громного  стадиона,  оставшегося
от Олимпийских игр восемьдесят восьмого года. Там в дни, когда  на  стадионе
никаких соревнований не происходило, действовал блошиный  рынок.  В  прошлом
году Зойка не очень  дорого  купила  у  пожилой  турчанки  грубый  кустарный
серебряный браслет с тусклыми красными стекляшками. Она носила его несколько
месяцев, пока кто-то не догадался рассмотреть поделку внимательнее.  Серебро
на поверку оказалось самородной  платиной,  а  стекляшки  -  необработанными
рубинами. Возраст браслета определили в тысячу лет, а залоговую цену - в сто
пятьдесят тысяч рублей. Зойка до сих пор не решила, что ей с ним делать.
   Перу я постарался проехать побыстрее. Я  ее  почему-то  не  люблю.  Здесь
слишком шибает в нос чужое богатство. Впрочем, есть  один  уголок,  в  конце
Большой улицы... но это просто связано  с  хорошими  воспоминаниями.  Позади
весьма уродливого черного здания банка  "Босфор"  разбит  садик:  платаны  и
акация. Посреди садика крошечное озерцо, явно искусственное. На  берегу  его
растет несколько очень старых ив. В озерце  плавают  белые  лебеди.  Дорожки
посыпаны песком. Скамейки очень удобные, плетеные. И этого достаточно, чтобы
любить это место.
   На "Бальзаме" было не людно. Утром здесь весьма плотно, то же и  вечером.
Я отдал Зойке все содержимое карманов: сорок три рубля, - а  сам  остался  в
машине. Не любитель я антиквы...
   Нет, вру: кое-что старое у меня есть. Но оно такое... специфическое.
   Я сидел и о чем-то сосредоточенно думал, когда меня похлопали по плечу:
   - Михель!
   Это был Марцеллан, еще больший охотник за старьем, чем Зойка. Он  называл
себя художником и даже дважды организовывал  свои  выставки:  композиции  из
всяческих ненужных вещей. Направление называлось "утилитализм". Кормила  его
жена, торговка.
   - Я был тебе должен тридцать рублей, - строго сказал он и вынул  блокнот.
- Даже тридцать пять.
   - Почему был? - удивился я.
   - Потому что вот, - из другого  кармана  он  извлек  пачку  перехваченных
резинкой бумажек. - Хожу и  раздаю  долги.  Возвращаю.  Задабриваю  грядущих
кредиторов.
   - Получил наследство?
   - Гораздо  смешнее.  Гораздо  смешнее,  Михель,  и  гораздо  невероятнее.
Представь себе. Ко мне приехал брат.  Погостить.  А  он,  знаешь  ли,  любит
лошадей. Платонически, разумеется. А ты как  подумал?  И  вот  мы  пошли  на
ипподром. А до этого отмечали встречу. Друг друга.  Да.  Два  дня.  И  пошли
посмотреть лошадок. И я вдруг ни с того  ни  с  сего  поставил  все  деньги.
Которые у меня были. Не помню, на кого. Вспышка  доброты.  На  лошадь.  Пьян
был. А лошадь пришла первой. Какая-то кляча. И выдача - шестьдесят к одному.
Протрезвел моментально. Сгреб деньги - и драть  оттуда.  По-моему,  за  нами
даже гнались. Но мы удрали. Какие-то мусорные баки. Роняли. Куда-то лезли...
   - Повезло, - сказал я. - Поздравляю.
   - Спасибо, - сказал он. Вид у него был все еще ошалелый. Вернулась Зойка.
В руках ее был помятый зеленый медный кувшин. Глаза блестели.
   - Марцеллан! - восхитилась она. - Посмотри, какая прелесть! А  какой  там
утюг есть! Настоящий "Титан"! Девятьсот десятый год! Тебе нужен утюг?
   - Вообще-то... Где? - Марцеллан решился и сделал стойку.  Утюгов  у  него
был полный гараж.
   - Вон, видишь?.. - Зойка стала объяснять, куда идти и куда  поворачивать,
а я вдруг странным образом оцепенел - будто  в  окружающей  действительности
вмиг выключили  звук,  а  движения  людей  стали  медленными  и  чрезвычайно
плавными, словно воздух заменили медом. Я смотрел на  Зойку,  смотрел  очень
долго, так долго, как мне позволяло растянувшееся время... она  одной  рукой
отводила волосы с лица, а  другой  как  бы  прокладывала  путь  в  лабиринте
"Бальзама"... я с трудом отвел глаза и стал рассматривать  приборную  доску.
Будто увидел ее впервые. Ключ торчал  в  замке.  Никелированный  старомодный
ключ. Под ним покачивался брелок:  тыквенно-желтый  череп.  Я  уставился  на
него. Я был совершенно уверен, что брелок у Тедди был другой. Но  какой  же?
Черт. Забыл... Я протянул руку и  обхватил  брелок  рукой.  Он  был  теплый,
словно только что из кармана. Рука сказала,  что  этот  предмет  ей  знаком.
Знаком. Я отпустил его и  оставил  раскачиваться.  Да  что  за  глупости  со
мной?..
   Было как во сне: уснул и проснулся. Но что-то успел увидеть.
   - Поедем? - Зойка занесла ногу над дверцей. Ей  тоже  всегда  лень  самой
открывать ее. Нога была гладкая и блестящая. Выше лодыжки белели два шрамика
- след неудачного уличного знакомства с дурной собакой. - Что с тобой,  Миш?
Ты вдруг какой-то...
   - Все нормально, - сказал я. - Конечно, поедем.
 
   Год 1991.
   Игорь
   08.06. 22 час.
   Турбаза "Тушино-Центр"
   В  девять  тридцать  показали  интервью,  данное   Герингом   Московскому
телевидению. Девяностовосьмилетний старец выглядел еще вполне браво. Вопросы
задавал Павлик Абрамян - человек,  для  которого  не  существовало  закрытых
дверей. Сначала шла дань вежливости: как самочувствие герра Геринга, чем  он
занимается, как объяснить его неприязнь к журналистской  братии  -  ведь  за
последние семь лет... и так далее. Герр Геринг  пишет  мемуары  -  будет  ли
пролит, наконец, свет на события апреля  сорок  второго  года?  Герр  Геринг
улыбается: да, раздел мемуаров, где подробно рассказывается как  об  апреле,
так и о декабре сорок второго - а события декабря были  куда  более  значимы
для истории Германии, да и  всего  мира,  -  этот  раздел  написан  и  будет
опубликован - пауза - через двадцать пять лет после  моей  смерти.  Но  хоть
намекните, просит Павлик, мы поймем: самолет Гитлера просто разбился  сам  -
или?.. Молодой человек, опять улыбается Геринг, улыбка хитрая-хитрая,  разве
же это много - двадцать пять лет? Зима-лето, зима-лето... Павлик в отчаянии"
Геринг доволен: он опять всех провел. А что думает герр Геринг о ситуации  в
России? И в связи с этим  -  о  политике  фон  Вайля?  Геринг  задумывается,
молчит, вздыхает. Я старый человек, говорит наконец он, и  я  иногда  жалею,
что живу так долго. Иногда мне кажется, что я уже дожил, до краха того дела,
которому честно  служил  всю  свою  жизнь.  В  промежутках  же  между  этими
приступами отчаяния - а может быть, в моменты  обострения  моего  сенильного
оптимизма - я думаю,  что  это  не  крах,  а  кризис,  и  что  великая  идея
национал-социализма:  создание   Тысячелетнего   Рейха   арийской   расы   -
возобладает  над  сепаратистскими  устремлениями  некоторых   народов...   к
сожалению, и русского народа. Боюсь, однако, что нам  еще  предстоит  пройти
через многие испытания, прежде чем Истина предстанет пред  всеми  в  великой
своей простоте: нам не выстоять  по  одиночке.  Сейчас,  оглядываясь,  можно
увидеть множество ошибок, злоупотреблений и даже  преступлений,  совершенных
нами, совершенных партией... увы,  так  сложилась  жизнь,  история  делается
смертными людь
   ми, а не непогрешимыми богами, делается без черновиков. Многого  хотелось
бы избежать, о многом - просто забыть. А кое о чем и напомнить - например, о
миллионе германских юношей, погибших или  навек  оставшихся  калеками,  -  о
цене, заплаченной за освобождение русского народа и других народов России от
кошмара большевизма. Мне хотелось бы верить, что страдали и  умерли  они  не
напрасно. Что касается политики фон Вайля,  то  мне  кажется,  для  хорошего
политика он слишком порывист и слишком много говорит. В то же время  следует
отдать ему должное: ни один рейхсканцлер не принимал дела у  предшественника
в таком плачевном состоянии и не встречался с такими трудностями во  внешней
и внутренней политике; и то, что не началась новая мировая воина, и то,  что
Рейх все еще остается великой державой, и  то,  что  есть  народы,  желающие
войти в его состав, - я говорю, как вы понимаете,  о  Британии,  -  все  это
вызывает уважение и позволяет сохраняться  надежде  на  лучшее  будущее.  Вы
довольны таким ответом? О да, конечно! Еще вопрос, если  позволите:  что  вы
думаете о современном состоянии ближневосточной  проблемы?  Геринг  разводит
руками: к сожалению, у меня нет полной информации о событиях,  да  и  голова
уже не та... я  не  могу,  не  имею  морального  права  предлагать  какие-то
рецепты, давать советы...  Создавая  Иудею,  мы  выполняли  волю  народов  -
кстати, и еврейского народа. Если вспомнить погромы в Польше,  в  Литве,  на
Украине, в России...  если  вспомнить  то,  что  начинали  делать  Гитлер  и
Розенберг... я думаю, мы спасли евреев от тотального  истребления.  И  я  не
вижу сегодня иного выхода из  той  ситуации.  Другое  дело,  что  идеального
решения не бывает вообще.  Да,  евреи  теперь  говорят,  что  насильственная
депортация  -  это  геноцид,  а  арабы  недовольны  тем,  что  им   пришлось
потесниться, -  хотя  всем  переселенцам  была  выплачена  солидная  по  тем
временам компенсация, - словом, и те,  и  другие  обвиняют  Берлин  во  всех
смертных грехах, но только представьте, что начнется, если Берлину, наконец,
все это надоест и он умоет руки... Павлик только открыл  рот,  чтобы  задать
очередн
   ой вопрос, как трансляцию прервали  и  появился  фон  Бесков  собственной
персоной. Дамы и господа, сказал он по-русски, несмотря на принимаемые  нами
меры, террористам удалось осуществить кровавую акцию. Начиненный взрывчаткой
автомобиль взорвался у ворот  здания  тайной  полиции.  При  взрыве  погибло
девять сотрудников гепо, в том числе шеф  отдела  по  борьбе  с  наркотиками
генерал Гюнтер Шонеберг,  и  шестнадцать  ни  в  чем  не  повинных  граждан,
вышедших на митинг перед зданием гепо. Число раненых  уточняется,  хотя  уже
сейчас  ясно,  что  их  более  ста  человек.  Многие  из  раненых  -   дети,
находившиеся около юберлядена "Детский рай": выбитые взрывом  стекла...  Что
он несет,  сказал  Командор,  какой  митинг?..  В  редакцию  газеты  "Москау
цайтунг" позвонил неизвестный и заявил, что ответственность за  взрыв  берет
на себя организация "666". В телефонной будке,  из  которой  был  произведен
звонок, полиция обнаружила ББГ-кассету со следующей  записью...  Фон  Бесков
исчез,  экран  зарябил,  потом  появился  наш  Тенгиз,  еще  при  усах  и  в
бело-желтой курточке. Сначала по-грузински, потом по-русски он сказал (текст
написал Командор, Тенгиз заучил его и перевел):  наша  организация  начинает
свои операции в Москве. Мы вынесли  смертный  приговор  генералу  Шонебергу,
палачу Кахетии. Я иду приводить приговор в исполнение.  Я  горд  и  счастлив
тем, что именно мне выпала  эта  честь.  Высочайшее  счастье  -  умереть  за
родину, за ее свободу и независимость. Нас много, и все мы  полны  решимости
не оставить в живых никого, на чьих руках кровь грузин. Вы  все  умрете.  Да
здравствует свободная независимая Грузия! Победа!
   - Не было там никакого митинга!  -  горячился  Командор.  -  Какие  сотни
раненых? Они что, совсем?..
   - Подай протест, - посоветовал я.
   Командор невесело хохотнул.
   На экране шел репортаж с места события: полицейские  и  пожарные  машины,
скорая помощь, носилки, прикрытые  простынями,  резкий  свет,  все  мечутся,
кричат, кто-то показывает рукой вверх, кто-то гонит оператора...  -  короче,
как и должно быть в таких случаях. Все съемки только у развороченных  ворот,
никакой площади не видно, оно и понятно - там нечего  показывать.  Половинка
автомобиля, застрявшая в окне второго этажа  -  ага,  это  здание  напротив.
Ладно, ребята, говорю я, начали хорошо, теперь бы не сорваться...
 
   08.06.
   23 час. 55 мин.
   Автостоянка при ремонтной мастерской "Надежда",
   150 метров до поворота на Можайское шоссе
   Все кончено в пять секунд: моя очередь вскрыла полицейский вездеход,  как
жестянку,  а  тот  парень,  который  успел  выскочить,  попал  под   очередь
Командора. Из-за вездехода вылетел серый фургон  "пони"  -  час  назад  Саша
увела его с этой самой стоянки, - затормозил рядом  с  "мерседесом".  Я  уже
стягивал  с  "мерседеса"  тент.  Сашенька  выпрыгнула  из  "пони",  за  руку
выволокла Петра, нашего второго живца. Он двигался вяло, но не  упирался.  Я
схватил его за другую руку - она показалась мне ледяной,  -  и  мы  с  Сашей
зафиксировали его, прислонив грудью к передней дверце "мерседеса".  Командор
поднял пистолет убитого полицейского и выстрелил парню в спину. Он  даже  не
дернулся - сразу стал мягкий, как тесто. Можно было не смотреть.  Я  отошел.
Командор вложил пистолет в руку полицейского.  Саша  развернула  "пони",  мы
вскочили на ходу - вперед! Командор, высунувшись по пояс из люка,  вмазал  в
вездеход сзади - в баки. Глухой взрыв, пламя - баки  почти  полные,  недавно
была заправка... Огненная лужа, и машина в ней - как босиком... Выезжаем  на
шоссе, Саша тормозит: ну, откуда же появятся?  Со  стороны  города  -  одна.
Полный газ - навстречу. Командор сидит на корточках на сиденье, я держу  его
за ремень. Двести метров... сто... пятьдесят... ну же! Командор высовывается
из люка, как чертик из коробочки, и бьет навскидку из гранатомета. Магниевая
вспышка в салоне, летят в стороны двери, стекла, горбом встает  крыша...  Мы
проскакиваем мимо, я из автомата бью туда, в красный  дым.  Саша  аккуратно,
без юза, тормозит, разворачивается, и мы несемся обратно, на ту же  стоянку,
запираем машину и вталкиваем  ее  в  огненную  лужу,  я  окатываю  нас  всех
одортелем - теперь мы невидимы не только для людей, но и для собак... и  вот
нас уже нет, мы уже в темноте, на шоссе вой сирен и синие проблески,  а  нас
уже нет.
   Оружие топим в болотце, и - сорок минут  ночного  бега.  Командор  ведет,
Саша в центре, я замыкаю. Полная тишина. Где-то лают  собаки  -  далеко.  По
тревоге слетаются полицейские патрули. Дороги перекрыты,  по  всему  Кунцеву
ловят неизвестную подозрительную машину. А мы уходим, мы, наверное,  уже  за
кольцом оцепления. Собаки и сирены - где-то слева. Ночной бег. Все  выверено
до минут. Осталось мало. Все хорошо. В гараже множество следов. Пусть  ищут,
на двое суток это их отвлечет.  Хороший  пакет  дез.  Все  выверено.  Теперь
шагом, шагом, лениво, нехотя... по две желатиновых виноградины на каждого  -
проглотили. Через пять минут от нас будет разить таким безумным перегаром...
На обочине коллатерального шоссе номер  четыре  стоит  наш  "зоннабенд"  без
света в салоне и с поднятым капотом, и  Гера  пританцовывает  рядом  с  ним,
изображая ремонтную деятельность. Садимся - все трое на  заднее  сиденье,  в
кармашке  на  дверце  уже   откупоренная   бутылка   "Очищенной",   бумажные
стаканчики... Ну, за успех, говорю я, разливая, и мы глотаем теплую водку  -
без удовольствия, как микстуру. Все, бутылка на полу в ногах, о, и не  одна,
молодец, Гера, догадался, туда же летят стаканчики, быстро приводим  себя  в
художественный беспорядок, Гера заводит мотор, мы катимся, катимся,  катимся
по коллатеральному шоссе номер четыре, ага, вот и застава,  нам  приказывают
остановиться, а Командор уже спит на коленях у Саши, а Саша припала ко  мне,
а у меня остекленевшие глаза и еле ворочается язык, и трезвый Гера  отвечает
за всех...
 
   Год 1961.
   Зден
   31.08. 15 час. 45 мин.
   Деревня Сайги. Окрестности базы "Саян"
   Дождь заливал стекла и глушил все звуки. Я не был уверен,  доносится  это
шум боя или шуршат капли по кронам. По  желтеющим  кронам...  Поэтому,  пока
капитан  отсутствовал,  я  стал  слушать   радио.   В   "медведе"   капитана
Крестовикова стоял отличный приемник.
   Мир был охвачен паникой. Люди бежали из городов,  резервистов  ставили  в
ряды, бомбардировщики взлетали в небо, флоты выходили  в  море...  Всяческие
канцлеры, президенты и  императоры  висели  на  телефонах  "горячих  линий".
Какие-то  военные  обозреватели,  люди  без  малейших  признаков   стыда   и
интеллекта, пытались  объяснить  мне,  как  вести  себя  в  момент  ядерного
нападения и сразу после оного. Через двадцать минут меня уже  трясло,  и  не
знаю, от чего больше: от злости или  от  страха  за  родных...  за  все  еще
родных...
   Звено Врангеля - он сам, Саша Балахнин  и  Макс  Потылицын,  давний  друг
Врангеля, - сидело в  нашей  машине,  два  других  звена  с  хорошим  ручным
пулеметом "РПВТ" - во второй. Ребята тоже слушали радио...
   Трудно поверить, но только сейчас до нас понемногу доходило все.
   Вернулся капитан, а с ним - тот самый Выдра,  на  котором  нынче  сошелся
клином свет. Они забрались в салон, сдирая с себя дождевики, и сразу запахло
мокрым войлоком. Никогда до этого я Выдру,  естественно,  не  видел,  однако
спутать его с кем-либо было нереально. Выдра походил  на  ожившую  каменную,
бабу, каких немало в здешних краях. Ниже меня, он весил,  наверное,  за  сто
пятьдесят. Черное в оспинах лицо, маленькие глазки, руки до колен.  Голенища
чудовищных сапог были надрезаны и зашнурованы сыромятными ремешками -  иначе
не налезали на толстенные икры. Хозяин Медной горы...
   - Ага! - сказал он, увидев меня. - Ну, здравствуй, здравствуй...
   Рукопожатие его было осторожным - он сознавал свою силу. Моя рука как  бы
побывала под паровым молотом, направляемым умелым кузнецом.
   - А пройдет машин„шка-то? - тут  же  обеспокоился  Выдра.  -  Дорога  там
никака, а по дожжу так вовсе смерть.
   - Пройдет, - сказал капитан. - Значит, Тимофеич, говоришь - не геологи?
   - Не. Геологов я за версту с подветра распознаю. А в тех, понимаш,  ч„-то
лажненькое тако вот... не объяснить. Ну все как у геологов, а не геологи.
   - Так заявить надо было.
   - Не. Эт не по нам. Заявлять. Не. Капитан втянул воздух уголком рта.
   - Да, - сказал он. - Знакомо. Там, Тимофеич, под стенами - уже две  сотни
наших легло, а сколько еще ляжет - представить страшно.
   - Эттак... - сказал Выдра и замолчал.
   - Так куда ехать? - капитан вздохнул, перебрался в перед, сел за руль.
   - Скрозь деревню, и по леву руку просек увидишь... Мы тронулись и  второй
"медведь" тут же зарычал мотором.
   Дорога и сквозь деревню была так себе, в выбоинах и ухабах, а по просеке,
давно заросшей тонким осинником,  шла  и  вовсе  колея.  "Медведь"  нырял  в
какие-то ямы, переваливался грузно с боку на бок, но пер и  пер  -  вверх  и
вперед.
   - Кто дорогу-то так разбил, а, Тимофеич?  -  пересиливая  мотор,  крикнул
капитан.
   - А лесовозы. Третье лето только как кончили  деляну  сводить.  Ангельску
рощу продали, слыш? Вот так так... Така роща была! Эх, химики...
   - Это где Агафонов скит стоял?
   - Точно так. А ты почем про скит знаш?
   - Да кто же про него не знает... Зден Рышардович, перелезайте-ка сюда, на
переднее, разговор есть.
   - Слушаюсь... - я полез на переднее  -  и  крепко  приложился  теменем  о
трапецию, на которой в бою сидит пулеметчик. Боль была адская, а в следующую
секунду на лоб хлынула кровь. - Матка бозка...
   Меня тут же за штаны утянули назад, с прибаутками промыли водкой  дыру  в
скальпе и перевязали зеленым полевым бинтом; только  минут  через  десять  я
выполнил приказ капитана: сел на переднее и приготовился к разговору.
   - А щас во-он от того валуна направо, - показал Выдра.
   Валуном Выдра назвал серую округлую скалу размером с четырехэтажный  дом.
Наверху синей краской кто-то  написал:  "Мы  -  колчаковцы".  За  скалой  от
разбитой лесовозной дороги по ложбине  уходила  зеленая  тропа,  по  которой
прежде ездили разве что на конях.
   - Грибов-то! - восхитился капитан.
   Тропа была красна от шляпок огромных сыроежек.
   - А так грибной нынче год, - охотно отозвался Выд-ра. - Не знам,  куда  и
девать. Все бочата уже засолили.  Вот  ежли  вернемся,  рыжиками  угощу.  Со
сметаной под семеновскую - ух как здорово хороши.
   - Особенно после баньки, - сказал капитан.
   - Эт ты верно подметил,  капитан,  -  согласился  Выдра.  -  Куда  ж  без
баньки-то? Никак нельзя.
   - Зден Рышардович, вы уже поняли, что нам предстоит? -  спросил  капитан,
не поворачивая ко мне лица. Я видел его  в  профиль:  почти  мефистофельское
лицо, только корот