с   тех   пор  время
остановилось... Неужели  безумие сделало ее  еще более  привлекательной  для
тебя, мой бедный Оракул?
     Ярость вспыхнула в глазах д'Оврезона.
     "Очко в твою пользу", -- сказал себе Том.
     Он чувствовал  присутствие  матери,  легкий  запах ее духов  в холодном
воздухе,  но его  внимание в данный  момент было  целиком  сосредоточено  на
враге.
     -- Бедный, загнанный в угол  Оракул, -- продолжал  он. -- Не  способный
оставаться  в нормальном потоке времени. Ты, наверное, сильно завидуешь нам?
Наверное, пытаешься приспособить свое фрагментированное сознание к симптомам
ее болезни?
     Большие руки д'Оврезона сжались в кулаки. Мать снова заговорила.
     -- Не надо, Жерар! -- Вся дрожа, сжав  в своих ладонях руки д'Оврезона,
она добавила: -- Ты же обещал, мой дорогой.
     --  Да,  я помню,  любовь  моя.  Не  беспокойся... -- Но  между бровями
Оракула залегла маленькая морщинка.
     Том  расстегнул  комбинезон, опускаясь  на  колено, как будто  совершал
ритуал коленопреклонения. Положив меч на пол, он развязал шнурок, на которой
висел талисман.
     -- Прекрасная работа, как  ты  считаешь, мудрый Оракул?  -- Том положил
жеребенка на пол. -- Работа моего отца. Помнишь талисман, мама?
     -- Талисман. -- Мать выглядела растерянной. -- Я не... -- Она замолкла.
     "Зато я помню Пилота, --  думал Том. -- Знала ли она, что мне дарит? --
Он  сделал  движение рукой,  жеребенок  аккуратно  распался  на половинки, и
внутри  него обнаружилась  нуль-гелевая  капсула. -- Думала  ли она,  что  я
воспользуюсь капсулой не только для общения с Другими мирами?"
     -- Теперь смотри, Оракул.
     Кончик    меча    аккуратно    вскрыл    нуль-гель,    открывая    миру
кристалл-транслятор. Он мерцал голубым светом.
     Все  голографические  дисплеи, находившиеся в зале, внезапно  покрылись
рябью самых диких раскрасок, перекрывавших весь диапазон цветового спектра.
     -- Что происходит? -- Голос Оракула дрогнул.
     --  Загрузка,  --  коротко  ответил  Том.  Контролируемые  им  движения
мозаичных пятен вели свое собственное повествование.
В реальном пространстве логика сама по себе несовершенна...
     --  Я  не... -- Оракул  замолк, впав  в  транс при  виде  гипнотической
пульсации голограмм.
... и ограничена теоремой Геделя: истина не всегда доказуема...
     -- Твоя жизнь, бедный Оракул, не более чем иллюзия.
     ...но в  мю-пространстве, в  его  безграничной рефлексивности все может
быть доказано...
     Кристалл передавал стандартные стробоскопические коды, сосредоточиваясь
на хроно-имплантанте Оракула, чтобы взять его под контроль.
...и все можно смоделировать...
     Отпустив руку матери, д'Оврезон шагнул назад, его широкие могучие плечи
поникли в неопределенности.
     -- Не... понимаю.
...даже жизнь Оракула.
     Началось разрушение собственных фемтоцитов Оракула.
     -- С этого момента все в тебе является лишь моделью, имитацией. Это моя
вселенная,  Оракул.  Все  твои  будущие  воспоминания  состоят  из  образов,
ощущений, которые смоделировал я.
     Кристалл  передавал новый код: шла переписка молекулярной конфигурации,
усиление воспоминаний о будущих событиях, которые никогда не произойдут.
     -- Невероятно, -- сказал Том. И  добавил мысленно, глядя  на  крутящего
головой Оракула: "Я переписываю  заново все  содержимое  твоего  мозга, и ты
знаешь это".
     Мать снова ложилась в саркофаг.
     -- Это уже произошло, -- громко сказал Том.
     -- Нет... -- пробормотал Оракул. Но он был не прав.
     Голограммы изменились в последний раз -- память вернула Оракула  в  дни
юности, -- и все погасло.
Создать пограничное состояние.
     Это был термин,  обозначающий последний всплеск сознания перед тем, как
старый человек умирает.
     За очень  короткий  период  времени новая  память д'Оврезона о будущем,
начиная с этого момента, была записана в его мозгу. Все его будущие ощущения
были результатом мультифрактальной моделирующий имитации.
     Даже  воспоминание  о его  отдаленной,  будущей  смерти  --  вследствие
глубокой старости, кстати, -- пришло к нему теперь из воображения Тома.
     --  Массивное  тело Оракула  затряслось  крупной дрожью -- все  новые и
новые воспоминания всплывали в его мозгу.
     -- Все  твои предсказания и все твое будущее,  -- сказал Том,  -- всего
лишь придуманный мною мираж.
     Эта фантазия  включала  в  себя  несуществующие  процессы:  в  реальном
пространстве  имитировать  их   было  невозможно.  Но  Том  освободился   от
ограничений реального, проникнув в логику безграничного мю-пространства.
     Оракул оказался в новом будущем, в том, которого никогда не было.
     И там никогда не было схватки с лордом Коркориганом...
     Том сжал в одной руке и кристалл, и меч.
     --  А  теперь я изменю  твою Судьбу,  Оракул.  Голубое  пламя вспыхнуло
вокруг, когда он шагнул вперед.
     Тому пришлось остановиться.
     Казалось,   воздух   сопротивляется   ему.  Казалось,   само   реальное
пространство сопротивлялось изменениям...
     Напрягая все силы, Том сделал один шаг вперед. Затем другой.
     "Что происходит? -- спросил он себя. -- Я не понимаю".
     И вдруг сообразил.
     Как мог Оракул не помнить будущее изменение собственного мозга?
     -- Это же парадокс. Он не мог не знать, что я с ним сделаю! Однако было
ясно, что Оракул не знал.
     Значит,  было   что-то  еще.  Что-то,  позволившее  существовать  столь
серьезному парадоксу.
     И тут Тома вновь осенило.
     Оракул не  помнил об изменениях, потому что в той реальности, в которой
он  жил, их попросту не было. И получается, что Том изменил не просто память
д'Оврезона. Это  была  не просто  имитация.  Изменилась  --  пусть и в малых
масштабах  -- сама реальность.  И существование новой реальности в окружении
старой тоже было парадоксом.
     Вокруг летали голубые искры огня.
     Том упорно преодолевал барьер между реальностями.
     "Бедный Оракул, -- думал он. -- Твоя память впервые обманула тебя".
     И сказал вслух:
     -- Это мой подарок тебе, Оракул.
     Глаза д'Оврезона были широко распахнуты и неподвижны.
     --  Для   тебя  это  будет  первая  в  жизни  неожиданность!  Первая  и
последняя...
     Глаза д'Оврезона были глазами жертвы, застывшей перед коброй...
     Последний  барьер голубого  пламени  и летящих  искр  расступился перед
Томом,  и  он   бросился  вперед.  Его   несуществующая  левая  рука  просто
раскалилась   добела   от   ненависти,  но   действовать  пришлось   правой,
существующей. И он вонзил меч в тело Оракула по самую рукоятку.
     -- Получилось!!! Оракул упал.
     Том  смотрел,  как  он  дергается  от  боли:  д'Оврезон  был  похож  на
выброшенную на берег рыбу, раскрывающую рот,  чтобы  глотнуть  воздуха. Алая
кровь  растекалась  по  бело-голубому  полу, а  он все пытался дотянуться до
оружия,  и его глаза, налитые кровью, выпучились  от  напряжения.  Потом  он
закричал, как ребенок, и это был сверхъестественный, жуткий крик.
     -- Я  отомстил,  -- сказал  Том. --  Кулак и жеребенок, я  отомстил. Ты
мертв, ублюдок!
     Но Оракул  Жерар д'Оврезон был крупным мужчиной,  сильным и могучим,  и
чтобы умереть, ему понадобилось много времени.

x x x

     Кристалл выглядел  оплавленным  и безжизненным, но  Том все равно убрал
его назад и повесил  талисман на шею.  Затем он вытащил меч из тела Оракула.
Раздался влажный чавкающий звук.
     Том  вложил меч в ножны, сделал движение рукой, и рядом с ним  замерцал
небольшой  дисплей.  Несколько  манипуляций,   и  в   помещение  влетел  рой
микродронов.
     Быстро  жестикулируя, Том заставил их взяться  за  дело.  Он был  очень
осторожен, и лишь  несколько дронов занялись телом д'Оврезона, соблюдая меры
безопасности, обязательные для медиков. Прочие озаботились уборкой зала.
     Они уничтожат  все  вещественные улики.  И  после этого больше ничто не
станет препятствием на пути к тому, что он так долго откладывал.
     "Мама, -- подумал он. -- Неужели я убил и тебя тоже?"
     Он  наклонился над нею,  и безжизненное тело матери вдруг издало вздох.
Вокруг  замерцали  голограммы. Голова ее повернулась, едва ли не со скрипом.
Веки наполовину поднялись, но видны были только белки глаз.
     -- Ты... думаешь... Скрежет.
     -- Не... знала...
     Едва ли это был человеческий голос.
     -- Кордувен... убьет... Я тебя люблю... Том...
     -- Мама! -- крикнул Том. Ответом ему было молчание.
     А на дисплее потянулась ровная линия. Агония.
     С кем он разговаривал -- с матерью или с Оракулом? Или и с нею, и с ним
одновременно? Пациент умер.
     -- Нет! -- закричал Том. Ответом ему было молчание.
     -- Только не это, -- прошептал он. -- Только не новая смерть.
     Вокруг разлилось голубое сияние.
     Ухватившись  за  край  саркофага,  он  смотрел,  как лазурная  жидкость
медленно вытекает из рта и ушей матери.
     "Я уже видел это однажды", -- подумал он.
     Сияние  постепенно тускнело,  а затем и вовсе исчезло. Жидкость  теперь
была матовой и безжизненной.
     "Пора уходить", -- подумал  Том. И  повернулся  спиной к мертвому  телу
матери.

Глава 47
Нулапейрон, 3414 год н. э.

     -- Милорд!
     Том слышал, но это не имело никакого значения.
     -- Чем я могу вам помочь?
     Он сидел,  скрючившись в  кресле  за стеклянным  столом,  погруженный в
грустные размышления, окруженный рядами кристаллов, вобравших в себя столько
мудрости.
     -- Том!
     Только эта фамильярность смогла вывести его из мрачного забытья.
     -- Эльва? -- сказал он. -- Как дела?
     Даже Жак никогда бы не осмелился назвать его по имени, но капитан Эльва
Штрелстхорм ничего не боялась.
     -- Мои дела в порядке, милорд. В данный момент меня больше волнует ваше
состояние.
     -- Мне  никогда не  было так  хорошо, Эльва. Перед его глазами возникла
картина  недавних  событий,  почти  реальная,  как  будто   все  происходило
сейчас...
     Он вышел из зала, оставив за спиной два трупа, подобрался к перилам.
     Вокруг царила ночь.
     Прежде он никогда не видел настоящей ночи, но теперь она была перед ним
во всем своем великолепии.
     Темнота окутывала мир. Дул холодный ветер. Лилово-белая молния пронзила
небо, а по каменной арке хлестала сплошная завеса дождя,  ослепляя и обдавая
Тома серебряными брызгами.
     Он  словно раздвоился. Он медленно  взбирался  на скользкую балюстраду,
думая: "Путешествие закончено наконец-то!"  И он же летел в пропасть, сквозь
колющий воздух,  сквозь сильные удары, ветра, и  крик, вырывающийся  из  его
груди,  тонул  в  вихре  воздушного  потока,  и   все  вдруг  погружалось  в
забвение...
     -- Я  никогда не  видела  вас в худшем  состоянии,  милорд, --  сказала
Эльва. -- Это правда.
     Сердце гулко билось в груди, он упал на балкон, мокрый от пота и дождя,
и постоянно задавал себе один и тот же  вопрос: "Что  случилось?" -- пытаясь
убедить себя, что все было галлюцинацией, возникшей в результате шока.
     Или перед ним приоткрылась другая реальность -- на краткий миг, но так,
чтобы он смог ощутить ее, потрогать и почувствовать запах, -- альтернативный
мир,  где  он  сбросил  себя   в  ничто,  радостно  приветствуя  смерть  как
возможность прекратить жизнь, потерявшую внезапно всякий смысл?
     Неужели он знал о природе, времени и Судьбе меньше, чем думал?
     -- Возможно, Эльва. Возможно, и так.
     Потом  он вернулся в комнату, стараясь не смотреть на жалкие останки  в
золотой чаше и на безжизненное сморщенное тело Оракула, лежащее на полу. Три
микродрона все еще работали, они ползали по одежде и зияющей ране Оракула.
     Системы  доложили Тому  о полном составе охраны: более  ста вооруженных
воинов и почти тридцать человек обслуги. Спускаться внутрь терраформера было
слишком рискованно.
     Тогда  он приказал одному из  дронов  изготовить плетеное  поливолокно,
использовав золотую чашу,  и сделать из него канат,  а  сам  вновь  вышел на
балкон, где по-прежнему бушевал штормовой ветер.
     -- Милорд, к вам гости.
     Было ли это продолжением разговора? Или прошло какое-то время?
     -- Я не хочу никого видеть.
     -- Милорд...
     -- Спасибо за все, Эльва. Но это приказ.
     А  потом  был долгий опасный спуск вниз  по канату, лицом к  изрезанной
поверхности.  Достаточно  легкий  при  сухой  погоде и  при медленном  темпе
прохождения, он был смертельно опасным, когда вокруг царит хаос и приходится
скользить  вдоль  мокрой от  дождя каменной стены, раскручивая  голой  рукой
канат, обмотанный вокруг пояса, и почти ничего не видя в темноте.
     -- Том! -- Это был уже другой голос.
     Возле  экваториального  гребня  он  наконец  нашел отверстие,  вцепился
пальцами в шероховатый влажный камень и прыгнул в сухое укрытие.
     У него  не было выбора -- требовалось  проникнуть сквозь  мембрану.  Он
надеялся только  на одно: самое худшее, что при этом  случится, -- сработает
звуковая сигнализация.
     -- Томас Коркориган!..
     Он  бежал,  крадучись, вглубь, туда, где проход становился шире, к тому
месту, где происходил  запуск транспортных  багов, но жак  -- другой жак, не
его друг; жак с перепонками между пальцев и серебристыми фасеточными глазами
-- прыгнул на него, потому  что включилась система охраны, но Том действовал
быстро,  очень быстро,  и жак  был повержен, кровь лужей растекалась  вокруг
него -- темная, почти лиловая на керамическом полу. Еще одна смерть...
     И мелькнул образ: мертвая кошка в туннеле.
     -- Как думаешь, во что ты играешь?
     Затем он бросился внутрь бага  и крикнул: "Вперед!" ' И  стенки кокона,
похожего  на стручки мальвы, давили на Тома,  пока жук герметично  закупорил
отверстия.  А потом  он  стартовал, и  Том  почувствовал тошноту,  вызванную
ускорением.  Потом был спуск  по  параболической  траектории, шум тормозного
реактивного двигателя и мягкий толчок.
     -- Труда? -- Он поднял глаза и впервые почувствовал, как холодные слезы
текут по его щекам.
     Потом   был   долгий  пеший  переход  через   темное  пространство.   И
нерегулярные остановки на отдых.
     И  великолепный рассвет, окрасивший  небосвод в бледно-лимонный цвет  с
мазками серого и искрами белого. И ни души вокруг,  только тупая  техника. И
он мог спускаться в глубь  Нулапейрона, подальше от неестественных просторов
космоса.
     И  было долгое  пешее  странствие, требующее  такой  сверхвыносливости,
какой  он  даже представить  себе  не мог.  Он  шел вперед,  освещая  дорогу
украденными из бага  светильниками. В туннеле то и дело встречались ямы. Том
шел,  ожидая,  что в любой  момент  его  может  сбить  поезд,  что он  будет
раздавлен и выброшен из жизни.
     Отчасти он жаждал этого. Но другая часть сознания побуждала его  бежать
и бежать вперед.
     -- Что ты здесь делаешь, Труда?
     На лице ее  было еще  больше  морщин,  и  седые  волосы стали белее, но
манера перекидывать назад шарф и улыбка остались прежними.
     Бежать...
     -- Том, Том. Что ты делал все это время? Слабая улыбка появилась на его
лице, хотя холодные слезы продолжали течь по щекам.
     Бежать и никогда не останавливаться.
     -- Можно  сказать одной фразой. -- Это был голос Эльвы, стоявшей позади
Труды,  опустив плечи и сложив на  груди  руки,  но,  как всегда,  готовой к
действию. -- Он убивал Оракула.
     По земле быстро двигалась слепая ресничная инфузория.
     -- С процедурами  и  протоколом?  --  спросила Эльва.  Перед  ними  был
огромный   арахнаргос,  обгоревший  и  почерневший,  часть  грудного  отдела
нависала над темной расселиной в полу пещеры. Педипальпы провисали дугой, их
концы все еще были прикреплены к  стенам и  крыше так же,  как  это  было во
время нападения. Или несчастного случая... Одна  педипальпа лежала на земле,
сломанная и свернувшаяся кольцами, как ненужная веревка.
     "Откуда она знает? -- думал Том. -- Откуда Эльва знает об Оракуле?"
     -- Социологические опросы и объявление  их результатов являются сегодня
не  самым  лучшим  подходом.  --  Голос  Труды  был  всамделишным.  --  Если
что-нибудь не так, то наблюдается бета-разброс...
     Том   ее  почти   не   слышал.   Он  смотрел  на  ресничную  инфузорию,
королеву-мать  размером с полного человека, и несколько  прилепившихся к  ее
пятнистой хитиновой  оболочке самцов  размером  с  ноготь.  Похожие на щетки
мохнатые  лапки  инфузории  ритмично  передвигались  по широкой  педипальпе,
свисающей с останков арахнаргоса. Королева стремилась к тени...
     --  Я  пойду  первой.  --  Эльва   пересекла  пещеру  и  вошла   внутрь
арахнаргоса.
     Труда дотронулась до руки Тома, но он не обратил на нее внимания.
     "Что я здесь делаю?" -- думал он, кутаясь в плащ.
     Эльва высунулась из зияющей раны в грудном отделе арахнаргоса, засунула
большой и указательный пальцы в рот. Раздался низкий пронзительный свист.
     -- Какой сложный  сигнальный код! -- Том сделал попытку  пошутить, но в
душе его все было мертво.
     -- Однако  это действует. -- Труда  погладила его по руке.  Исчерченное
морщинами лицо было наполовину спрятано в тени. -- Ты давно знаешь Эльву?
     -- Немного знаю. -- Том пожал плечами.
     А что еще можно сказать? С тех пор когда он жил на рынке?..
     Чем  меньше она будет знать, тем лучше. Для нее же --  из-за себя бы он
не стал беспокоиться.
     Он  вспомнил,  как  алая  кровь  Оракула  растекалась по  бело-голубому
полу...
     И  связь между сыном торговца,  жившего в доме рядом с  рынком,  и  его
теперешним настоящим показалась ему почти неправдой.

x x x

     Забраться  внутрь можно было только  по свисающей педипальпе  и  сквозь
отверстие. На  мгновение,  оказавшись  на  большой высоте,  он  почувствовал
непреодолимое желание прыгнуть вниз...
     -- Том! --  позвала Труда.  Ей оказалось трудно  пролезть сквозь темное
отверстие.
     Том помог ей, а затем перебрался на борт арахнаргоса и сам.
     Когда глаза привыкли, он  обнаружил  в темноте двенадцать  теней.  Если
исключить Эльву и Труду, остальные тени были потенциальными врагами.
     Что-то  шевельнулось в  груди  Тома: то ли любопытство, то ли  ощущение
опасности.
     Он почувствовал, как напряглись нервы. И спросил:
     -- Кто вы?
     Фигуры  в темноте казались  громоздкими  и  бесформенными:  на них были
плащи   и   мешковидные   капюшоны,   накинутые   на   головы.  Естественная
предосторожность...
     В воздухе стоял запах сырости.
     --  Ты  простишь  нас, --  голос звучал мягко  и,  похоже,  принадлежал
молодому  человеку,  судя по  легкому  акценту,  чжунгуо  жэнь, --  если  мы
предпочтем не отвечать на этот вопрос?
     Кто-то чихнул и пробормотал извинения.
     --  Не   я  предложил  встретиться  здесь.  --  Том   старался  держать
нейтральный тон.
     Одна из фигур наклонилась вперед и пробормотала:
     -- Dyestvityelno, zarezal proroka?
     --  Да,  --  ответила  Эльва.  -- Он  мертв.  Том  взглянул  на  нее  с
удивлением. Она пожала плечами:
     -- Ужасный акцент, но смысл я поняла.
     -- Интересно, каким образом? -- сказал кто-то другой низким баритоном.
     Он снял капюшон,  и Том увидел  грубое  лицо и клочковатые  белоснежные
седые волосы.
     -- Каким именно образом вы сумели это сделать, лорд Коркориган?
     Том лишь покачал головой.
     -- А не ловушка ли это? -- спросил  кто-то из темноты. Еще один мужчина
откинул капюшон. Узкое лицо, темно-коричневая кожа.
     Том узнал ярко-желтую  татуировку на лбу и щеке,  и в его памяти тут же
всплыло имя.
     --  Доктор  Сухрам?  Мое  почтение, сэр!  -- Он  поклонился  как равный
равному.
     Доктор замешкался, но потом поклонился в ответ.
     --  Возможно,  это  будет   звучать  немного  театрально,  --  произнес
седовласый, -- но вы можете называть меня Сентинел. Это неплохой псевдоним.
     -- Я не буду спрашивать почему. -- Том оглядел другие фигуры.
     Ни один больше не делал никаких поползновений открыт