украшали наконечники  из  серебра.  Он  стоял  в  своей  обычной
неловкой позе, нагнув вперед морду.
     Раздались звуки барабана, гонга.  Они  заглушили  крик  Нааба.  Вверх
взвилась пронзительная трель флуччеля, затем звук оборвался.
     Согнутое вдвое тело с запрокинутой головой и загнутыми ногами, шея  и
грудь, беспомощно светящиеся в столбе света.
     - Возьми, о, Великий Акха! Возьми то,  что  уже  твое!  Искорени  эту
плоть!
     Вопль священника послужил сигналом. Фагор шагнул вперед,  наклонился.
Его пасть раскрылась и два ряда тупых  зубов  стиснули  беззащитное  тело.
Челюсти сомкнулись. Фагор поднял голову и из пасти  у  него  торчал  кусок
плоти. Он шагнул назад, стал между двумя солдатами и с безразличным  видом
сглотнул. По его белой  волосатой  груди  потекла  струйка  крови.  Задняя
колонна света погасла. Акха исчез  во  тьме.  Многие  послушники  упали  в
обморок.


     Когда они, проталкиваясь через толпу, выходили из зала, Юлий спросил:
     -  Но  зачем  нужны  эти   дьявольские   фагоры?   Они   враги   рода
человеческого. Их всех нужно истребить.
     - Они - создания Вутры. Это видно по их цвету. Мы  держим  их,  чтобы
они постоянно напоминали нам о нашем общем враге, - сказал Сифанс.
     - А что станет с телом Нааба?
     -  Не  бойся,  все  пойдет  в  дело.  Может  отдадут,  как   топливо,
горшечникам - им ведь всегда не хватает топлива. Но я, по  правде  говоря,
точно  не  знаю.  Я  предпочитаю  держаться   подальше   от   распоряжений
администрации.
     Юлий не осмелился больше задавать вопросы отцу Сифансу, услышав в его
голосе недовольство. Но про себя он все время повторял:
     - Грязные животные! Грязные животные! Акха не  должен  иметь  с  ними
ничего общего.
     Но в Святилище было много фагоров,  терпеливо  вышагивающих  рядом  с
милиционерами, а их  светящиеся  в  темноте  глаза  пристально  и  недобро
смотрели по сторонам из-под косматых бровей.


     Однажды Юлий  рассказал  своему  наставнику,  как  его  отца  поймали
фагоры.
     - Но ты не знаешь, убили ли они его. Фагоры  не  всегда  такие  злые.
Иногда Акха усмиряет их дух.
     - Я уверен, что его уже нет в живых. Хотя - кто знает?
     Духовный отец почмокал губами, как  бы  в  нерешительности,  а  потом
наклонился в темноте к Юлию.
     - Узнать можно, сын мой.
     - Но для этого понадобилось бы собрать большую экспедицию на север.
     - Нет, существуют другие способы. Менее обременительные. Со  временем
ты лучше поймешь сложности Панновала. А может, и  нет.  Существуют  особые
группы духовных лиц, воинственные мистики, о которых ты ничего не  знаешь.
Но наверное, об этом лучше ни слова...
     Юлий стал упрашивать священника. Его голос совсем  понизился  и  стал
едва слышным сквозь плеск падающей рядом воды.
     - Да,  воинственные  мистики,  которые  отказываются  от  наслаждений
плоти, но взамен приобретают таинственную силу...
     - Но это же проповедовал и Нааб, а его за это убили.
     - Его казнили после суда. Лица,  принадлежащие  к  высшему  духовному
сану,  предпочитают,  чтобы  административные  духовные  лица   оставались
такими, какие они есть сейчас. Эти воинствующие мистики могут  вступать  в
контакт с мертвыми. Если бы ты был одним из них, ты мог  бы  поговорить  с
отцом после смерти.
     Юлий издал изумленный возглас и затих.
     - Мой сын, многие человеческие  способности  могут  быть  развиты  до
такой степени, что станут почти божественными. Я сам, когда умер  отец,  с
горя начал поститься, а после  многих  дней  поста  отчетливо  увидел  его
висящим в земле, как будто в другой стихии. А  уши  у  него  были  закрыты
руками, как будто он слышал звуки, которые ему не нравились. Смерть -  это
не конец, а наше продолжение в Акхе - ты вспомни, что мы  с  тобой  учили,
сын мой.
     - Я все еще сержусь на своего отца. Возможно из-за этого у меня  были
трудности. Он оказался слабым,  а  я  хочу  быть  сильным.  Где  они,  эти
воинствующие мистики, о которых ты говоришь?
     - Если ты не веришь моим словам, а я это  чувствую,  то  бессмысленно
углубляться в эту тему. - В голосе священника слышалось раздражение.
     - Прости, отец. Я дикарь, как ты  неоднократно  говорил  мне.  Но  ты
считаешь, что священники должны переродиться, как об этом говорил Нааб, не
так ли?
     - Я придерживаюсь середины. - Сифанс сидел, наклонившись вперед, и  в
напряженной тишине Юлий слышал шорох его сутаны... - Многие ереси приносят
раскол в Святилище, и ты узнаешь это, когда примешь духовный сан. Когда  я
был молодым, было гораздо легче. Иногда мне кажется...
     Вдали раздался кашель и плеск воды.
     - Что тебе кажется?
     - Хватит с тебя и тех еретических мыслей, что у тебя уже есть.  Никак
не пойму, почему я вообще говорю с тобой об этом?  Ну  ладно,  на  сегодня
все.


     В разговорах со своими товарищами Юлий  постепенно  узнал  кое-что  о
пирамиде власти, которая цементировала Панновал в одно  целое.  Управление
всеми делами находилось в руках священников, которые опирались на  милицию
и в свою  очередь  оказывали  ей  поддержку  своим  авторитетом.  Не  было
верховного судьи, не  было  верховного  вождя,  подобного  вождям  племен,
живущих в безмолвной пустыне. За спиной каждой группы  священников  стояла
другая группа, за ней третья - и так далее. Ранги священников образовывали
бесконечную иерархическую пирамиду, уходящую в метафизический мрак,  и  не
было той последней инстанции, которая повелевала бы всеми остальными.
     Ходил слух, что некоторые ордена священнослужителей жили в пещерах, в
далеких горах. В Святилище не  было  устоявшихся  норм.  Священники  могли
служить  солдатами  и  наоборот.  Под  покровом  молитв  и  учений  царила
настоящая неразбериха. Акха был где-то там. Там, где  была  более  крепкая
вера.
     Где-то  в  этой  иерархической  цепочке  и  находились   воинствующие
мистики, которые могли общаться с мертвыми и творить другие чудеса,  думал
Юлий. Ходили слухи, к которым следовало прислушиваться в  такой  же  мере,
как к звуку падающей в колодец воды, что высоко над обитателями  Святилища
располагался орден священников, которые назывались, если  их  осмеливались
называть, Хранителями.
     Хранители, по слухам, составляли секту, доступ в  которую  открывался
путем выборов.  Эта  секта  сочетала  в  себе  двойную  роль  -  солдат  и
священников. Они хранили знание. Они  знали  то,  чего  не  знали  даже  в
Святилище, и это знание давало им силу. Храня прошлое, они претендовали на
будущее.
     - Кто  такие  хранители?  Видели  вы  их?  -  спрашивал  Юлий.  Тайна
возбуждала его. Им овладело страстное желание  стать  членом  таинственной
секты. Приближался конец обучения. С течением времени  Юлий  возмужал.  Он
уже не оплакивал судьбу своих родителей. Да и дел в Святилище у него  было
достаточно. Он  обнаружил  в  последнее  время  у  своего  отца-наставника
ненасытную жажду сплетен. Обычно глаза  его  начинали  мигать  чаще,  губы
дрожали, и обрывки разных сведений срывались с его губ. Каждый день, когда
двое мужчин  работали  в  молитвенном  зале  своего  ордена,  отец  Сифанс
позволял себе небольшую долю откровения.
     - Хранители могут жить среди нас. Мы не знаем, кто они. По  виду  они
ничем не отличаются от нас. Может быть, и я - хранитель. Почем тебе знать?


     На следующий день после молитвы, отец  Сифанс  поманил  его  рукой  в
перчатке и сказал:
     - Пошли, я покажу тебе кое-что. Все равно срок твоего  послушничества
скоро кончается. Ты помнишь о чем говорили мы с тобой вчера?
     - Кончено.
     Отец Сифанс поджал губы, прищурил глаза, поднял  свой  острый  нос  к
потолку и раз десять резко кивнул головой. Затем он засеменил прочь.  Юлий
последовал за ним. В  этой  части  Святилища  огни  были  редкостью,  а  в
некоторых  местах  запрещены  вовсе.  Двое  мужчин  уверенно  двиг